Что значит быть наблюдательным?

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Гилберт Уайт. Естественная история Селборна. СПб.: talweg, 2025. Перевод с английской Марии Славоросовой. Содержание

Уроки внимания. Предисловие к русскому изданию

На русском языке выходит «Естественная история Селборна». Эта удивительная книга, составленная из писем английского викария Гилберта Уайта к натуралисту Томасу Пеннанту и адвокату Дейнсу Баррингтону, была впервые опубликована в 1789 году; таким образом, отечественным читателям она становится доступной с опозданием в два века. Совершенно непонятно, чем это опоздание объяснить, потому что в англоязычном мире труд Уайта давно признан классикой. В разное время им восхищались Сэмюэл Кольридж и Томас Карлейль, Джон Рёскин и Чарльз Дарвин, Вирджиния Вулф и Уистен Хью Оден; отсылки к этой книге можно найти у множества современных авторов, в самом Селборне открыт музей Уайта и т. д. 

Пожалуй, еще десять лет назад сказанного выше было бы более чем достаточно в качестве рекомендации к чтению, но времена очевидным образом изменились. Так, например, похвала от Карлейля (которого в какой-то момент стали считать чуть ли не поэтическим предтечей германского нацизма) кажется сегодня чем-то весьма неоднозначным. Сомнительным представляется и сам статус английской классики XVIII века. Для одних «классика» просто ничего не гарантирует (и потому не стоит внимания), для других — олицетворяет собой худшие черты эпохи нововременного империализма. Классическую литературу, созданную на английском, французском, русском и других языках, все чаще подозревают (или прямо обвиняют) в пропаганде шовинистских и экспансионистских взглядов, в обслуживании великодержавных интересов, в натурализации многочисленных статус-кво (между властью и обществом, метрополиями и колониями, мужчинами и женщинами), сложившихся в результате долгих веков насилия и угнетения. В таком контексте иному читателю могут быть совершенно не ясны причины, по которым он должен тратить время на переписку английского священника — этого очередного «мертвого белого мужчины». Сколько их уже было, таких привилегированных мужчин? 

Из названия понятно, что речь в тексте Уайта идет о природе; но как раз о природе очень много пишут прямо сейчас: nature writing — самый востребованный, быть может, литературный жанр 2020-х. И не интересней ли читать современников — автофикциональные тексты, тоже описывающие пребывание в деревенской глуши, но при этом гораздо более близкие к нам, нашим проблемам и нашим страхам, нашим способам чувствования и мышления, реалиям нашего мира и нашей жизни? Чем лучше Гилберт Уайт? 

Пожалуй, дело здесь в том, что у нынешнего «природоописательного» автофикшна есть одна характерная и не очень приятная черта — выраженная утилитарность. Авторы (авторки) могут увлеченно вскапывать грядки, наблюдать за птицами и насекомыми, находить грибы и ягоды, гулять по лугам и рощам и не менее увлеченно все это описывать — но они всегда имеют в виду некую совершенно конкретную цель. В этой изобретательной литературе растения, животные, скалы и облака интересны и нужны только как способ: проработать травму, пережить утрату, выйти из депрессии и т. д. Кто-то, высаживая цветы, успешно отвлекается от тревожных новостей и купирует невроз; кто-то собирает грибы и тем самым эффективно врачует душевную рану, причиненную смертью близкого человека; природа, которой так охотно восторгаются пишущие в жанре nature writing, непременно инструментализируется — становится еще одним медикаментозным средством вроде флуоксетина или заменой похода к психотерапевту. Такое глубоко потребительское отношение в итоге вредит самой этой прозе, регулярно низводя кропотливые стилистические работы до уровня кондовых селф-хелп-пособий. 

