Нелли Блай
Элизабет Джейн Кокран родилась в 1864 году неподалеку от Питтсбурга, штат Пенсильвания, в семье выходца из Ирландии. У нее было четверо родных и десять сводных братьев и сестер (от первого брака ее отца). В детстве Элизабет часто называли «Пинк» за любовь к розовому цвету в одежде. Поступив в колледж с целью стать учительницей, она изменила свою фамилию и стала зваться Кокрейн — это звучало более утонченно. Но Элизабет проучилась всего год: после смерти отца в семье не хватало денег. Однажды, прочитав в «Питтсбург диспэтч» статью, отводившую женщине традиционную роль матери и домохозяйки, она написала в редакцию возмущенное письмо, подписавшись «одинокой сироткой». Письмо так впечатлило редактора, что тот разыскал ее через объявление в газете и предложил вести колонку. Девушка взяла себе псевдоним Нелли Блай — это имя звучало в популярной в те времена песне.
Нелли опубликовала серию статей о тяжелой жизни работающих женщин. Для этого она устроилась на одну из местных фабрик. В газету поступили жалобы от фабрикантов, и Блай отправили освещать стандартные для женщины в журналистике темы: моду, светскую жизнь и садоводство. Но ей хотелось совсем другого — по ее собственным словам, она намеревалась «делать то, что до нее не делала ни одна девушка». И Нелли стала зарубежным корреспондентом в Мексике, где провела полгода. В своих материалах она клеймила коррупцию и невыносимые условия, в которых живут бедняки, критиковала правительство — и была выслана из страны под угрозой ареста.
В 1887 году Нелли Блай приехала в Нью-Йорк и устроилась на работу в газету «Нью-Йорк уорлд», возглавляемую Джозефом Пулитцером. Одним из ее первых заданий стало расследование о сумасшедшем доме. Нелли симулировала безумие с целью разузнать правду о том, как обращаются с душевнобольными в заведении, куда посторонним нет доступа. Журналистка играла свою роль так убедительно, что четверо врачей признали ее умалишенной и отправили в больницу на острове Блэкуэлл.
Блай обнаружила, что лечебница больше напоминает тюрьму, заключенные которой не имеют права на помилование. Помимо ужасных бытовых условий, пациентки страдали от издевательств и физической жестокости персонала и невнимания со стороны докторов. Больные целыми днями сидели на жестких скамьях в переполненных комнатах, им запрещали разговаривать и читать. При этом, по свидетельству Нелли, некоторые женщины были абсолютно здоровы психически. Другие, будучи иностранками, просто не могли объясниться, и никто не предоставлял им переводчика.
Все уверения Нелли Блай, что она полностью в своем уме, ни к чему не привели — редакции пришлось прислать адвоката, чтобы вызволить ее из больницы. После публикации ее разоблачительной статьи было начато расследование с привлечением расширенной коллегии присяжных и с участием самой журналистки.
Вместе с присяжными Нелли вернулась в больницу через месяц и обнаружила, что многие из выявленных ей нарушений были устранены, некомпетентный персонал уволен, а бытовые условия улучшены. Ей не удалось увидеть тех женщин, которых она считала здоровыми, — их выписали или перевели. Больница пыталась скрыть злоупотребления. По итогам следствия власти приняли меры для улучшения условий в психиатрических лечебницах, усилили общественный контроль за ними и серьезно увеличили финансирование в этой сфере.
Портрет Нелли Блай в возрасте 21 года. Мексика, 1885 год
Материал Нелли Блай о сумасшедшем доме на острове Блэкуэлл стал одним из самых прославленных расследований в истории американской журналистики. После публикации она проснулась знаменитой. Но останавливаться на этом девушка не собиралась. В 1889 году она бросила вызов литературному вымыслу. Прочитав роман Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней», она решила совершить кругосветное путешествие быстрее главного героя, Филеаса Фогга. Журналистка отправилась в путь с одним маленьким саквояжем с бельем и туалетными принадлежностями, без сменной одежды и безо всякого сопровождения. На пароходах, поездах, верхом на лошади, на осле и в повозке рикши она проехала через Англию, Францию (где встретилась с самим Жюлем Верном), Италию, Суэцкий канал, Цейлон, Сингапур, Гонконг и Японию. По пути она посылала заметки о своих приключениях по телеграфу в редакцию. «Уорлд» принимала от читателей ставки на точное время прибытия журналистки в Нью-Йорк. В Гонконге Нелли узнала, что у нее есть конкурентка: журналистка «Космополитен» отправилась в кругосветку в тот же день, но в противоположную сторону, через Тихий океан и Азию в Европу, и побывала в Гонконге тремя днями ранее. Но несмотря на все задержки, возникшие в дороге из-за ненадежного транспорта и погодных условий, Нелли Блай удалось обогнуть земной шар за 72 дня, 6 часов и 11 минут и установить мировой рекорд. Она опередила соперницу на четыре с половиной дня.
