Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Айрис Чан. Нанкинская резня. СПб.: Питер, 2024. Перевод с английского Кирилла Плешкова. Содержание
Многим нелегко соединить варварство Нанкина с изысканной вежливостью и хорошими манерами, которыми славятся японцы. Однако некоторые военные эксперты считают, что два этих внешне различных образа поведения на самом деле тесно переплетаются. Они указывают на внушающий страх статус древнего самурая, который в течение многих столетий обладал властью снести голову крестьянину, если тот не сумел вежливо ответить воину на его вопрос. «И поныне, — писал американский офицер флотской разведки о японской культуре во время Второй мировой войны, — японская идея вежливого ответа заключается в том, чтобы удовлетворить задающего вопрос. Стоит ли удивляться, что хорошие манеры являются национальной чертой японцев?»
Часть экспертов приписывала японские зверства военного времени самой японской культуре. В своей книге «Хризантема и меч» американская ученая-антрополог Рут Бенедикт писала, что, поскольку моральные обязательства в японском обществе носят не всеобщий, но местный и обособленный характер, они легко могут быть нарушены на чужой земле. Другие эксперты обвиняют нехристианскую природу японской религии, заявляя, что, в то время как христианство ставит на первый план идею о том, что все люди — братья по сути, что все созданы по образу и подобию Господа, синтоизм в Японии утверждает, что по образу Божьему созданы лишь император и его потомки. Указывая на эти различия, данные эксперты приходят к выводу, что некоторые культуры, сколь бы утонченными они ни стали, остаются по своей сути первобытно-племенными, где обязательства конкретного индивидуума перед другими членами племени сильно отличаются от обязательств перед чужаками.
Подобное предположение несет в себе определенную опасность, поскольку из него следует два вывода: во-первых, что японцы в силу их религии по своей природе менее гуманны, чем западные культуры, и их следует оценивать по иным стандартам (вывод, который я считаю безответственным и пренебрежительным), и, во-вторых, что иудео-христианские культуры менее способны на зверства, подобные Нанкинской резне. Нацисты в Германии, стране благочестивых христиан, в 1930–1940-е годы сумели ожесточить немецкую душу и даже демонизировать народы, объявленные врагами немцев. Итогом стал ряд худших преступлений против человечества, которые когда-либо видел мир.
Если оглянуться на тысячелетия истории, становится ясно, что ни одна раса или культура не имеет монополии на жестокости военного времени. Налет цивилизации выглядит крайне тонким и легко слетает, особенно под давлением войны.
Как в таком случае объяснить неприкрытые зверства, творившиеся день за днем в Нанкине? В отличие от нацистских военных преступников, по большей части закончивших свои дни в тюрьмах или на эшафоте или проведших остаток жизни в бегах, скрываясь от возмездия, многие из их японских коллег продолжают жить в покое и комфорте, под защитой японского правительства. Соответственно, это одни из немногих людей на планете, которые, не беспокоясь о наказании со стороны международного суда, могут дать авторам и журналистам некоторое представление о своих мыслях и чувствах, когда они совершали злодеяния во время Второй мировой войны.
И вот что мы узнаем: японского солдата готовили не просто к сражениям в Китае; его готовили к выполнению задачи по уничтожению китайцев — как военных, так и мирного населения. Многие военные игры и учения, которые устраивала японская армия, имели целью притупить в солдатах человеческий инстинкт, запрещающий убивать тех, кто не нападает. Например, по пути к столице японских солдат заставляли участвовать в состязаниях по убийствам, активно освещавшихся в японской прессе, подобно спортивным соревнованиям. Наиболее примечательное из них описано в выпуске «Японской газеты» от 7 декабря под заголовком «Состязание лейтенантов: кто первым положит сто китайцев».
