Черное искусство пролило кровь

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Джефф Чанг. Can’t Stop Won’t Stop: история хип-хоп-поколения. М.: Ад Маргинем Пресс, 2025. Перевод с английского Алексея Алеева. Содержание

ЧЕРНЫЙ ЛОС-АНДЖЕЛЕС

Гангста-рэп и постиндустриальные банды зародились не в Комптоне, а чуть севернее — в Уоттсе. Как и банды Бронкса, лос-анджелесские группировки, как выразился бывший «калека» Саньика Шакур, возникли «из пепла и руин шестидесятых». Уоттс был пустынным заброшенным районом, лишенным зелени; он располагался в низине, куда стекали сточные воды со всех окрестных кварталов, выросших вокруг даунтауна Лос-Анджелеса, но в 1920-х годах черным больше некуда было податься.

Черные жили в Лос-Анджелесе с конца XVIII века, то есть с основания города, а сто лет спустя появилась первая черная община. Они селились в районе Первой улицы и улицы Лос-Анджелес в даунтауне, затем двинулись на восток и юг вдоль Сан-Педро и Центральной авеню, где начали развивать собственный бизнес. В 1920-х годах Всемирная ассоциация по улучшению положения негров и Городская лига открывали свои офисы в городе, но черных Лос-Анджелеса это не очень интересовало: они были менее идеалистичны, более прагматичны и даже немного корыстны. Они скидывались, чтобы купить жилье в полностью белом районе, посылая туда подставного светлокожего покупателя или сочувствующего белого агента по недвижимости для внесения первоначального взноса. Когда черные въезжали, белые выезжали, — таким образом они отвоевывали кварталы один за другим. У социологов был термин для этого процесса: «негритянское вторжение».

А один черный предприниматель даже придумал, как можно заработать на расовом страхе. Он рассказал исследователю Дж. Максу Бонду:

«Один из моих белых друзей дает мне наводку, а я даю ему денег, чтобы купить участок в белом районе. На следующий день я иду осматривать мою собственность. Если какой-нибудь белый проявляет любопытство, я сообщаю ему, что скоро собираюсь тут строиться. На следующий день белые будут бегать за мной, чтобы я перепродал им участок. Иногда я выкупаю участки по двести баксов, а перепродаю по восемьсот или девятьсот. Белые люди готовы платить любую цену, лишь бы не пускать цветной народ в пределы своих сообществ».

Однако на протяжении 1920-х годов ку-клукс-клан жег кресты на пересечении Сто девятой улицы и Центральной авеню, а белые установили ограничения, не позволявшие черным переезжать в их районы под угрозой выселения. Уоттс — самое дно, которое его обитатели прозвали Грязным городом, — оказался единственным местом, куда им можно было податься. Из-за того, что многие черные переезжали туда, появление в Уоттсе черного мэра было лишь вопросом времени, поэтому в середине 1920-х белая администрация поспешила включить Уоттс в состав Большого Лос-Анджелеса.

Когда разразилась Вторая мировая война, мигранты с Юга хлынули в Лос-Анджелес, где требовалось более полумиллиона рабочих на верфях, в авиационной и резиновой промышленности. Теперь афроамериканские районы, в особенности Уоттс, ставший центром черного Лос-Анджелеса, испытывали острую нужду в объектах здравоохранения и образования, в городском транспорте, но больше всего они нуждались в новом жилье. Расовая дискриминация искусственно завышала цены на аренду и вела к перенаселению, так как владельцы трущоб нещадно эксплуатировали бедные семьи, которым зачастую приходилось объединяться, чтобы позволить себе жилье. Историк Кит Коллинз пишет: «Жилье для одного внезапно стало жильем для всей семьи, а жилье, рассчитанное на целую семью, и вовсе становилось многоквартирными апартаментами; гаражи и чердаки, до сих пор заброшенные, внезапно оказались пригодными для проживания людей».

Эти условия едва ли стали лучше после того, как в 1948 году расовые соглашения признали неконституционными. В 1940-х начали строить огромные жилищные комплексы, крупнейшими из которых стали «Никерсон-Гарденс», «Джордан-Даунс», «Империал-Кортс» и «Хасьенда-Виллидж». Уоттс вскоре стал местом самой плотной застройки социальным жильем к западу от Миссисипи. После окончания Второй мировой войны наступил тяжелый экономический кризис, и бо́льшая часть черного Лос-Анджелеса так и не восстановилась.