Нелли стала мировой знаменитостью. Ее фотографии украшали передовицы крупнейших газет, появлялись в рекламе, на открытках и даже на коробках конфет, и она познала оборотную сторону славы. Теперь она уже не могла заниматься расследованиями — ее мгновенно узнавали. Тогда мисс Блай решила оставить журналистское поприще и вышла замуж за богатого бизнесмена Роберта Симена, который был старше ее на 42 года. Она возглавила его компанию, занимавшуюся производством стальных контейнеров, баков и котлов, и даже зарегистрировала на свое имя два патента на улучшенную конструкцию этих изделий. После смерти мужа Элизабет Кокрейн Симен какое-то время была одной из ведущих женщин-промышленников в США. Она провела на предприятии неслыханные по тем временам социальные реформы: запретила сдельную оплату труда, установила равную минимальную зарплату для мужчин и женщин, открыла оздоровительный центр, библиотеку и различные клубы для сотрудников. К несчастью, недостаток финансовой грамотности миссис Симен и хищения со стороны персонала перевесили ее добрые намерения, и вскоре компания разорилась.
Обложка для настольной игры «Вокруг света с Нелли Блай». 1890 год
Нелли Блай снова вернулась в журналистику и стала одной из первых военных корреспонденток Первой мировой войны и первой женщиной-репортером на фронте. Она даже была арестована венгерскими полицейскими, которые приняли ее за британскую шпионку. Вернувшись в США, журналистка вела постоянную колонку в «Нью-Йорк ивнинг джорнал» и занималась благотворительностью, помогая сиротам.
Нелли Блай умерла от пневмонии в 1922 году, в Нью-Йорке. Ей было 57 лет. Ее имя до сих пор остается одним из самых известных женских имен в журналистике. По мотивам ее знаменитого расследования снято два фильма: «10 дней в сумасшедшем доме», режиссер Тимоти Хайнс, 2015, и «Побег из сумасшедшего дома», режиссер Карен Монкрифф, 2019. Влияние этого сюжета заметно и во втором сезоне «Американской истории ужасов» («Психбольница», 2012–2013). Образом Нелли Блай вдохновлялись создатели таких персонажей, как Лоис Лейн («Супермен»), Мэгги Дюбуа («Большие гонки») и многих других героинь фильмов и сериалов.
ГЛАВА I
ЩЕКОТЛИВОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Двадцать второго сентября руководство газеты «Уорлд» спросило меня, не могу ли я испытать на себе методы лечения в одном из нью-йоркских домов для умалишенных, чтобы затем откровенно и без прикрас написать об условиях содержания пациентов, методах управления больницей и так далее. Достанет ли у меня смелости пройти через суровые испытания, которых потребует подобное поручение? Смогу ли я изобразить признаки безумия настолько убедительно, чтобы пройти освидетельствование и прожить неделю среди душевнобольных так, чтобы администрация не догадалась, что я лазутчица? Я сказала, что верю в свои силы. Я полагалась на свои актерские способности и считала, что смогу изображать безумие достаточно долго, чтобы выполнить доверенное мне поручение. Могу ли я провести неделю в заведении для умалишенных на острове Блэкуэлл? «Думаю, что справлюсь», — сказала я. И справилась.
Мне велели приступить к работе, как только я почувствую, что готова. Я должна была добросовестно вести хронику всего происходящего и, оказавшись в стенах больницы, выяснить и описать ее внутреннее устройство, которое так успешно скрывают от общественности сиделки в белых чепцах, а также засовы и решетки.
