Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Унелма Конкка. Вечная печаль. Карельские обрядовые плачи. М.: Common Place, 2022. Содержание
Обязательность погребальных плачей
Еще в XIX веке у карел весь похоронный обряд с обязательным причитыванием строго соблюдался по отношению к каждому покойнику, связанному с деревенской общиной. Покойник, каков бы он ни был при жизни, становился объектом особой заботы на определенный срок. В Северной Карелии все обязательные причитания, сопровождавшие похоронный обряд, назывались «законными» плачами (sakonaitkut). Сверх «законных» плачей не следовало плакать и причитывать, потому что слишком бурно выражаемое горе якобы беспокоит усопшего: слезы жгут его как искры. В противном случае покойник может явиться во сне и даже показаться днем, что отнюдь не желательно. Нельзя оплакивать умершего после полудня, дабы не нарушить его вечерний покой. Сильно горюющих и плачущих женщин другие пытаются успокоить и утешить, так как считается, что чрезмерные проявления скорби не по нутру покойнику, и он начнет являться скорбящей.
Оплакивание покойника в старину не было частным делом только близких, искренне горюющих об утрате. Если среди женщин-родственниц не находилось плакальщицы, приходила причитывать чужая. Это был долг, с которым считались.
К. Петров, описавший в XIX веке карельские похороны и поминки, отметил, что если у покойника не было родственниц, которые могли бы его оплакивать, то приглашали плакальщицу за известную плату: «Тогда являются особенные плакальщицы, которые за деньги каких не наскажут ласковых слов „желанному покойничку“, прибавляя к этим словам жалобные оханья да аханья. Эти плакальщицы так искусно разыгрывают свою роль, что не видавшему никогда не придет на мысль, поддельны или искренни их слезы». В данном отрывке нас прежде всего интересует сам факт приглашения чужой женщины-плачеи. Что касается комментария автора, то он вызывает возражения. За последние годы после многочисленных расспросов собирателями в разных районах Карелии удалось выяснить, что представления о существовании платных плакальщиц в Карелии не всегда соответствуют истине*Против «ходячего» мнения о наемных плакальщицах у русского населения Олонецкой губ. в свое время выступил H. С. Шайжин: «...на похоронах нет надобности в наемной истолковательнице семейного горя <...> Женщины осиротевшей семьи сами умеют оплакивать покойника и свое горькое положение, так как плакать-причитывать по умершим везде считается обязанностью всех взрослых женщин и девиц; и не знать причитывать “стыдно перед людьми и осмеют со стороны”. <...> Плачут на могилах кроме родных и посторонние, особенно те, у кого недавно был свой покойник, но об особых плакальщицах за плату мне, местному уроженцу, слыхать и читать не приходилось…» (Шайжин Н. С. Похоронные причитания Олонецкого края // Памятная книжка Олонецкой губернии на 1910 год. Петрозаводск, 1910). Старые женщины решительно заявляют, что плакальщице на похоронах никогда не платили, — по их мнению, это неэтично. Сейчас, когда молодые женщины уже не умеют причитывать, приходится приглашать известную в округе плачею, но для нее выполнение последнего долга перед покойником скорее дело чести (в некоторой степени и личного престижа), чем предмет корысти. Мне лично в начале 1970-х годов приходилось наблюдать обряд оплакивания чужого человека паданской плакальщицей Анни Толошиновой и неоднократно беседовать с ней об этом. Ее знал каждый не только в большом селе Паданы, но и в окрестных деревнях. Она сама рассказывала, что не может спокойно смотреть на несчастных женщин, которые не умеют выразить свое горе в связи со смертью близкого словами плача. При виде скорбящих родственников она начинает причитывать за них — от их имени.
