Леонтий Ланник. После Российской империи: германская оккупация 1918 г. СПб.: Евразия, 2020. Cодержание
По окончании «Фаустшлага» в рамках Ostpolitik Крым оставался буферной зоной, где интересы Кайзеррейха были прикованы к Севастополю и бывшему Черноморскому флоту, в то время как остальная территория полуострова не доставляла оккупантам особенных проблем. Поэтому возглавлявший Навигационно-техническую комиссию (Натеко) А. Хопман в мае 1918 г. быстро переехал из Одессы в Севастополь, где и продолжал заниматься налаживанием судоходства в акватории Черного моря. Ту же задачу относительно западного побережья и Дуная решала особая инстанция в румынской Браиле. Филиалы в Одессе, Николаеве и Херсоне обеспечивали контроль над основными портами и судостроительными мощностями. Положительно на устойчивости оккупационного режима сказывалось и то, что Крым не пришлось делить с амбициозным австро-венгерским командованием, хотя дополнительные сложности доставляли специфические османские притязания на контроль над бывшими вассальными территориями. Уже не раз возымевшая негативные последствия брестская игра в самоопределение наций теперь проявилась и в участи Крыма.
В контактах с татарскими политиками из собравшегося вновь (после декабря—января 1917–1918 гг.) 10 мая 1918 г. курултая интервенты разочаровались быстро. Кратковременное укрепление в Крыму власти большевиков в марте-апреле 1918 г. заставило татарских активистов бежать за море, где уже 14 апреля началась кампания в поддержку братьев по вере и потенциальных вассалов. Уже 19 апреля Сект сообщил в Ставку из Константинополя, что Порта желает образования самостоятельного мусульманского государства в Крыму. Захват полуострова германскими интервентами поначалу не был воспринят как финал пантюркистских мечтаний. С подачи вернувшегося из Константинополя уже 11 мая Д. Сейдамета в курултае по-прежнему ориентировались в основном на Османскую империю, в чем быстро убедились и германские военные. Однако Людендорф не собирался позволять туркам закрепляться на северном берегу Черного моря, да и сами крымские татары не желали безусловного восстановления исторического вассалитета. Категорически воспротивился идее об отправке хотя бы символического османского контингента в Крым и германский посол в Константинополе Бернсторф, поэтому демонстрация флага ограничилась прибытием в порты судов под турецким флагом, да и то с явно германскими членами экипажа. Татары представляли недостаточно крупную часть населения Крыма, чтобы Германия сделала на них ставку, да еще и претендовали на демократическое государственное устройство. Раздражать именно эту силу, настроенную резко антибольшевистски, германское командование не хотело. Однако и серия показательных экзекуций над увлекшимися акциями возмездия татарами в первой половине мая показала, что особое покровительство оккупантов на них не распространяется.
ОХЛ на совещании 13 мая пребывало в некоторой растерянности насчет того, «кому принадлежит Крым, ведь Украина на него до сих пор никаких претензий не высказывала», что доказывает весьма условную информированность Людендорфа об истинном положении дел. Высказывались получившие широкую известность проекты перехода Крыма под власть в Германии в той или иной форме. Даже супруга кайзера была увлечена проектом превращения полуострова в плотно заселенную немцами из рейха или из других российских регионов колонию. Первая же (поспешная и поверхностная) попытка Людендорфа действовать в этом направлении открыто вызвала бурю возмущения и в Киеве, и в Константинополе, а потому Грёнер быстро устроил этому проекту «похороны по первому разряду», даже не опасаясь гнева главы ОХЛ. Крым был удобен и для более открытой по сравнению с Украиной деятельности монархических организаций, сотрудничества с которыми требовали многие представители германских военных и дипломатических кругов, хотя оценки эффективности сильно разнились.