— Мы посылаем вас не за сенсациями. Записывайте все, что видите, — хорошее и плохое; хвалите и критикуйте, как сочтете нужным, но всегда придерживайтесь истины. Меня беспокоит только, что вы постоянно улыбаетесь, — сказал редактор.
— Больше не буду, — сказала я и отправилась выполнять свое щекотливое и, как выяснилось, трудное поручение.
[...]
Я содрогалась при мысли, что душевнобольные всецело отданы на милость санитаров, что ни стенания, ни мольбы об освобождении не помогут им выйти на волю, если надзиратели не пожелают их выпустить. Я с воодушевлением взялась за поручение выведать внутреннее устройство психиатрической лечебницы на острове Блэкуэлл, но не замедлила спросить редактора:
— Как вы меня вытащите, когда я туда проникну?
— Не знаю, — ответил он, — но вас выпустят, если мы сообщим, кто вы и с какой целью выдавали себя за сумасшедшую. Главное — попадите внутрь.
Я не слишком рассчитывала на то, что сумею одурачить психиатров, а мой редактор, пожалуй, верил в это еще меньше.
Вся предварительная подготовка к заданию была оставлена на мое усмотрение. За меня было решено только одно: я буду действовать под псевдонимом Нелли Браун, совпадавшим с инициалами на моем белье. По этому имени газета с легкостью сможет отследить мои перемещения и при необходимости вызволить меня из любых трудностей и опасностей.
[...]
Я решила выступить в амплуа несчастной, обездоленной сумасшедшей и посчитала своим долгом не увиливать ни от каких неприятностей, которые это может повлечь. На время сделавшись пациенткой одной из городских психиатрических больниц, я на собственном опыте узнала, как обходятся с этими беззащитными людьми, а еще больше увидела и услышала. Когда я навидалась достаточно, газета добилась моего освобождения. Я покидала больницу с радостью и сожалением — с радостью от того, что могла вновь наслаждаться воздухом свободы, и с сожалением, поскольку не могла забрать с собой некоторых несчастных женщин, которые жили и страдали вместе со мной и были, по моему убеждению, столь же разумны, сколь была и по сей день остаюсь я.
Нелли репетирует помешательство дома
Но вот что я скажу: стоило мне попасть в психиатрическую больницу на острове Блэкуэлл, как я оставила всякие попытки разыгрывать роль сумасшедшей. Я говорила и вела себя точно так же, как в обычной жизни. Однако, как ни странно, чем разумней было мое поведение, тем безумней считали меня все, кроме одного-единственного врача, чьей доброты и участия я никогда не забуду.
ГЛАВА XI
В ВАННОЙ
[…] Нас привели в холодную, сырую ванную комнату, и мне приказали раздеться. Противилась ли я? Да, никогда в жизни я так горячо не упиралась. Мне сказали, что, если я не подчинюсь, они применят силу и не станут церемониться. В этот момент я заметила, что возле наполненной ванны с большой выцветшей тряпкой в руках стоит одна из самых сумасшедших женщин во всей больнице. Она увлеченно беседовала сама с собой и, как мне показалось, кровожадно хихикала. Теперь я поняла, что со мной будет. Меня бросило в дрожь. Сиделки слой за слоем снимали с меня всю одежду, пока я не осталась в одном белье.
— Его я не сниму, — возмутилась я, но с меня сорвали и белье. Я бросила взгляд на столпившихся в дверях пациенток, наблюдающих за этой сценой, и, не заботясь о грациозности, поскорее запрыгнула в ванну.
