Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Труды и дни Михаила Красильникова. Дневники 1951–1956 годов. Cоставитель Д. С. Козлов. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2024. Содержание
29 декабря 1954 г.
Я и не подозревал, как велика была опасность, нависшая над нами. Родионов сказал мне, что было заседание университетского парткома, на котором разбиралось и наше дело. Вопрос стоял — исключать или не исключать. За то, чтобы оставить, проголосовало шестеро; против — двое, и двое воздержались. И почему оставили (мотивировка очень интересная) — если исключить их, то, значит, показать, как слаба идеологическая работа в университете. Еще бы, те же самые, кто и тогда! Недавно выяснилось, что о нас говорили и на Василеостровской партийной конференции. Как — не знаю, никого из знакомых там не было. Вот во что может обратиться самое ерундовое, самое нелепое, самое невинное дело.
Пока счастливо отделались, но теперь уже нас в покое не оставят, вплоть до искоренения. Последние дни снова немало пью. И дома, и вне дома. А вчера даже допустил непростительную глупость. Нарезался вусмерть на новогоднем вечере в Кировском доме культуры. Вместе с Коничевым, Эдькой, Стасом и даже вместе со своими бывшими одногруппниками — Солоховым, Соколовым, Ениной, Коврижных, Ратановой — пили, но вопрос в количестве выпитого. Я чувствую, что хватил сверх всякой меры. Представители общественности неминуемо должны были обратить внимание. Впрочем, с одним из них — Малаховым — я даже выпивал.
Собой я недоволен. Читаю мало, и теперь не успеть уложиться в программу до экзаменов. Как обычно, придется халтурить.
Негде справлять Новый год. В группе ничего не устраивают, а если и устраивают, то нас не зовут. В других «кумпанствах» — то же самое. Может, пойду к Соколову, но твердо в этом я не уверен. Не хочется, скучно.
Радость неожиданная — сумел демобилизоваться «по болезни» Сашка. Я не слишком верил в его удачу. Как он теперь устроится — не знаю, но лучше для меня будет в любом случае. Я снова «обретаю друга». Будь он в Ленинграде или в Риге — не все ли равно?
30 декабря
Вчера опять поднабрался до положения риз. Чубаров, Хач, Коничев и Митя были собутыльниками. Говорили что попало, несли всяческую ерунду. Хорошо — никто из недругов не мог услышать. Митя показал себя рачительным хозяином собственных денег, заботящимся о благе живота своего. Когда приходил черед расплачиваться, то он ныл в духе Михи Моисеева: «Вы обрекаете меня на хлеб и воду» и т. д. А заплатил он меньше всех. И в заключение, как обычно, потерялся в кулуарах ресторана «Кавказский». Все попытки найти его оказались тщетными, и мы разбрелись по домам без него. Праздник буду проводить все-таки у Соколова. Негде больше.
31 декабря
6 дней подряд пил, и сегодня опять предстоит кир. А вчера был несколько необычный подбор участников — Боб Гусев, Коничев, Бубрих и я. Время провели в бесплодных беседах и в чтении стихов. Бубрих рассказывал о генеалогии своего баронского рода, Гусев и тот оказался дворянином. Мы с Коничевым воплотили в себе идею союза рабочих и трудового крестьянства.
Обсуждали вопросы поэзии, и Борису Корнилову, которого выдвинул Гусев, я противопоставил Асеева, Хикмета, Максимова. Осудили университетских поэтов. Надо сказать, что Гусев — тип весьма неприятный. У него какой-то скользкий вид, нагловато-беспокойные, иудушкины глаза. Бубрих — больной астмой, толстый человек. Знает, лучше чем русский, финский язык. Рассказывал, как травили марровцы его отца и как он умер. Вечер прошел хорошо, но я опять истратил все деньги. Ходили к Варваре, пытаясь призанять у нее. Не дала. Пошли по домам. Сегодня хочу пойти на коненковскую выставку с Аллой и с Юркой. К тому же сегодня 31[-е] — в этот день мы по традиции должны сфотографироваться с Юркой. Новые затраты предстоят. А денег нет. И традицию нарушать нельзя.
К экзаменам не готовлюсь. Не попасть бы впросак. Экзамены на этот раз очень трудоемкие, прочитать надо безмерно много. Классиков, которых я читал в прошлом слишком мало.
Я большую часть своего времени провожу на факультете. И понимаю, что незачем это, а тянет туда. Действительно, он стал моим домом. Плохо, что очень примелькался я там. Пост имущие смотрят косо, тем более — все время беседую с кем-нибудь, и отнюдь не тихим голосом.
1 января 1955 г.