Анни Толошинова, Валентина Мартынова, дочь знаменитой в прошлом паданской плакальщицы Авдотьи Михкалевой, и другие женщины, умеющие причитывать, считают своим долгом плакать голосом на похоронах и поминках односельчан, причем делают это по личному побуждению, без особого приглашения со стороны родственников умершего. И слезы их не бывают притворными. В этом мы убедились летом 1972 г. во время экспедиции, когда имели возможность присутствовать на похоронах одного уважаемого пожилого мужчины. Всю дорогу на кладбище причитывала Мартынова, плакала до изнеможения, лицо ее опухло от слез. На могиле она уже не могла причитывать — ее заменила Толошинова. Ее искренние рыдания и проникновенные слова плача, обращенного к сыну-подростку покойного, которого она по обычаю обнимала, вызвали слезы и у нас, стоявших возле плакальщицы с магнитофоном.
Плач по покойнику, пусть даже исполняемый чужой женщиной, не может быть притворным. Содержание и эмоциональные образы плача вызывают искреннее сопереживание как у самой плакальщицы, так и у всех присутствующих.
В наше время, когда все «законные» плачи не исполняются, родственники все же стараются устроить так, чтобы плач звучал при приближении к кладбищу и у могилы. В Северной Карелии это называется nostua kalman kansua — «поднять (разбудить) народ калмы (могилы, кладбища)». Этот плач должен известить ранее умерших родичей о прибытии новоумершего. Подразумевалось, что покойники слышат только голос причитывающей. На вопрос, зачем надо причитывать, плакальщица Мария Стафеева из дер. Сельги Медвежьегорского района ответила: «Надо туда весть передать, позвать оттуда встретить, у кого там уже в могиле свои близкие, так они придут встречать, хоть меня, хоть другого кого, <...> у кого там муж в могиле, у кого мать, сестра, <...> говорят, там собаки лают, как идешь [на тот свет], так надо причитывать, чтобы собаки не лаяли».
Исполнение похоронных плачей было обязательным у многих народов. Так, например, А. А. Котляревский писал: «Жели, плачи и сетования по мертвым были прямою обязанностью его родных и близких: до сих пор простолюдины у славян особенно уважают и почитают ту женщину, которая умеет хорошо причитать по усопшим». В «Очерках Пошехонья» В. А. Балова тоже отмечено: «Поголосить по умершим — значит отдать ему последний долг, и потому, кто умирает сиротою, не оставляя после себя ни матери, ни жены, ни близких родных, над тем поголосить считает своим долгом даже совершенно посторонняя для умершего старуха».
С этим перекликаются слова карелки Александры Кирилловой из дер. Чебино Медвежьегорского района, сказанные в 1974 г.: «Раньше такой обычай был, без причитывания покойника не хоронили, будь хоть малый или большой, хоть два слова приплакивали». На вопрос: «А если не было родных, кому плакать?» — она ответила: «Все равно, где он чаще пребывал, так хоть слезинку кто-нибудь прольет, плакали, жалели все равно».
О ритуальной функции плачей свидетельствует тот неоспоримый факт, что причитывание достигает своей кульминации в день похорон, после чего идет на спад. По старинному карельскому обычаю на могилу ходили причитывать только в определенные дни в течение шести недель, а по окончании этого срока на поминках вновь звучали «законные» поминальные плачи. После этого считалось обязательным причитывать в годовщину смерти.
Отправление культа умерших было обязанностью прежде всего членов рода. У многих народов жена не могла открыто оплакивать мужа, так как она принадлежала другому роду. По обычаю, мужчин должны были оплакивать преимущественно их сестры.
Похороны в Паданах, 1972 г. На кладбище плачет Валентина Мартынова. Фото П. Гаврилова
Syntyset — умершие родичи, прародители
Прежде чем перейти к непосредственному рассмотрению плачей в связи с обрядом, необходимо выяснить значение понятия syntyset (syndyzet), которое встречается почти в каждом плаче. Коренное значение слова synty (syndy, synd) во всех прибалтийско-финских языках — «рождение».