Вода оказалась ледяной, и я снова взбунтовалась. Бесполезно! Наконец я взмолилась, чтобы они хотя бы увели пациенток, но мне приказали заткнуться. Сумасшедшая начала скрести мою кожу. Не могу описать это иначе, как словом «скрести». Достав из маленькой жестянки немного размякшего мыла, она натерла им все мое тело — даже лицо и мои прекрасные волосы. Напрасно я умоляла ее не трогать хотя бы волосы! Наконец я совсем ослепла и онемела, но старуха все скребла и скребла, не переставая бормотать себе под нос. Мои зубы застучали, а руки и ноги покрылись гусиной кожей и посинели от холода. Внезапно на голову мне выплеснули одно за другим три ведра такой же ледяной воды, которая попала мне в глаза, уши, нос и рот. Пожалуй, теперь я понимаю, что чувствуют утопающие. Когда меня вытащили из ванной, я дрожала, как лист, и хватала ртом воздух. В этот момент я и правда выглядела безумной. Я увидела неописуемое выражение на лицах своих подруг по несчастью, которые наблюдали за моей судьбой и знали, что их вскоре ждет то же самое. Вообразив, какое смехотворное зрелище я сейчас собой представляю, я невольно расхохоталась. На мое мокрое тело натянули коротенькую фланелевую сорочку, на подоле которой большими черными буквами значилось: «Психиатрическая лечебница, о. Б., о. 6», что означало остров Блэкуэлл, шестое отделение.
К тому времени раздели и мисс Мэйард, и, каким бы кошмарным ни было мое недавнее купание, я с готовностью перенесла бы его снова, лишь бы спасти от этой участи ее. Представьте, каково больной девушке окунуться в холодную ванну, после которой даже я с моим крепким здоровьем тряслась, как в лихорадке! Я слышала, как она объясняет мисс Груп, что у нее все еще болит голова после перенесенного недуга. Большая часть ее коротких волос выпала, и она попросила, чтобы сумасшедшей велели тереть ее помягче, на что мисс Груп ответила:
— Никого не волнует, будет тебе больно или нет. Заткнись, а не то хуже будет.
Мисс Мэйард повиновалась, и в тот день я ее больше не видела.
Меня торопливо отвели в комнату, где стояло шесть кроватей, и уложили в одну из них, но следом вошла еще одна сиделка и рывком подняла меня с постели со словами:
— Нелли Браун надо положить на ночь в одиночную палату. По-моему, она шумная.
Спальня Нелли
Меня перевели в палату номер двадцать восемь и оставили в одиночестве. Я попыталась удобно устроиться в постели, но это оказалось невозможно. Матрас был горбатый посередине и покатый по краям. Стоило мне лечь, как подушка намокла, а влажная сорочка пропитала сыростью простыню. Когда вошла мисс Груп, я спросила, не выдадут ли мне ночную рубашку.
— У нас такого не бывает, — сказала она.
— Я не хочу спать без ночной рубашки, — ответила я.
— А мне на это наплевать, — сказала она. — Ты теперь в общественном заведении, и нечего рассчитывать, что мы будем исполнять твои прихоти. Ты здесь из милости: скажи спасибо за то, что есть.
— Но ведь город платит, чтобы содержать такие места в должном порядке, — настаивала я, — и платит служащим, чтобы они были добры к тем несчастным, что попали сюда.
— Нечего ждать доброты — не дождешься, — сказала она, а затем вышла и закрыла дверь.
Подо мной была простыня и клеенка, а сверху — другая простыня и черное шерстяное одеяло. Ничто никогда не раздражало меня так, как это шерстяное одеяло, пока я пыталась укрыть им плечи, чтобы холод не заползал под него. Стоило мне подтянуть его наверх, как ноги оказывались голыми, а когда я прикрывала их, начинали мерзнуть плечи. В комнате не было абсолютно ничего — только кровать и я сама. Когда дверь закрыли на ключ, я вообразила было, что меня оставят в покое на всю ночь, но из коридора донеслись тяжелые шаги двух женщин. Они останавливались у каждой двери, отпирали ее, и через несколько секунд я слышала, как они снова ее запирают. Так, совершенно не заботясь о тишине, они прошли по всему коридору вплоть до моей комнаты. Здесь они снова остановились. В замке повернулся ключ, и они вошли. На них были бело-коричневые полосатые платья с медными пуговицами, широкие белые передники и маленькие белые чепчики. Они были подпоясаны толстыми зелеными шнурами, с которых свисали связки массивных ключей, и одеты так же, как санитарки, которых я видела днем. Та, что шла первой, несла фонарь. Она посветила мне прямо в лицо, сказав спутнице:
— Это Нелли Браун.
Глядя на нее, я спросила:
— Вы кто?
