«Что же мне сказать Керенскому?»

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Александр Ливергант. Сомерсет Моэм. Король Лир Лазурного Берега: биография. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2024. Содержание

Не успели Моэм и Сайри весной 1917 года сыграть свадьбу, как «труба вновь позвала в дорогу»: едва начавшаяся семейная жизнь подверглась первому — и далеко не последнему — испытанию.

На этот раз предложение Моэму поступило куда более заманчивое, да и от персонажа куда более колоритного. Старый знакомый братьев Моэм, располневший, круглолицый тридцатидвухлетний баронет сэр Уильям Уайзмен, выпускник Кембриджа и чемпион своего колледжа по боксу, в 1917 году глава британского торгового представительства в Америке и по совместительству руководитель британской разведки в США, задумал отправить в Петроград секретную миссию с целью помешать выходу России из войны. Что до Америки, то здесь задача перед Уайзменом стояла прямо противоположная — уговорить Штаты вступить в войну на стороне союзников. Эта же задача, кстати говоря, встанет спустя четверть века и перед Моэмом.

Моэму — а выбор (то ли по рекомендации Р., то ли по какой другой причине, то ли просто потому, что в этот момент никого лучше не нашлось) пал на него — поручалось незамедлительно отправиться в Петроград, оказывать поддержку, в основном финансовую, меньшевикам и регулярно слать Уайзмену шифровки о положении дел в стране. Положение же дел в России не могло не внушать серьезных опасений: было очевидно, что если к власти в конечном счете придут большевики, будет тотчас же подписан сепаратный мир с Германией и Россия из войны выйдет.

На этот раз положительный ответ на предложение Уайзмена дался Моэму не так легко, как два года назад, когда Р. вербовал его поработать секретным агентом в нейтральной Швейцарии. Верно, и в этот раз его азартная натура жаждала приключений. И в этот раз он всей душой готов был послужить королю и отечеству. И в этот раз расставание (возможно, долгое) с женой огорчало его не слишком. Вдобавок давно уже хотелось воочию увидеть страну Достоевского и Чехова, которых Моэм боготворил. Достоевского особенно: «„Братья Карамазовы“ — одна из самых выдающихся книг всех времен и народов... писатель вложил в нее все свои мучительные сомнения... все свои яростные поиски смысла жизни...» — писал Моэм в составленной им антологии «Десять романов и их создатели».

А еще — выяснить, сможет ли он изъясняться по-русски. Дело в том, что Моэм, находясь на Капри, уже начинал изучать наш нелегкий язык, точно так же, как брался в разное время за греческий, турецкий или арабский. Его первым (и последним) учителем русского языка был волосатый одессит карликового роста — какими судьбами его занесло на Капри, неизвестно. Зато известно (из моэмовских «Записных книжек»), что уроки одессит давал Моэму каждый день, учил же не особенно хорошо — был слишком робок и рассеян, да и «методикой преподавания иностранных языков» владел, подозреваем, не в совершенстве. «Он ходил в порыжевшем черном костюме и большой невообразимого фасона шляпе, — читаем в „Записных книжках“. — С него лил градом пот. Однажды он не пришел на урок, не пришел он и на второй, и на третий день; на четвертый я отправился его искать. Зная, что он очень нуждается, я опрометчиво заплатил ему вперед. Не без труда отыскал я узкий проулок с белыми домами; мне показали, как пройти в его комнату на верхотуре. Это была даже не комната, а душный чердак под самой крышей, вся мебель состояла из раскладушки, стула и стола. Мой русский сидел на стуле, совершенно голый и очень пьяный, на столе перед ним стояла бутыль с вином. Едва я переступил порог, как он сказал: „Я написал стихи“. И без долгих слов, забыв о своей прикрытой лишь волосяным покровом наготе, с выражением, бурно жестикулируя, прочитал стихи. Стихи были очень длинные, и я не понял в них ни слова». Не понял Моэм ни единого слова и когда оказался во Владивостоке.

Имелись в этом проекте не только плюсы, но и минусы. Главный минус — материнское «наследство»: слабые с детства легкие, которым русский климат никак показан не был. И еще один, не менее, пожалуй, существенный — ответственность поручения. «Он возражал, когда ему поручали эту миссию, говорил, что она ему не по плечу, но его протесты отмели», — говорится в автобиографическом рассказе «Любовь и русская литература» из цикла «Эшенден, или Британский агент», где есть рассказы не только из швейцарской жизни, но и из русской.