Вяло, серо и скучно перешел я в новый 1955 год. С утра вчерашнего дня бродил по факультету, потом пошли на выставку Конёнкова, вчетвером: я, Юрка, Алла и Вовка Герасимов. Выставка понравилась. Сфотографировались. Потом Юрка долго распространялся на тему своих взаимоотношений с Аллой. По его словам, Алла и не прочь бы возродить старые, но ей жаль «терять приобретенное положение» во имя сомнительной выгоды. Правда ли это? Любит ли Алла его по-прежнему, да и любила ли раньше? Какие чувства у нее ко мне? Я хотел бы знать все это, но вряд ли когда-нибудь узнаю — в силу своей «моральной неполноценности», которая ярко проявилась вчера у Соколова. Там были вместо со мной Герасимов и Игорь Соколов. Я был жутко уныл. Все танцевали и в меру сил своих веселились. Но настоящего веселья не было. Я пытался даже танцевать, но понял всю ненужность этой затейки — ноги мои выделывали совсем не то, что надо. Плюнул и заскучал, своим видом наводя уныние и на окружающих. Сцепился с какой-то совершенно глупой девкой, томно поглядывавшей на Игоря и, как сам он говорил, время от времени пожимавшей ему руку потихоньку от других. Она меня унизила, обозвала зеленым. Я так опешил, что сразу ничего не мог ей ответить. Тугодумие проклятое. И когда я с запозданием полез в пререкания, получилось крайне беспомощно. Настроение еще более испортилось. Нет, не душа я общества. Лишен элементарного умения поддерживать общество. Сознание этого огорчило меня, и в который уж раз! Что это, или я выродился, как заметил вчера Юрка, или я достиг своего предела, ничтожного предела, за который нельзя уже выбраться? Или пьянство заставляет коснеть мысль, делает ее косной, негибкой, подверженной чужим лишь влияниям? И одно ли пьянство? На эти вопросы надо получить четкий ответ. И чем скорее, тем лучше. Я чувствую, что нахожусь сейчас в каком-то переходном состоянии и накопленные количественные изменения не перешли еще в новое качество, потому ли, что их накоплено мало, потому ли, что я сознательно не хочу понять свое новое положение. Мне нужен рижский отдых, мне нужно набраться новых сил и, если это возможно, «начать моральное обновление». Дело мне необходимо. Лень размагничивает, лишает человека воли. Я знаю, какие плачевные остатки ее остались у меня.
Угнетает, наверное, и то, что товарищей у меня много, а друзей нет. Некуда сегодня пойти, и вчера некуда было пойти, и завтра будет то же самое.
4 января
С завтрашнего дня хочу бросить курить. Получится ли это? Не знаю. Надо доказать самому себе, что есть у меня хоть клочок воли, в существовании коей я усомневаюсь. Но не на все будущее хочу бросить. Нельзя же зарекаться. Жизнь по-прежнему не на уровне. То есть серая и нудная. Подготовка к экзаменам замерзла. Чтение не подвигается. Выкрутиться бы. Денег нет. Все, что возможно, пропито, и на корню пропито. Сокольникова вчера распотрошили. Было нетрудно. Он в горьких чувствах. Разглядел Федю Кондратова, который ему подложил на днях свинью — девицу Вовину в темный лес по пьянке уволок. Вольдемар горячится, заявляет, что это — предательство по отношению к другу, призывает плюнуть себе в глаза, если он когда-нибудь установит с Федей дружеские отношения. Скорее всего, это пустопорожние слова. Немало было у них ссор. Но один без другого они существовать не могли и вряд ли смогут. Впрочем, много я о них написал. Все потому, что пишу в полусонном состоянии. Туман в голове. Да тут еще по радио передают «Они знали Маяковского» Катаняна. Как тут останешься в равновесии душевном? Как тут не напишешь черт знает что? И Щедрин с Островским угнетают. Их надо прочесть. Плюс Добролюбов и Чернышевский. Куда от них денешься? Потеря была бы слишком велика. Все деньги и деньги. А надо-то всего лишь бы сытому быть да в кино временами ходить. Пустословие, пустословие, пустословие. Иудушкины речи. Моральное обновление. А как обновиться, если я испортился совсем. Ни желания трудиться, ни желания отдыхать по-человечески (да и как можно отдыхать по-человечески, если труда нет?) — только бы пить, сидя где угодно: в кабаке, в ресторане, даже дома.
6. I. 55 г.
Курить не бросил. Где там! Экзамены. Сижу и читаю. Все без разбора — Островский, Добролюбов, учебник для 9-го класса. Впереди еще Чернышевский, Гончаров, лекции. Опять же Островский. Спать не придется, не до сна. Но во всем не совладеть. Сколько непрочитанного! И это что. То ли будет с зарубежной литературой, где прочтено не больше десятой от необходимого. Пронесись же, горе.
18 января
11[-го] приехали в Ленинград Сашка и Славка! Сашку я ждал, но Славка свалился как снег на голову. И я пожил 4 дня в коммунистическом далеке — был сыт, пьян и нос в табаке. Посетили «Европу», «Москву» и бессчетное количество раз столовую «Англетера».