В народной поэзии и верованиях раскрываются новые грани значения слова synty. В карельских и финских заклинаниях этим словом называются мифы о рождении или происхождении явления, предмета, существа — объекта заклинания, причинившего вред человеку: «рождение огня», «рождение железа», «рождение змеи» и т. д.
Когда колдун (ведун) начинает заклинать, он сперва «будит» или поднимает своего «хозяина» (haltia) и synty, которые находятся под землей, под водой, под корягой. М. Хаавио предполагает, что понятия luonto — haltia — synty, выступающие в заклинаниях как синонимы, — это дух предка рода, которого колдун призывает на помощь, приступая к заклинанию.
В южнокарельских диалектах и вепсском языке слово syndy (synd) имеет еще и следующие значения: бог, Христос, иконы, а также время зимних святок. Это и мифологическое существо, которое появлялось на земле во время святок и которое слушали в связи со святочными гаданиями.
Следует заметить, что у многих народов в обрядности святок просматриваются пережитки культа умерших. Верили, что в это время покойники бродят по земле, их подкармливали, обогревали. Так, например, в некоторых местностях России во время святок жгли большие костры, чтобы покойники могли погреться.
Финский языковед Яло Калима, исследовавший этимологию карельского слова syndy, называет это загадочное существо, появляющееся во время святок, духом-хозяином (haltia). Косвенным доказательством, по мнению Калима, может послужить факт, что у русского населения Петрозаводского уезда «цюнда — нечистый дух, вроде домового».
Калима считает, что карельское syndy — «дух, хозяин» имеет свое соответствие в восточнославянской мифологии — «род» — название божества древних славян. Русское «род — родители», в свою очередь, восходит к культу умерших родичей.
В русских диалектах слово «родители» означает не только отца и мать, но и дедов, прадедов и предков. Общие поминальные дни у русских называются «родительскими субботами».
В олонецком говоре русского языка «родительское место» — кладбище. Тверские карелы заимствовали у русских это слово вместе с понятием: родители — умершие родичи.
В карельских плачах употребляется производная форма от syndy — syndyzet (syntyset) — всегда во множественном числе и деминутивной форме. Основное и первоначальное значение syntyset в плачах — это умершие родичи, жители загробного мира. Вместе с составительницей сборника «Карельские причитания» А. С. Степановой мы договорились переводить слово syntyset на русский язык словом «прародители», сознавая условность такого перевода. Вероятно, правильнее было бы передать это понятие словом «родители» или выражением «умершие родичи», но первый вариант мог бы внести путаницу, так как имеет общеупотребительное значение «отец и мать», а второй вариант — «умершие родичи» — слишком громоздко. Кроме того, оно ввело бы читателя в заблуждение: в карельских похоронных плачах слова «смерть», «мертвый», «умерший» — табу и никогда не появляются в текстах.
Помимо первоначального значения «умершие родичи», «предки рода», «жители загробного мира», слово syntyset в плачах, главным образом в свадебных, употребляется в значении «иконы», «святые», перед которыми невеста кладет поклоны и просит счастливой доли в замужестве. Но это значение вторичное, возникшее под влиянием христианской религии. Смешение понятий христианской религии и дохристианских верований у карел отразилось и в том, что в причитаниях вместо syntyset часто употребляется слово spuassuset — «спасушки» (множественное число и деминутивная форма от русского слова Спас-Христос). Эти слова в плачах идентичны и обозначают главным образом умерших родичей, жителей загробного мира.
То, что syntyset карельских плачей — именно умершие предки, а не христианский бог, Спаситель или иконы, убедительно доказал В. Мансикка в статье «Туонела в плачах». Он подкрепляет это утверждение не только самим содержанием плачей, но и тем фактом, что синонимами syntyset в плачах употребляются слова omakunta, sukukunta, heimokunta, kansakunta (близкие, родичи, соплеменники, свой народ). Факт смерти в плачах понимается как воля syntyset — прародителей, которые призвали к себе человека: armahat syndyset alendeltih («милые прародители увели вниз», т. е. взяли к себе). К «прародителям» обращаются у кладбища с просьбой встретить покойника: vastaelkaa valkiet syndyiset vahaisien tuohuksuisien kera («Встречайте, белые прародители, с восковыми свечечками») и т. д.