Моэм первым делом обращается к врачу, и тот ехать ему не советует. И все же — вопреки советам эскулапа, слабому здоровью, ответственности поставленной задачи и реальной опасности, которая в мирной Швейцарии ему, по существу, не угрожала и которой в воюющей, стоящей на пороге революции и хаоса России он, безусловно, подвергался — Моэм предложение сэра Уильяма Уайзмена принимает и начинает собираться в дорогу. На скорое возвращение писатель не рассчитывает. «Я еду в Россию, — пишет он своему британскому театральному агенту Голдингу Брайту, тому самому, который лет десять назад вызвал его с Сицилии телеграммой, где говорилось, что „Леди Фредерик“ принята к постановке. — И скорее всего, вернусь не раньше, чем кончится война».

Ниже — краткая хронология двух с половиной месячного пребывания Моэма в нашем славном отечестве накануне большевистского переворота. Место действия — Россия, Петроград. Время действия: июнь — октябрь 1917 года. Вот уж действительно: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые...»

20 июня 1917 года. Моэм, хоть и не без колебаний, принимает предложение сэра Уильяма Уайзмена отправиться в Россию с секретной миссией.

30 июня. В Нью-Йорке Моэм встречается с чешским эмигрантом Эмануэлем В. Воска, который с еще тремя чешскими беженцами едет в Россию вместе с Моэмом для установления связи с Томашем Масариком, будущим президентом Чехословакии, под началом которого в России находится чешский экспедиционный корпус численностью 70 тысяч штыков. «Моя работа, — отметит Моэм впоследствии в „Записных книжках“, — близко свела меня с чехами — вот чей патриотизм не устает меня удивлять. Эта страсть, столь цельная и всепоглощающая, что вытесняет все другие. Эти люди, пожертвовавшие всем ради дела, должны вызывать скорее страх, чем восхищение. Порядок у них, как в универсальном магазине, дисциплина — как в прусском полку...»

18 июля. Моэм получает транзитную японскую и русскую визы, а также 21 тысячу долларов на личные расходы и на поддержку меньшевистской партии. В эту сумму заложена и зарплата Моэма, которую он, к слову, в Швейцарии не получал.

19 июля. Моэм выезжает из Нью-Йорка на Западное побережье. Его провожает молодая жена — на этот раз расставание, как ни странно, обходится без сцен.

28 июля. Моэм отплывает из Сан-Франциско в Токио, откуда должен прибыть во Владивосток.

Август. На транссибирском поезде вместе с четырьмя чехами (Моэм делает вид, что с ними незнаком) писатель приезжает в Петроград и останавливается в гостинице «Европейская». Его приезду предшествует шифрованная телеграмма в британское посольство следующего содержания: «Мистер Уильям Сомерсет Моэм (кодовое имя „Сомервилл“) находится в России с тайной миссией, цель которой — знакомить американскую общественность с положением дел в этой стране. Просьба предоставить ему возможность посылать шифрованные каблограммы через британского генерального консула в Нью-Йорке. Сообщите телеграммой, когда Моэм явится в посольство». Посол его величества сэр Джордж Бьюкенен, разумеется, недоволен: мало того что ему навязали этого Моэма, вдобавок он еще должен пересылать его шифрованные телеграммы, не зная к тому же их содержания.

Конец августа — сентябрь. В Петрограде Моэм встречается со своей давней, еще по Лондону, приятельницей, дочерью анархиста князя Кропоткина Сашей Кропоткиной. «В ее темных печальных глазах Эшенден увидел бескрайние просторы России». Саша — дама в высшей степени энергичная и целеустремленная, даром что с печальными глазами, — вхожа в правительство Керенского и сводит Моэма с членами Кабинета министров. Во время этих встреч — как правило, в «Медведе», одном из лучших ресторанов города, — она подвизается в качестве переводчицы писателя. Моэм встречается с Керенским в «Медведе», на Сашиной квартире и в его кабинете, а также — с Томашем Масариком и с лидером меньшевиков, военным министром в правительстве Керенского Борисом Савинковым, который произвел на писателя очень сильное впечатление. «Мне рассказывали, — читаем мы у Моэма в „Записных книжках“, — что своими зажигательными речами он распропагандировал тюремщиков и они дали ему убежать... „Чтобы организовать и совершить убийства, — сказал я, — несомненно, нужна невероятная смелость“. Он пожал плечами: „Отнюдь нет, можете мне поверить. Дело как дело, ко всему привыкаешь...“ Ничто в наружности Савинкова не говорит о его бешеном нраве».