— Ночная сиделка, милая, — ответила она, и, пожелав мне спокойного сна, вышла и заперла за собой дверь. Они заходили ко мне в комнату несколько раз за ночь, и даже если бы я могла уснуть, звук открывающейся тяжелой двери, их громкие разговоры и тяжелые шаги разбудили бы меня.
Мне не спалось, и я лежала, представляя себе, какой кошмар воцарился бы в лечебнице в случае пожара. Каждая дверь запирается отдельно, окна надежно зарешечены — спастись будет невозможно. В одном корпусе, как, кажется, говорил мне доктор Инграм, содержится около трех сотен женщин. Они заперты — от одной до десяти в палате. Выйти можно, только если отопрут двери. Пожар не просто возможен, а более чем вероятен. Загорись здание, надзиратели или сиделки и не подумают освободить своих безумных подопечных. Вы убедитесь в этом позже, когда придет пора рассказать об их жестоком отношении к несчастным, вверенным их попечению. Уверяю вас, в случае пожара не спасется и дюжина женщин. Всех оставят гореть заживо. Даже если бы сиделки были добры, а это не так, — от женщин их сорта не стоит ожидать такого самообладания, чтобы, рискуя жизнью, отпереть сотню дверей для безумных заключенных. Если все останется как есть, то это место однажды станет сценой небывалой трагедии.
[…]
ГЛАВА XII
ПРОГУЛКА С СУМАСШЕДШИМИ
Спокойные пациентки на прогулке
Я никогда не забуду свою первую прогулку. Когда все пациентки нацепили белые соломенные шляпки, как купальщицы на Кони-Айленде, я не могла сдержать смех — настолько комично они выглядели. […] Мы выстроились парами и в сопровождении санитарок вышли на прогулку через черный ход. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как я увидела, что по всем дорожкам под присмотром сиделок бесконечными вереницами идут женщины. Сколько их было! Они медленно брели повсюду, куда ни глянь, — в ужасных платьях, нелепых соломенных шляпках и платках. Я не отрываясь смотрела на проходящих мимо и чувствовала, что меня охватывает ужас. Пустые глаза, лишенные выражения лица и невнятное бормотание. Вот прошла одна группа, и обоняние, как и зрение, подсказало мне, что они жутко грязны.
— Кто это? — спросила я у пациентки рядом со мной.
— Их считают самыми буйными на острове, — ответила та. — Их держат на Курорте — в первом корпусе, что с крутыми ступенями.
Некоторые завывали, другие выкрикивали бранные слова, остальные пели, молились или проповедовали, каждая во власти своего безумия, и представляли собой самое жалкое людское сборище, какое мне приходилось наблюдать. Когда их гомон стих в отдалении, явилось новое зрелище, которое я никогда не забуду.
Длинная толстая веревка соединяла широкие кожаные ремни, застегнутые на талиях пятидесяти двух женщин. К концу веревки была привязана тяжелая железная тележка, в которой сидели две пациентки. Одна нянчила больную ногу, а другая кричала на какую-то санитарку:
— Ты избила меня, и я этого не забуду. Ты хочешь убить меня! — воскликнула она и разразилась рыданиями.
У каждой из «цепных женщин», как их называли другие пациентки, была своя блажь. Некоторые кричали без умолку. Одна — с голубыми глазами — поймала мой взгляд и, насколько могла, повернулась ко мне, с улыбкой говоря что-то; на лице ее лежала жуткая печать полного безумия. В ее диагнозе врачи могли не сомневаться. Это зрелище вызвало бы невыразимый ужас у всякого, кто никогда прежде не сталкивался с душевнобольным человеком.
— Господи, помоги им! — выдохнула мисс Невилл. — Это так ужасно, что я не могу на них смотреть.
Они прошли, и на их место тут же заступили другие. Можете ли вы это представить? По словам одного из докторов, на острове Блэкуэлл содержится тысяча шестьсот умалишенных женщин.
Безумие! Что может быть ужаснее? Мое сердце сжималось от жалости, когда я смотрела на старых, седых женщин, бесцельно говоривших что-то в пустоту. Одна была в смирительной рубашке, и двум другим приходилось тащить ее. Увечные, слепые, старые, молодые, невзрачные и хорошенькие: бессмысленная человеческая масса. Что может быть хуже такой судьбы?