Младший лейтенант Мукаи Тосиаки и младший лейтенант Нода Такэси, оба из подразделения Катагири в Куюне, в дружеском состязании, кто из них первым положит сто китайцев в поединке на мечах до полной оккупации войсками Нанкина, приблизились к конечному этапу своей гонки, идя почти голова в голову. В воскресенье [5 декабря] ... «счет», по информации «Асахи», составлял: младший лейтенант Мукаи — 89 и младший лейтенант Нода — 78.
Неделю спустя газета сообщила, что никто из двоих не смог решить, кто первым преодолел рубеж в сотню, и они подняли цель до ста пятидесяти. «Клинок Мукаи был слегка поврежден в процессе состязания, — сообщала „Японская газета“. — Он объяснил, что это случилось после того, как он разрубил китайца пополам вместе с каской и всем прочим. Как он заявил, состязание было „весьма веселым“».
Подобные зверства не были уникальны для Нанкина и окрестностей. Скорее они были типичным лишавшим человеческих чувств упражнением, практиковавшимся японцами по всему Китаю на протяжении войны. В следующем свидетельстве японского рядового по имени Тадзима нет ничего необычного:
Однажды лейтенант Оно сказал нам: «Вы пока что еще никого не убили, так что сегодня мы немного потренируемся. Вы должны относиться к китайцу не как к человеку, но как к чему-то менее ценному, чем собака или кошка. Смелее! Кто хочет поучаствовать в тренировке добровольно — шаг вперед».
Никто не двинулся с места. Лейтенант разозлился.
«Трусы! — заорал он. — Никто из вас не достоин того, чтобы называться японским солдатом! Значит, добровольцев нет? Что ж, тогда слушайте мой приказ. — И он начал называть имена: — Отани! Фурукава! Уэно! Тадзима!» (Господи, и меня тоже!)
Дрожащими руками я поднял ружье со штыком и, подгоняемый почти истерическими ругательствами лейтенанта, медленно шагнул к охваченному ужасом китайцу, стоявшему возле ямы — могилы, которую он помогал копать. Мысленно попросив у него прощения, я закрыл глаза и, продолжая слышать ругательства лейтенанта, воткнул штык в окаменевшего китайца. Когда я снова открыл глаза, он уже свалился в яму. «Убийца! Преступник!» — обозвал я сам себя.
Для солдат-новичков ужас был естественной реакцией. В японских мемуарах времен войны описывается, как группа зеленых японских новобранцев не сумела скрыть потрясения, глядя, как закаленные солдаты пытают до смерти группу гражданских. Их командир ожидал подобной реакции и записал в своем дневнике: «Все новобранцы таковы, но вскоре они будут делать то же самое сами».
Однако новичков-офицеров тоже требовалось лишить всего человеческого. Офицер-ветеран по имени Томинага Сёдзо живо вспоминал свое собственное превращение из невинного юноши в машину для убийства. Лейтенант Томинага, только что закончивший военную академию, был назначен в 232-й полк 39-й дивизии из Хиросимы. Когда его представили подчиненным, Томинага был потрясен. «В их глазах светилось зло, — вспоминал он. — Это были глаза не людей, но леопардов или тигров».
На фронте Томинага и другие новоиспеченные офицеры прошли усиленную подготовку, призванную укрепить их выносливость на войне. В процессе обучения инструктор показал на худого истощенного китайца в центре содержания пленных и сказал офицерам: «Это сырой материал для вашего испытания на отвагу». День за днем инструктор учил их обезглавливать и закалывать штыками живых пленных.
В последний день нас отвели на место наших испытаний. Там сидели на корточках 24 пленных со связанными за спиной руками. Глаза их были завязаны. Рядом была выкопана большая яма — десять метров в длину, два в ширину и более трех в глубину. Командир полка, командиры батальонов и командиры рот заняли подготовленные для них места. Лейтенант Танака поклонился командиру полка и доложил: «Начинаем». Он приказал солдату из наряда подтащить одного из пленных к краю ямы; тот отбивался ногами, пытаясь сопротивляться. Солдаты приволокли его к яме и силой поставили на колени. Танака повернулся к нам и посмотрел каждому в лицо. «Головы следует рубить таким образом», — сказал он, доставая из ножен свой меч. Зачерпнув ковшиком воды из ведра, он полил клинок с обеих сторон. Стряхнув воду, он высоко поднял меч и, встав позади пленного, широко расставил ноги и срубил тому голову с криком: «Йо!». Голова отлетела более чем на метр. Из тела двумя фонтанами хлынула кровь, стекая в яму.
