Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Виталий Зюзин. Хиппи в СССР 1983–1988. Мои похождения и были. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Содержание
Хоть хиппи и называли себя выспренне — «дети цветов», — но в ежедневном поведении, особенно между собой, когда не надо показывать свою особость, проявлялись самые обычные человеческие качества и слабости характеров, которые многих доводили до банального алкоголизма и наркомании, бессмысленного бродяжничества и полной социальной неустроенности. А когда появлялись у них дети, то это была зачастую катастрофа... Например, тот же фактурный Саша Пессимист, так красноречиво писавший о нелюбви окружающих к себе и нам, таким прекрасным и замечательным, сам просто ненавидел своего пасынка, что выражалось в любом взгляде и слове, тому адресуемом. А вообще большинство жило в своих норках, по возможности минимально контактируя с окружающим неприветливым миром. Или опять-таки испытывая себя на прочность на мучительных автостопах, с тем чтобы увидеть примерно то же самое, что они могли видеть в любом пригороде рядом с собой... Там вдали, за эти тысячи километров, их никто не ждал и смотреть было особо нечего, так как заброшенная, неухоженная столетиями страна большевицкой властью была доведена до полной разрухи, а отношения между людьми также дошли до довольно низкой ступени...
Я был всегда против такого примитива и однобокости, тем более что начинал в истинно артистической тусовке Кроки — Сольми, где общение в кружке единомышленников и креативность были важнее и домоседства, пусть даже в обнимку с умными книжками, и постоянных разъездов без определенного смысла. Синей птицы пропал и след, но небо время от времени все-таки манит синим взмахом ее крыла...
Не стоило начинать социально протестное движение, выделяться, нарываться и прочее, если все заканчивалось тем же, чем у гопников в подворотне. То есть пьянство плюс чисто наркоманское существование было ни мне, ни многим даже тем, кто так жил, неинтересно, недостаточно и требовало не столько развлечений, сколько наполнения каким-то особым, активным занятием (с выделением адреналина) серого вещества и расширения горизонтов, черт возьми! Смысл выделяться и отгораживать себя от фальшивого мира мог быть только тогда, когда мы сами могли бы создавать ежедневное отличие от окружающего совка интеллектуальным, творческим и даже бытовым усилием. Не то чтобы все были такие креативщики, таланты и духовные подвижники, а просто сидение по флэтам с гремящим роком, косяком или вмазкой было и опасно, и неимоверно скучно. Большинство только рассуждало о каких-то крутых писателях, философах, интересных фильмах, книгах, картинах и идеях, но сами, как правило, не могли ни на что особенное разродиться, оправдываясь евангельскими словами «будьте как дети». Нас тянуло порисовать, пописать стишки, показать их, сходить куда-нибудь на выставку чего-нибудь несовкового, людей интересных посмотреть и пообщаться, проявить себя миру, с противоположным полом опять-таки где-то встретиться и потусоваться. Но где? Не на комсомольском же собрании...
Кстати, даже многие хипповые коммуны разваливались именно из-за замкнутости, монотонности и вследствие нараставшей конфликтности на чисто бытовой почве. Обособленность от неинтересного внешнего общества уютна, но без открытости к себе подобным и постоянного привлечения свежих идей и сил такая флэтовость приводит к такой же тоске... И тут бывали застой и вымирание, как у динозавров...
Идеи, как нам самим развлечься и самовыразиться, исходили из простой невозможности найти вовне что-то, что могло бы удовлетворить молодую, несерьезную публику. Это сейчас на любой вкус и кошелек концерты, клубы, интернеты, путешествия по заграницам и походы в супермаркеты. А что тогда имелось из более-менее несоветского? Не на ВДНХ же ходить любоваться свиноматками по 500 кило... Был зал Московского горкома графиков на Малой Грузинской, на вернисажи «Двадцатки» и прочих объединений которого выстраивались часовые очереди. Оно, конечно, были Третьяковка и Пушкинский, в которых именно в это время стали проводиться масштабные тематические выставки. А постоянные экспозиции уже в зубах застряли. В мемориальные и экзотические музеи типа Музея музыкальной культуры и Зоологического не тянуло. Бывали, правда, уже лекции некоторых умников о том о сем интересном и спектакли театра Зайцева по Ионеско в каком-нибудь НИИ. Ну кино типа «Иллюзиона», куда на интересные показы было трудно попасть, закрытые просмотры в Доме кино, Доме архитектора, ЦДРИ, с десяток спектаклей в модных театрах «Ленком», Театр на Таганке, Театр на Юго-Западе. Какие-нибудь мастерские художников, дачи кинорежиссеров и прочей творческой публики, к которой мы, увы, в большинстве не принадлежали. Даже не припомню ничего еще... И это в Москве, а в провинции вообще тоска зеленая... Играть в «Эрудит», складывая из букв слова, шахматы и шашки, решать кроссворды, заниматься рукоделием или самодеятельной живописью, книги читать, в конце концов? Не знаю, насколько это все было массово...