Я посмотрела на прелестные лужайки, которые, как я когда-то подумала, должны быть утешением для несчастных созданий, заключенных на острове, и посмеялась над своими мыслями. Какая в них радость? Ступать на траву запрещено — можно только смотреть. Я видела, как некоторые из больных с трепетом и нежностью поднимают орешек или желтый лист, упавший на дорожку. Но им не позволено оставить их себе. Сиделки всегда заставляют их выбросить ту малую толику утешения, что послал им Господь.
Когда я проходила мимо низкого корпуса, где было заключено множество беспомощных сумасшедших, я прочла на стене девиз: «Пока живу, надеюсь». Его абсурдность поразила меня. Над воротами, ведущими в приют, я бы написала: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
[…]
Следующим утром, когда мы начали наш бесконечный дневной «спектакль», две санитарки с помощью нескольких пациенток привели женщину, которая всю прошлую ночь молила Господа забрать ее к себе. Это меня не удивляло. На вид пациентке было не меньше семидесяти лет, и она была слепа. Хотя в отделении было очень холодно, старушка была одета так же легко, как и остальные. Когда ее привели в общую комнату и усадили на жесткую скамью, она воскликнула:
— Что вы делаете со мной? Я замерзла, очень замерзла! Почему вы не можете оставить меня в кровати или хотя бы дать мне шаль!
Затем она встала и на ощупь попыталась найти выход из комнаты. Несколько раз санитарки отталкивали ее обратно на скамью и бессердечно смеялись, когда она снова и снова поднималась и пыталась уйти, натыкаясь то на стол, то на угол какой-нибудь из скамей. Старушка сняла тяжелую обувь, полученную в дар от благотворителей, и пожаловавшись, что та натирает ей ноги. Но сиделки приказали двум пациенткам обуть ее снова. Она снимала башмаки несколько раз и сопротивлялась тем, кто их надевал. В какой-то момент сразу семь человек пытались ее обуть. Потом старушка хотела было лечь на скамью, но они подняли ее. Было невыносимо слышать ее причитания: «Дайте мне подушку, укройте меня одеялом, я очень замерзла».
И тут я увидела, как мисс Груп навалилась на нее, прижала холодные ладони к ее лицу, а потом засунула их ей за шиворот; в ответ на жалобы старушки она жестоко засмеялась, как и другие санитарки, и продолжила над ней измываться. В тот же день старушку перевели в другое отделение.
ГЛАВА XIV
НЕСКОЛЬКО ПЕЧАЛЬНЫХ ИСТОРИЙ
[…]
Как-то раз миссис Коттер, милой хрупкой пациентке на прогулке показалось, что она увидела своего мужа. Она вырвалась из строя и побежала ему навстречу. За это ее отправили в Санаторий. Позже она рассказывала:
— Одного воспоминания об этом достаточно, чтобы свести меня с ума. За слезы санитарки били меня палкой от метлы, а потом прыгали по мне, и теперь внутри у меня все болит. Затем они связали меня по рукам и ногам, накинули на голову простыню, затянув на шее так туго, что я не могла кричать, и бросили в ледяную ванну. Они держали меня под водой до тех пор, пока надежда не покинула меня и я не потеряла сознание. Они хватали меня за уши и били головой об пол и стену, а потом выдирали волосы с корнями, чтобы те больше никогда не отросли.
Миссис Коттер продемонстрировала мне доказательства своих слов: вмятину на затылке и проплешины, где волосы были вырваны клоками. Я передаю ее историю безо всяких прикрас.
— Мне доводилось видеть, что с другими пациентками обходились еще хуже, но жизнь в Санатории подорвала мое здоровье. И даже если я выберусь отсюда, я останусь инвалидом. Когда муж узнал о методах лечения, которым я подвергалась, он грозился ославить это заведение, если меня не переведут из Санатория, и вот я здесь. Сейчас мой рассудок полностью вернулся. Прежние страхи ушли, и доктор пообещал, что разрешит мужу забрать меня домой.
Когда я познакомилась с Бриджит МакГиннес, она казалась вполне нормальной. Она рассказала, что была отправлена в четвертый Санаторий, где стала одной из «цепных женщин».