Избранный было главой правительства Сейдамет уже к концу мая вынужден был смириться с будущим переформированием кабинета на прогерманской основе. Совершенно не устраивало германскую оккупационную администрацию и местное земское движение, преимущественно кадетское, а значит, и проантантовское, поэтому попытки его съездов были пресечены. Все это привело к установлению в течение июня (к 25-му) в Крыму — аналогичного гетманскому — правительства во главе с генералом М. Сулькевичем формально националистической ориентации, достаточной для того, чтобы исключать воссоединение с Россией. Несмотря на то, что переворота или конфликта с татарскими националистами не было, а сам Сулькевич казался фигурой более чем компромиссной, образование краевого правительства (с большим участием местных либеральных деятелей и при последовательном контроле германских генштабистов — начальника штаба 52-го генерального командования полковника Энгелина и эмиссара из штаба группы армий «Киев» майора Бринкмана) настолько напоминало «по построению» киевский образец, что поневоле заставляло задуматься о судьбе будущего преобразования всех прогерманских режимов. Литовский татарин Сулькевич, как и Скоропадский, подходил интервентам как бывший командующий соответствующих национальных частей бывшей российской армии. Он был кадровым генералом, крайне мало связанным с действительно националистическими и тем более социалистическими кругами. Германское влияние и на состав, и на действия бессильного без интервентов кабинета министров было очевидно вплоть до абсурдности попыток хоть как-то его маскировать.
Перебравшаяся в Севастополь Натеко 9-10 мая под руководством вице-адмирала А. Хопмана медленно — из-за тщетных попыток Австро-Венгрии лишить Германию роли единоличного лидера, — но верно продвигалось к установлению определенного modus vivendi на Черном море. Полномочия командующего сильно ослабленной Средиземноморской дивизией, базировавшейся на Константинополь, то есть вице-адмирала Х. фон Ребейра-Пашвица, и шефа германской военно-морской миссии на Черном море, то есть Хопмана, были разграничены 19 июня 1918 г. не без труда. Тем самым de facto Хопман (до конца октября) оказался во главе собственно «брестской» политики в Причерноморье, а Ребейр-Пашвиц сосредоточился на продолжающейся войне с Антантой.
В вопросы, не связанные с Черноморским флотом и судоходством в акватории, ни Хопман, ни даже глава оккупировавшего полуостров 52-го генерального командования генерал Кош почти не вмешивались, не ощущая в этом должной необходимости. Это казалось логичным в связи с быстрым установлением сравнительно устойчивого оккупационного режима, сопротивления которому — по сравнению с Украиной — почти не было. Весь полуостров был поделен на три оккупационных округа, каждый из которых контролировался в лучшем случае бригадой смешанного состава. В первые недели мая 1918 г. командир Баварской кавалерийской дивизии, поднаторевшей в оккупационной миссии еще в Румынии в 1917 г., генерал-майор барон фон унд цу Эглофштейн оповестил о введении ответственности за саботаж, восстановлении судопроизводства и о жесткой цензуре в печати. Поспешные аресты матросов не слишком помогли наведению порядка на судах, хотя задержанных не отпускали несколько месяцев. Немалую тревогу интервентов уже в мае-июне 1918 г. вызывало скопление русских офицеров в Севастополе, а также радиопереговоры, в которых видели попытки сговориться о совместных действиях с кораблями, ушедшими в Новороссийск. Жесткий контроль над судоходством в первую очередь приостановил активные перевозки и бесконтрольную эвакуацию, в том числе граждан Украины и военнопленных армий Центральных держав из Закавказья.
<...>
Адмирал-штаб твердо был намерен добиться максимально эффективного использования полученного от императорского Черноморского флота «наследства». Для этого германское командование было готово пойти на определенные уступки рабочим-судостроителям, вполне осознавая, сколь важно предоставить им способ заработка, чтобы противодействовать популярности большевизма. Общий уровень жизни рабочих, даже сохранивших благодаря немцам заработок на военных заводах и в мастерских, был крайне низок на всей оккупированной территории, однако из-за разной продолжительности оккупации и материал для сравнения был повсюду различный. То, что считалось крайне низким жалованьем в Либаве, оккупированной задолго до установления в России революционных порядков, могло сойти за счастливую возможность хоть как-то свести концы с концами в Севастополе. Рассчитывать в своих усилиях в противовес интервентам и лично Хопману на местные власти населению полуострова не приходилось. Даже рыбные ресурсы акватории полуострова намеревались использовать с помощью завоза в Крым германских солдат, бывших по профессии рыбаками, что подчеркивало, что полагаться на местные кадры оккупанты не собирались.