И именно этой неприятной утилитарности совсем нет у Гилберта Уайта. Наблюдения, которые он ведет, совершенно бескорыстны и вызваны единственно глубочайшим восхищением перед миром, перед его сложностью, гармонией и красотой. Здесь важен тот факт, что Уайт был священником, то есть верил в Творца: «домостроительство Природы» устроено Богом так искусно, что представляет величайшую ценность само по себе, не предполагая оглядки на любые возможные следствия (любую гипотетическую «пользу»). Это убеждение в важности Природы как таковой, без претензий на использование в личных целях, и позволяет Уайту достичь удивительной ясности взгляда (что же касается не менее поразительной ясности письма, она, кажется, происходит от латинских авторов, которых он читает). Каждое, сколь угодно малое, звено в великой «цепи творения» достойно внимательного созерцания и точного описания: «зимородок несется стрелой; козодой мчится в сумерках над верхушками деревьев, как метеор; скворцы будто бы плывут по воздуху, а дерябы быстро и беспорядочно мечутся туда-сюда; ласточки скользят над поверхностью земли или воды, и их легко отличить по быстрым виражам и поворотам; стрижи описывают широкие круги в вышине; а береговушка трепещет, как бабочка». 

«Естественная история Селборна» непринужденно знакомит современного читателя с совершенно иными, давно позабытыми, способами внимания и жизни. Мы видим сельского викария, обитающего в тихом местечке на юге доиндустриальной Англии. На дворе XVIII век, страна только-только перешла на григорианский календарь. Ее жители лечат рак с помощью болотных жаб, борются с колдуньями (двух несчастных старух утопили в пруду для купания лошадей, «желая испытать предполагаемых ведьм») и верят в страшную «сову-вопленицу», которая прилетает под окна умирающих. Это мир местами жутковатый, но очень живописный, а отчасти даже уютный; в него хочется прятаться, как в теплый и темный hibernaculum. 

Вот небольшое поселение Селборн, вот Волмерский пруд (где однажды нашли «огромное количество древних монет»), вот Висячий лес; вот раскидистый ведьмин вяз, а вот «домики, срубленные из черной твердой древесины», которую крестьяне добывают на дне торфяных болот. Высятся огромные меловые скалы (Уайт пишет о них, как настоящий поэт: «может быть, давным-давно эти известковые массы подверглись ферментации под воздействием некоей посторонней жидкости; и, сквашенные таким образом, поднялись, как тесто, принимая причудливые формы, вздымая свои огромные спины к небу — высоко над безжизненной глиной пустоши, раскинувшейся внизу»), доносится с юга полуденный выстрел портсмутской пушки; близ Кресси-Холла есть дерево, усыпанное гнездами цапель, а в графстве Уилтс под срубленным ясенем, населенном филинами, обнаружили гигантскую гору мышиных и птичьих костей, «которые копились там веками». 

Люди ходят на охоту, выращивают репу и турнепс, коптят над камином бекон (и летучие мыши, залетая через дымоход, тайно подгрызают мясо), развлекаются, заводя птиц или ручных жаб. Сам автор «Естественной истории Селборна» дружит с черепахой Тимоти, заспиртовывает в бренди мышей, принимает в дар необыкновенные безоары (желудочные камни), цитирует Мильтона и пристально наблюдает за окружающим миром. 

Практика такого сугубо эмпирического наблюдения, полагающегося только на зоркость глаз и переменчивую удачу, ничего не гарантирует — но тем острее заставляет переживать любые новые события и факты в качестве чуда: «пути Промысла не подчиняются никаким правилам, но всякий раз удивляют нас многообразием форм и проявлений». 

И как много чудес обнаруживается в столь небольшой книге! 

Гилберт Уайт описывает страшные грозы и небывалые холода, загадочный провал почвы в соседнем селении, когда «пруд возле старухиного домика странным образом перевернулся: мелкий край сделался глубоким, а глубокий — мелким; многие большие дубы были вырваны с корнем»; внезапное нашествие тли, красивый и пугающий дождь из обрывков паутины, «непрестанно сыпавшихся с небес; на солнце они мерцали, будто крошечные звезды». Он фиксирует и последствия извержения исландского вулкана Лаки, когда солнце в полдень выглядело тусклым, а на восходе и закате приобретало «зловещий кровавый цвет». И не только природа или погода; на страницах «Естественной истории Селборна» упоминаются и печально знаменитый Черный акт 1723 года, и электростатическая машина — скромная предвестница тех грандиозных изменений, которые произведет в мире развитие электричества. 