— Побои, которые я терпела, были ужасны. Меня таскали за волосы, держали под водой, пока я не начинала задыхаться, душили и пинали. Санитарки всегда оставляли спокойных пациенток караулить у окна, чтобы те давали им знать, если рядом окажется кто-то из врачей. Жаловаться докторам было бесполезно, потому что они обычно списывали все на наш поврежденный рассудок. Кроме того, за жалобы мы получали новую порцию побоев. Санитарки держали нас под водой и угрожали утопить, если те не пообещают больше ничего не рассказывать. Мы обещали, так как знали, что врачи нам ничем не помогут, и готовы были сделать все, чтобы избежать наказания. После того как я разбила окно, меня перевели на Курорт — самое жуткое место на острове. Вонь и грязь там ужасные. Летом воздух кишит мухами. Местная еда намного хуже, чем в других отделениях, и ее выдают только в жестяных тарелках. Решетки там не снаружи, как здесь, а внутри. Многих тихих пациенток сиделки годами удерживают на Курорте, чтобы те выполняли грязную работу. Меня все время били, а однажды сиделки набросились и сломали мне два ребра.
Психиатрическая лечебница
— Пока я жила там, к нам перевели юную хорошенькую девушку. Она недавно болела и протестовала, когда ее определили в это грязное место. Однажды ночью сиделки забрали ее, избили и держали раздетой в ледяной ванне, а затем бросили на кровать. К утру девушка была мертва. Врачи сказали, что она умерла от судорог, и никто не стал в этом разбираться.
— Они делают так много уколов морфина и хлорала, что уже от этого можно было сойти с ума. Я видела, как женщины терзались от невыносимой жажды из-за действия медикаментов, но санитарки не давали им пить. Я слышала, как пациентки всю ночь просили хотя бы каплю, но им отказывали. Я сама умоляла дать мне воды, пока в горле не пересыхало настолько, что я не могла говорить.
[…]
ГЛАВА XVI
ПРОЩАНИЕ
Психиатрическая больница на острове Блэкуэлл — это человеческая крысоловка. В него просто попасть, но оказавшись там, вы уже не сможете выбраться. Я намеревалась притвориться буйнопомешанной и пробраться в корпуса для буйных, Курорт и Санаторий, но, услышав рассказы двух абсолютно нормальных женщин, решила не рисковать здоровьем и волосами.
Ко мне до последнего не пускали посетителей, и когда адвокат Питер А. Хендрикс пришел и сказал, что друзья готовы поручиться за меня, если я решу покинуть лечебницу, я тут же согласилась. Я попросила его прислать еды, как только он вернется в город, и стала с нетерпением ждать своего освобождения.
Это произошло быстрее, чем я надеялась. Меня вызвали из строя во время прогулки, как раз в тот момент, когда мое внимание привлекла бедная женщина, упавшая в обморок, — санитарки пытались заставить ее идти дальше.
— Прощайте, я отправляюсь домой, — сказала я Паулине Мозер, когда она проходила мимо с двумя другими женщинами. Я с грустью попрощалась со всеми, кого знала, потому что была на пути к свободе и жизни, а ожидавшая их судьба была хуже смерти.
— Adios, — прошептала я мексиканке, послала ей воздушный поцелуй и покинула своих соседок из седьмого отделения.
Я не могла дождаться, когда покину это ужасное место, но, как только пришло время освобождения и я была готова выйти на свет Божий мне стало больно. Десять дней я была одной из них. Как бы глупо это ни звучало, мне казалось эгоистичным оставлять их наедине с их страданиями. Я почувствовала донкихотское желание утешить их и остаться рядом. Но лишь на мгновение. Решетки распахнулись, и вкус свободы был для меня слаще, чем когда-либо. Вскоре я уже пересекала реку, направляясь в Нью-Йорк. После десяти дней в сумасшедшем доме на острове Блэкуэлл я снова была свободной девушкой.
Переводчики: Любовь Карцивадзе, Анна Кирьянова, Раиса Ханукаева
Автор вступительного эссе: Анна Кирьянова
Редактор: Наталья Сприт
Заглавная иллюстрация: Анна Кирьянова