Сашка совсем опаршивел — лице желтое, худое, пропитое; волосы раньше времени поредели. Сказались годы пьянства, разврата и армии.
Зато Станислав Викторович цветущ, одет европейским денди, швыряет деньги направо и налево. За эти 4 дня я на такси наездил больше, чем за все 4 года. И не только я кормился милостями Аллаха — даже Эдька попользовался.
А на подготовку к экзаменам пришлось плюнуть. После бяловской пятерки я было хотел поготовиться всерьез к Балахонову. Расчеты не оправдались. Не прочел и половины необходимого, из 6 дней готовился неполных 2. И как готовился. Но предельный либерализм Балахонова помог преодолеть все. В итоге — снова 5.
Теперь остался один «кит» — история литературного языка. Заумь заумью, но уповаю на добросердие М. И. Приваловой, коей я в свое время сделал услугу — помог приобрести снимки Хикмета. Долг платежом красен.
Юрка возрождает отношения с Аллой. Видно, не без успеха. Мои тайные симпатии наткнулись на ничто. Впрочем, я и не обольщался в своих симпатиях. Да и что я, порочный и нелепый, мог дать Алле.
«Сдав экзамен на отлично, жду удач от жизни личной». Долго жду. Гора не идет навстречу Магомету, Магомет должен сам пойти навстречу горе. Магомет, да не тот. Дон Жуана из меня никогда не выйдет.
Комнату обклеили вырезками из «Виа Нуово». Ищу картин Пикассо и Матисса, и им на стене место найдется.
10 февраля
Каникулы были, как и всегда почти, предельно насыщенными — много и выпито, и встреч, и разговоров. Редко, когда был один, — да и был ли когда-нибудь? Все время среди людей, вместе с людьми. А часто их было очень много. В этот раз побывал даже на вечере встречи в своей школе. Вечер был серенький, но знакомых немало. Приятно разнообразил его молодой Карл Лаува, устроивший небольшую потасовку — ради укрепления абсолютной истины. Да еще кто-то головой разбил оконное стекло.
Постоянно бывал у меня Боря Каменецкий, отношения с которым у меня сейчас предельно приятны — как никогда ранее. Ведь еще в 9-м классе дело едва не доходило до потасовок. Другие «сидельцы» — Игорь Соколов, Вальдемары Кравченко и Егерс, Сашка. Нередко встречал и прочих. Приятным собеседником мне бывал и Агриков товарищ Гоша. Он уехал, наверно, в Клайпеду. Жаль. Основные воспоминания — пианственные. Важные — беседы о «левом искусстве». Интересные — разговоры о прошлом. Повседневные, но не занимавшие много времени — мещанско-банальные, о погоде, домашних делах. Хаживал в гости — к Сидоровским и к старикам. Посетил дважды кино. Вырывал из «Atpūt»’ы фото кинозвезд и репродукцию Пурвита и прочих левых.
Приехал 8-го. На занятиях еще не бывал. Неудовлетворенность. У Юрки с Аллой дело пошло на лад и, кажется, зашло очень далеко — на 105 % по отношению к прежнему, как говорил Герасимову сам Юрка. Неудовлетворенность, конечно, не поэтому. Злюсь на себя, на свое слабоволие, на свое неумение нравиться, на свое нежелание сделать хоть что-нибудь даже для себя. Интенсифицировал занятия всякой дрянью, не могу не курить, что уж говорить о другом, — отсюда и лезет в голову всякая гадость.
24 февраля
Целую неделю болел. И так, как давно уже не случалось. Впервые за многие годы температура была выше 38°. Еле дошел до тети Гали и там отлежался, пил чай с малиной и молоко с медом. Но до сих пор имею освобождение. Смешно сказать, но на занятиях в этом семестре я был не более 8 часов. Поспешил приехать. А здесь у нас безмерно скучно. Безделье сводит с ума. Хотели развлечься — поставить камерно оперу Алексея Елисеевича «Победа над солнцем». Либретто было на руках, но Алла сумела напугать Юрку, и дело развалилось. Вчера было прослушивание с участием Рекке, Сашки, Игоря Соколова, Кацмана, Аллы, Юрки и овчинниковцев. Болел зуб, и я почти не воспринимал слушаемого.
Опять хожу по факультету, беседую с людьми о чем попало. И когда это кончится? Когда появится у меня пусть небольшое, но дело? Каждый день подтверждает, что я отнюдь не новая разновидность Обломова + Иудушка Головлев с его бессмысленными и глупыми речами. Не могу бросить курить! Даже сейчас, с больным горлом, когда каждая папироса обдирает внутренности рашпилем.
Одна радость — вырастает наша комнатная экспозиция. Уже 60 экспонатов. Доведем минимально до сотни.
Из Риги вестей нет.