Комптон, расположенный к югу от Лос-Анджелеса, выглядел землей обетованной. Дома-бунгало были чистыми и опрятными; на участках зеленели газоны и цвели садовые деревья. Однажды на станции Тихоокеанской электрической железной дороги появилась табличка: «НЕГРЫ! ЧТОБ ВАС ТУТ НЕ БЫЛО ДО ЗАКАТА». Однако после десегрегации чернокожие стали заселять пространство от Центральной авеню в даунтауне до самого Комптона — района, который впоследствии станет известен как Южный Централ.

Граница черного Лос-Анджелеса пролегала по Вермонт-стрит и делила его на Вестсайд, где люди еще стремились к лучшей жизни, и на многострадальный Истсайд. К востоку от Уоттса, в таких городах, как Саутгейт и Хантингтон-Парк, белые банды вроде «Охотников за привидениями» установили границу своих владений по Аламеда-авеню. А в 1950-х годах, когда белые начали покидать район, им на смену пришел агрессивный полицейский департамент, проявлявший нулевую терпимость. Его возглавлял Уильям Паркер — персонаж в духе Джона Уэйна, не скрывавший своего расизма. Черные молодежные клубы превратились в банды, яростно защищающие свои районы.

Лос-Анджелес был городом нового типа, в котором бо́льшая часть высокооплачиваемых рабочих мест находилась вдали от внутреннего города, за пределами кольца радиусом в десять миль, к северу и западу от здания мэрии. После войны белые пригородные сообщества стали разрастаться, охваченные производственным и жилищным бумом. Однако цветные фактически были исключены из этих сфер. По сути, почти с самого начала истории города цветное население Лос-Анджелеса было вынуждено жить в так называемом Боттомсе — густонаселенном центре города с высокой безработицей и отсутствием общественного транспорта.

Такая ситуация привела к первым расовым беспорядкам в городе — бунту зутеров 1943 года: белые моряки, морпехи и солдаты жестоко расправлялись с чикано и чернокожими, проживающими к востоку от Венис-Бич вплоть до Восточного Лос-Анджелеса и Уоттса. К 1965 году, когда в конце лета на Уоттс обрушилась жара, ситуация стала еще хуже.

ПОМНИ УОТТС

Ночью одиннадцатого августа рядовой арест за вождение в нетрезвом виде на углу бульвара Авалон и Сто шестнадцатой улицы перерос в массовые беспорядки. Белые полицейские остановили двух братьев Фрай — Маркетта и Рональда, молодых черных парней, которые возвращались с вечеринки, проходившей всего в нескольких кварталах от их дома. Когда начала собираться толпа и мать задержанных Рена Фрай вышла, чтобы отругать своих мальчиков, на Авалон ворвались десятки полицейских отрядов. Дело приняло скверный оборот.

Маркетт, вероятно смущенный появлением матери, начал сопротивляться попыткам офицера надеть на него наручники. Полицейские принялись избивать его дубинкой. Увидев это, его брат и мать стали расталкивать полицейских и в результате тоже были арестованы. Другая женщина, парикмахер с соседней улицы, которая пришла посмотреть, что происходит, была избита и арестована после того, как плюнула полицейскому на рубашку. Скандирующую «Жги, детка, жги!» толпу обуял гнев.

В течение двух следующих ночей полиция утратила контроль над улицами. Молодежь устраивала засады и забрасывала полицейских камнями, женщины нападали на них, отбирали оружие, а полицейские вертолеты попадали под снайперский огонь. В районе начались грабежи и поджоги. Первыми сгорели в огне папки с долговыми расписками из универмагов. Следующими были бакалейные и мебельные магазины, магазины оружия и барахолки: сперва их разграбили, а потом подожгли. Один эксперт приписал идею беспорядков местным бандам: «Слосонам», «Гладиаторам» и состоявшей в основном из чиканос «Банде Уоттса V», которые на время заключили перемирие.

«Эта ситуация очень похожа на борьбу с Вьетконгом, — заявил прессе в пятницу, тринадцатого августа, начальник полиции Уильям Паркер. — Мы понятия не имеем, когда ситуацию удастся взять под контроль». Позже он назвал бунтовавших обезьянами в зоопарке. К вечеру полиция Лос-Анджелеса и люди из отделения шерифа открыли огонь по мародерам и невооруженным гражданам, убив по меньшей мере шестерых человек. Сообщалось, что двое разгневанных белых въехали в «Джордан-Даунс» и начали стрелять в чернокожих жителей. Газеты пестрели заголовками: «АНАРХИЯ В США».