А все-таки больше и охотнее всего Уайт пишет о животных (особенно о птицах), и в связи с этим кажется совершенно логичным поместить его в ряд других известных писателей-натуралистов вроде Джеральда Даррелла или Михаила Пришвина. Однако в действительности между Уайтом и позднейшими авторами пролегает глубокий идейный разлом. 

Тонкость в том, что и Даррелл, и Пришвин (и многие другие) наблюдали за природой, используя саму концепцию «наблюдения» как некую данность. Для них, просвещенных людей XX века, это была стандартная эпистемологическая процедура, применявшаяся почти автоматически, тогда как Уайт создавал свой текст в совершенно иной ситуации. Парадигма современной науки только-только складывалась, и было абсолютно не ясно, какой она в итоге станет. Еще сравнительно (по историческим меркам) недавно главными источниками «научных знаний» о животных считались труды авторитетов вроде Аристотеля, Плиния Старшего и Исидора Севильского. Идеи английского эмпиризма, заложенные Фрэнсисом Бэконом и Джоном Локком, еще удивляли своей новизной (два других великих представителя этой традиции, Джордж Беркли и Дэвид Юм — современники Уайта). А соображения о том, что нужно не рационально «умопостигать» (в духе Рене Декарта), но внимательно наблюдать за природой (используя вместо разума куда более «низменные» органы чувств), вовсе не казались бесспорными. 

Пожалуй, именно это положение на самой заре научного естествознания и делает записи Гилберта Уайта уникальными. В 1789 году нет никакой теории биологической эволюции (до публикации «Философии зоологии» Жана-Батиста Ламарка еще 20 лет, а Чарльз Дарвин даже не родился), зато популярна естественная теология, титаны которой, Карл Линней и Джон Рей (автор труда «Мудрость Божия, явленная в деле Творения»), постоянно упоминаются Уайтом. Никто в мире не знает, каким образом плодятся угри; точно так же ничего не ясно с размножением хвощей и папоротников (которые зовутся поэтому «тайнобрачными растениями»). В целом научные познания человечества довольно скромны, а точные и рациональные гипотезы соседствуют с фантастическими домыслами и легендами. Уайт уже не верит, что «лягушки падают с небес во время дождя», но при этом вполне серьезно обсуждает теории о том, что ласточки зимуют под водой, и что «водная ящерица, или тритон, есть всего лишь личинка сухопутной саламандры, подобно тому как головастик — личинка лягушки». Он ничуть не сомневается в средневековой теории гуморов и искренне радуется своему «открытию» дополнительной скрытой пары ноздрей у оленей. 

Границы науки очень подвижны и ненадежны, а неизведанность природы — одно из острейших ощущений, возникающих при чтении «Естественной истории Селборна». 

С азартом и бесстрашием отправляясь навстречу этой манящей неизведанности, Уайт изучает миграции птиц, рассуждает о путях проникновения животных в Америку, интересуется голосами кукушек, пытается понять, какой именно вид ласточек описан в «Энеиде», и советует «джентльменам» устраивать гелиотропы: «С помощью этого простого устройства можно вскоре удостовериться, что, строго говоря, никакого солнцестояния не существует». Множество таких микросюжетов сплетаются, образуя в итоге удивительную панораму. Мы словно бы воочию видим «старую Англию». Видим живописный, так не похожий на нашу современность мир, полный диковинок и курьезов. И еще мы видим сельского викария, искренне восхищающегося Божественным промыслом, но при этом твердо верящего в силу эмпирических наблюдений. И эту веру трудно переоценить. Во времена, когда еще не существовало «профессиональных ученых», когда наука только-только искала и прокладывала свои пути, а занимались ей бескорыстные любители и энтузиасты, Гилберт Уайт стал одним из людей, учивших человечество вниманию. «Естественная история Селборна» — не что иное, как горячая и убедительная проповедь наблюдения, призыв быть максимально чутким и восприимчивым ко всему, что нас окружает. И хотя эта проповедь была реализована Уайтом на материале природоведения, сегодня она способна напомнить нам о необходимости такого же вдумчивого и доброжелательного внимания ко всему, что создано Творцом: к людям, к чувствам, к мыслям, к слезам, к любви — и к самой жизни.