Правительство Крыма в полной мере так и не состоялось, заявления Сулькевича вызывали либо крайне пассивную реакцию крымских татар, либо недовольство ориентировавшейся на земцев-кадетов местной русской общественности. Крайнюю настороженность всех коренных наций вызывали попытки обеспечить представительство в правительстве и немцев-колонистов, получавших наиболее твердые гарантии защиты их владений, как далеко в степи они бы ни находились, невзирая ни на какие инфраструктурные трудности. Репутацию местного кабинета министров подрывало отсутствие местной валюты, так что Крым превратился в зону самых причудливых махинаций и очень высокого курса марки (1 рубль за марку). Крымские кадеты упорно дистанцировались от слишком очевидно марионеточного прогерманского правительства, а потому последнее никак не могло нащупать почву под ногами. Высшие германские командные инстанции (группа армий «Киев») и вовсе игнорировали всякие формальности в отношении крымского правительства, порой его не замечая, что предвещало ликвидацию проекта, как только назреет в этом необходимость. Так, проводились демонстрации силы и облавы в Севастополе (в июле-августе) в поисках оружия в рабочих кварталах без всякого согласования с правительством Крыма. Быстро разгоревшийся показательный конфликт в форме подчеркнутого взаимного игнорирования затруднял работу оккупационных инстанций, не собиравшихся как-то считаться с этой враждой и мешавших установлению четкой границы. В ходе визита в Крым Эйхгорна и Мумма в начале июля никаких формальностей в отношении «независимого» Крыма высокопоставленные эмиссары не соблюдали. Резкие протесты крымского правительства по этому поводу 11–2 июля 1918 г. были сравнительно легко преодолены, хотя и демонстративной отставки Сулькевича генерал Кош не допустил. Параллельно продолжали торговаться о судьбе Крыма на большевистско-украинских переговорах в Киеве. Все более очевидным истинным лидером местной власти становился вместо и Д. Сейдамета, и М. Сулькевича граф Татищев, отвечавший и за переговоры с германскими ведомствами, а также к их удовлетворению очистивший кабинет от явно протурецких элементов.
Так как Причерноморье довольно далеко от эпицентра принятия стратегических решений, то процесс редактирования, а затем деградации Брестской системы сказывался там с запозданием. Важным признаком этого было то, что уже в августе 1918 г. приступили к сворачиванию (излишних) отдельных военных структур Крыма, в том числе морских (еще менее украинских имевших шансы состояться). Все конфликты между двумя лимитрофами германское командование улаживало указанием на границы их полномочий, попросту диктуя, кто из них и за что отвечает. Временный и разменный статус Крыма только усиливался неопределенностью германских планов, простиравшихся от идиллических проектов сплошной его немецкой колонизации до присоединения к одному из наиболее нужных и послушных сателлитов (Османская империя, Украинская держава, Юго-Восточный союз во главе с Доном). На этом фоне показательные попытки изобразить подготовку созыва крымского парламента, меры по разработке местной конституции долгое время не выдерживали никакой критики. С выходом на финишную прямую подписания Добавочного договора настал момент для прояснения официальной германской позиции по судьбе самостоятельного Крыма. Хинтце, выслушав прибывшего в Германию Татищева, согласился помочь в устранении чинимых Украиной экономических препон и приветствовал налаживание дальнейших торговых связей, однако дал понять, что ни о каких официальных политических связях речи быть не может. В итоге едва ли не первой жертвой стабилизации курса Ostpolitik из государственных проектов стал «независимый» Крым.