Понятие syntyset встречается и в бытовых плачах. От них зависит урожай и благополучие. Так, например, нищий сетует на свою бездомность: Ei ole epelöllä siemenellä ni mittymiä eläntätilasia, armahat syntyset kuin ei olla annettu asuntotilasia («Нет у несчастного семечка никакого жилища, как не дали милые прародители места жилья»).
По поводу неурожайного 1893 г. плакальщица причитывала:
Eik annettu sulat syndyset
suremattomie suurusverosie näminä vuotusina <...>
A kakraset kallehet syndyset kai kavotettih,
ei jiänyt kun unohtunuot olkuot vain.
SKS, Hainari 27, 1910. Suistamo
Не дали милые прародители
беспечного сытого житья в этот годочек <...>
Даже овсы дорогие прародители погубили,
Только забытые соломинки остались.
В свадебном плаче невеста призывает смерть, которая милее замужества:
...Laatikkaa sulat syntyset suortunuel itselleni
suutimattomat surmaset,
leivosel itselleni leppymättömät surmaset.
Tulkaa olovat syntyset onehtunutta itseätän
ottelemah omihin armosihinne...
SKS, Europaeus 20, 1845-46
...Сделайте, милые прародители,
мне несчастной несуженую смертушку,
горюющей мне непримиримую смертушку.
Придите, могучие прародители, печальную меня
взять к вашей милости...
Слово syntyset в плачах имеет еще и пространственное значение. Оно означает то место, куда уходит умерший, т. е. загробный мир, населенный предками. На эту функцию слова обратил внимание Мартти Хаавио.
Так, например, причитывали в Северной Карелии при приближении похоронной процессии к кладбищу:
Tulkoa valkeista syntysistä vastoalemah vallan olovat omakuntaseni dai kaikki Tuonelan valaistikuntani omih valkevuisihin näinä päivä-varreksuisina...
SKS, Paulaharju 4946:24, Vuonninen, 1911
Придите из белых прародителей встретить, все мои славные родичи и жители Туонелы, чтобы взять умершего к вашей светлости в этот убывающий день...
При посещении могилы дочь «будит» покойного отца:
Anna, vaimala vartuoni*Словом vartuoni, «мой стан, тулово» (всегда в деминутивной форме), в севернокарельских плачах плакальщица называет себя., rupielen valkie hyvästäni valveuttelomah. Etkö voi <...> valveuksennella valkeista syntylöistä vaipunehien varsikätysies varsih hotj vallan vähäsiksi aikasih...
SKS, Paulaharju 4946:29, Vuonninen, 1911
Начну я, печальный стан, моего белого хорошего [отца] будить. Не может ли <...> подняться из белых прародителей, опираясь на свои руки, хоть на самое малое времечко...
Итак, syntyset — это умершие родичи и в то же время пространство, которое они населяют, т. е. потусторонний мир. Прародители определяют не только дальнейшую судьбу новоумершего, но и существование живых на этом свете. К ним обращаются в плачах, моля о счастливой доле для покойника на том свете и о помощи осиротевшей семье. Следует отметить, что весь круг представлений, связанных с syntyset, сохранился только в обрядовых плачах. Религиозное сознание карел к XIX в. претерпело глубокие изменения — постепенно пробивала себе дорогу христианская идея о «грехе», о рае и аде как о вознаграждении и возмездии за содеянное человеком при жизни. Только в плачах сохранились могущественные syntyset, от которых зависели жизнь и смерть, которые принимали одинаково как «грешного», так и «праведного», но при одном условии — при строгом соблюдении всех действий, предписанных обычаем и обрядами.