Сцена была столь ужасающей, что у меня перехватило дыхание.
Но постепенно Томинага Сёдзо научился убивать. И набираясь опыта, он уже больше не замечал зла в глазах своих солдат. Для него жестокость превратилась в ежедневную рутину, почти банальность. Оглядываясь на пережитое, он писал: «Мы сделали их такими. Тех, кто дома был хорошими сыновьями, отцами, старшими братьями, отправили на фронт, чтобы убивать друг друга. Люди превратились в демонов-убийц. За три месяца дьяволом стал каждый».
Некоторые японские солдаты признавались, что им было легко убивать, поскольку их учили, что по сравнению с императором любая отдельная жизнь, даже своя собственная, не имеет цены. Адзума Сиро, японский солдат, бывший свидетелем ряда злодеяний в Нанкине, сделал емкое замечание насчет поведения своих товарищей в письме, адресованном мне. В течение двух лет военной подготовки в 20-м пехотном полку Киото-фу Фукути-яма его учили, что «преданность крепче горы, а наша жизнь легче перышка». Он вспоминал, что высшей честью для солдата во время войны было вернуться мертвым: умереть за императора считалось величайшей славой, а оказаться живым в плену врага — величайшим позором. «Если моя жизнь не имела значения, — писал мне Адзума, — жизнь врага неизбежно становилась намного менее важна... Подобная философия приводила к тому, что мы свысока смотрели на врага и в конечном счете так же относились к массовым убийствам и жестокому обращению с пленными».
Во многих интервью японские ветераны Нанкинской резни честно сообщали, что не испытывали никакого сожаления или ощущения, что делают что-то не так, даже когда пытали беспомощных мирных жителей. Нагатоми Хакудо откровенно рассказывал о своих чувствах в павшей столице:
Я помню, как меня везли в грузовике вдоль дороги, проложенной среди груд из многих тысяч мертвых тел, которые глодали дикие собаки. Мы остановились и вывели из кузова группу китайских пленных. Затем японский офицер предложил мне испытать свою отвагу. Вынув из ножен меч, он плюнул на него и, внезапно размахнувшись, опустил его на шею съежившегося возле нас китайского мальчишки. Чисто срезанная голова покатилась в сторону, а тело упало ничком, разбрызгивая из шеи фонтаны крови. Офицер предложил мне забрать голову домой в качестве сувенира. Я помню, как я гордо улыбнулся и, взяв свой меч, начал убивать людей.
После почти 60 лет переоценки ценностей Нагатоми стал другим человеком. Теперь он врач в Японии и построил в своей приемной храм покаяния. Пациенты могут увидеть видеозаписи, в которых он рассказывает о пережитом в Нанкине и кается в своих преступлениях. Мягкий и радушный характер врача полностью противоречит его кошмарному прошлому, и практически невозможно представить, что когда-то он был безжалостным убийцей.
«Мало кто знает, что солдаты насаживали младенцев на штыки и швыряли их еще живыми в котлы с кипятком, — рассказывал Нагатоми. — Они толпой насиловали женщин в возрасте от двенадцати до восьмидесяти лет, а потом, когда они больше не удовлетворяли их сексуальные желания, убивали. Я обезглавливал людей, морил их голодом, сжигал и закапывал живьем — всего свыше двух сотен. Ужасно, что я мог превратиться в зверя и творить подобное. Никакими словами не объяснить то, что я делал. Я был настоящим дьяволом».