Сентябрь. Моэм присутствует на Демократическом совещании в Александринском театре, «...среди собравшихся, — отмечает он в „Записных книжках“, — немало проходимцев, но в целом они произвели на меня впечатление людей не аморальных, а неразвитых и грубых; у них лица людей невежественных, на них написаны отсутствие мысли, ограниченность, упрямство, мужицкая неотесанность... Удивляет, что такие посредственности правят огромной империей... В Керенском не чувствуется силы... рукопожатие у него быстрое, порывистое, с лица у него при этом не сходит выражение тревоги. Вид у него... загнанный... Он взывает к чувствам, не к разуму... Люди, похоже, почувствовали, что перед ними искренний, прямодушный человек, и, если он и допускал ошибки, это были ошибки честного человека... В нем постепенно проступило нечто жалкое; он пробудил во мне сострадание... он произвел на меня впечатление человека на пределе сил...» Портрет нарисован, согласитесь, отличный, узнаваемый.

По утрам Моэм берет уроки русского языка, по ночам шифрует свои донесения, а вечерами развлекается — ходит в театры, однажды попадает на собственную комедию «Джек Стро» в русском переводе, не сразу понимает, почему эта пьеса так хорошо ему знакома. На трагические события в России смотрит словно со стороны, как смотрят из партера увлекательную пьесу с непредсказуемым финалом, — «фирменное» моэмовское качество. «Он следил за Россией, как мы следим за действием пьесы, искренне восхищаясь тем, как мастеровито она выстроена», — писал о Моэме его друг, одно время популярный писатель, автор фантастических триллеров и любовных романов Хью Уолпол, хорошо знавший Россию и долго в ней живший. Происходящее в России, да и во всей Европе, не дает Моэму особых оснований для оптимизма. «Маловероятно, чтобы мы в ближайшее время начали вновь жить нормальной жизнью, — пишет он Эдварду Ноблоку. — Чтобы, как встарь, каждое утро листали пухлую, солидную „Таймс“, ели на завтрак овсянку и джем. Очень скоро, мой дорогой, мы будем пылиться на полках в качестве реликтов рухнувшей цивилизации, и младшее поколение будет бросать на нас рассеянные взгляды...» По счастью, Моэм ошибается: уж он-то — «непотопляемый» — очень скоро, не пройдет и двух месяцев, вновь начнет жить нормальной, привычной жизнью с «Таймс» и овсянкой по утрам...

16 октября. Моэм посылает Уайзмену шифрованную телеграмму, где сообщает, что Керенский теряет популярность и, скорее всего, долго не продержится. Моэм также высказывается в поддержку меньшевиков и предлагает разработанную им пропагандистскую программу этой поддержки, которую оценивает примерно в 50 тысяч долларов.

18 октября. Керенский вызывает к себе Моэма и передает ему письмо для британского премьер-министра — письмо чрезвычайной важности, по почте оно отправлено быть не может, передать его следует из рук в руки. Суть письма в следующем. Первое: Керенский вряд ли долго продержится. Второе: ему совершенно необходима военная помощь Антанты. Третье: он просит сменить посла Великобритании в России. В тот же день Моэм выезжает в Норвегию.

20 октября. Английский миноносец доставляет Моэма из Осло на север Шотландии.

23 октября. Моэм в Лондоне. Ему назначена аудиенция с премьер-министром на Даунинг-стрит, 10.

24 октября. Встреча Моэма с Дэвидом Ллойд Джорджем. Вслух Моэм письмо Керенского не читает — боится, что будет заикаться, молча передает послание премьер-министру.

Ллойд Джордж (пробегает письмо глазами): Сделать это я не могу.

Моэм: Что же мне сказать Керенскому?

Ллойд Джордж: Что я не могу выполнить его просьбу.

Моэм (заикается): Но п-п-почем-м-м-му?

Ллойд Джордж: К сожалению, я не могу продолжать наш разговор. У меня назначено заседание кабинета; я должен идти.

Ноябрь. Моэм собирается вернуться в Россию, однако 7 ноября происходит большевистский переворот, правительство Керенского низложено. Власть захватывают большевики и, как и предполагалось, сразу же начинают мирные переговоры с Германией. Возвращение Моэма в Россию лишено теперь всякого смысла.

18 ноября. На докладной записке Моэма Ллойд Джорджу помощник военного министра сэр Эрик Драммонд помечает: «Боюсь, что сейчас этот отчет имеет лишь исторический интерес».

Конец ноября. Совещание в кабинете главного редактора «Таймс» Эдварда Карсона, где рассматривается предложение вернуть Моэма обратно в Россию для поддержки Каледина и его казачьих частей.

Декабрь. Моэм вызывается на заседание кабинета министров. Уильям Уайзмен зачитывает вслух докладную записку Моэма о результатах его деятельности в России. Моэму предлагается выполнить очередную засекреченную миссию: выехать в Румынию с той же целью, с какой он был заслан в Россию, — приостановить мирные инициативы. Моэм отказывается: у него в очередной раз открылся туберкулез, и он вынужден срочно отправиться на лечение в санаторий.