На следующий день прибыла национальная гвардия. За предшествующие два дня число погибших резко возросло. Беспорядки Won’t продолжались пять дней и привели к ущербу в сорок миллионов долларов и гибели тридцати четырех человек. До 1992 года они оставались самыми жестокими беспорядками в истории США.

В результате Уоттс стал очагом политической и культурной активности. Публицист Оди Хокинс писал: «После всплеска насилия Уоттс находился в состоянии сильного возбуждения. Каждый был поэтом, философом, художником или просто кем-то необычным; это касалось и тех, кто раньше считал себя обывателем». Это было время новых начинаний: спустя неделю после беспорядков мечеть «Нации ислама» в даунтауне была обстреляна и почти разрушена офицерами полиции Лос-Анджелеса, утверждавшими, что они ищут тайник с награбленным оружием, которого на самом деле не существовало. Но мечеть выстояла и продолжала процветать. Вскоре «Нация» приветствовала Маркетта Фрая, самого выдающегося нового участника движения.

Банды, как писал Майк Дэвис, «присоединились к Революции». Маулана Рон Каренга создал «Объединенную организацию», куда вошли члены группировок «Гладиаторы» и «Бизнесмены». Участники банд «Слосоны» и «Восточные» создали очередную организацию культурных националистов, получившую название «Сыны Уоттса». Однако властный лидер «Слосонов» Алпрентис Банчи Картер побудил бывших членов его банды и других группировок отвергнуть Каренгу и культурных националистов и присоединиться к революционным националистам — «Черным пантерам».

На Сто третьей улице «пантеры» оборудовали офис рядом с кофейней Watts Happening, в которой размещалось культурное перформанс-пространство Mafundi. В 1966 году сценарист и поэт Бад Шульберг открыл там «Мастерскую писателей Уоттса». Она быстро стала культурной гаванью для части наиболее многообещающих творческих личностей района, включая Хокинса, писателя Квинси Троупа, поэта Камау Даауда и трех молодых поэтов, которые называли себя пророками Уоттса.

Уроженец Уоттса Энтони «Амде» Гамильтон, бывший заключенный и активист, обнаружил «Мастерскую» благодаря знакомству с Хокинсом. Вскоре он стал работать в Mafundi ассистентом директора «Мастерской». В 1969 году Хокинс и Гамильтон собрали группу поэтов из «Мастерской», чтобы записать The Black Voices: On the Streets in Watts. Голосом, напоминающим хриплый лай бульдога, которым позже воспользуется Изи И и который засемплируют дюжины продюсеров гангста-рэпа, Гамильтон прорычал: «Кроткие не унаследуют землю внутреннего города, потому что это сделаю я!»

На Сто третьей улице Гамильтон познакомился с Ричардом Дедо, переселенцем из Луизианы, и Отисом О’Соломоном (тогда Отисом Смитом) из Алабамы. Они начали исполнять стихи вместе с пианисткой Ди Ди О’Нил под аккомпанемент конгов. В 1971 году они записали пророческий рэп-альбом Rapping Black in a White World. На обложке было изображено дитя революции — мальчик, чье совершеннолетие должно было наступить в восьмидесятых, завернувшийся в слишком большую для него солдатскую форму и сжимающий в руке винтовку.

Во время беспорядков в Уоттсе они узрели расовый апокалипсис, освещенный всполохами «костров свободы», дым которых полностью заволок структуры, не принадлежащие и неподвластные им. Их стихи были резкими, проникнутыми праведной яростью и пессимизмом. В сингле A Pimp Отис О’Соломон читал:

Повзрослев в мире, где пес жрет пса, я понял,
Что кость достается самой грязной собаке,
Не той, что громче всех лает,
Но той, у которой сердце из стали.

Они рассказывали о трагических судьбах сутенеров, о смертях от наркотиков и пуль и призывали «воинов гетто» к восстанию, как это сделал в свое время Нат Тёрнер. Именно черное искусство, как и призывал Барака, пролило кровь. Но возбуждение не могло длиться вечно.

* Фото в начале материала: Sorry State