А как нашему асоциальному типажу можно было в такие места попасть? Спецпропусков не было, знакомств маловато, а самое главное, и денег на билеты пшик, даже когда вдруг что-то интересное наклевывалось...
Я ни в коем случае не унижаю людей с печальной судьбой, наркоманов и алкоголиков. И прошу простить, если кто-то подумал, что я очень свысока на таких людей взираю.
Моим большим приятелем в свое время был торчок Андрей Беляевский. Мы друг к другу в гости ходили, несмотря на разные жизненные позиции. От Чапая, Володи Трехногого (у него костыль был, которым он лупил ментов и кого ни попадя в пьяных драках, и от него получил свое прозвище) и Леши Шмелькова тоже не упомню грубого слова в свой адрес. Миша Красноштан живал у меня, любил старинные байки порассказать, стихи свои почитать (по его словам, он был когда-то даже в Союзе писателей), философские беседы вел многочасовые и в конфликтных ситуациях брал мою сторону, хотя поначалу хотел натравить на меня Андрея Субботина. А мы с последним в одной школе учились. Он, сын профессора-африканиста, в простом классе, я, сын школьного учителя, в математическом. Было наехал, да узнали друг друга, едва не расцеловались...
Про благородство Майкла Крэзи напишу чуть дальше. Это были люди, которых мне тоже хотелось приподнять и вывести из их грубого мирка, особенно наркомании. Для этого я устраивал позднее разные встречи и поездки, например к священнику Дмитрию Дудко, который в то время был живой, интересный и авторитетный человек. Он приезжал раз ко мне встретиться с потерянным поколением. И даже Гена Саблин кому-то мог помочь, несмотря на полную профанацию идеи. А уж искусство, поэзия, вообще высокие материи, которые не в стороне от тебя, а идущие из тебя, пусть даже скромного «качества», очень облагораживают любую публику, и их надо было поощрять.
Насчет идеологии тоже не соглашусь. Именно тогда она у нас и была. И манифесты писали, и спорили до утра. А как цивильным гражданам доказывали свою правоту или на автостопе водил «врубали»!.. И было ведь чему и кому оппонировать. Сейчас все размылось и в лучшем случае живется старыми преданиями и духом прежних времен (это предложение писалось году в 89-м, переписано из пипл-бука). На самом деле все манифесты и формулировки нашего движения были несколько фанфаронскими и многословными. Для себя теперь, особенно после прекрасного фильма «Дом Солнца», я определяю это движение как стихийную самоорганизацию романтических натур, которые поодиночке были окружены безумной идеологией, лживой действительностью с ее бессмысленными и глупыми карьерными стремлениями окружающих и невозможностью попасть в западный мир свобод. Свобод от государственного контроля и установленных неестественных форм жизни. Советские (вернее, антисоветские) хиппи восприняли как родные найденные в Америке и Европе формы внутренней эмиграции, опознавательной символики и способов внешнего объединения. Они были очень актуальны тогда, но с падением совка и свободами, которые хлынули в страны, получившиеся из СССР, такое существование стало анахронизмом и мешало, видимо, встраиваться в очень тяжелые новые условия. К тому же поколения менялись очень быстро в последние годы. Молодые люди отхипповывали год-другой, и на следующее лето, каждый год, ты с удивлением видел тусовку наполовину обновившейся. Или даже более чем наполовину. Ротация кадров, так сказать. И всегда это были совершенные юнцы, лет 15–18, и очень редко, как Серж Сидоров, приходили люди под 30. Серж, кстати, отличался даже среди нас оригинальностью. Он в виде фенек и бус навесил на грудь иконостас какого-то заслуженного служебного пса. Но к концу он переоделся в настоящего московского барина с шубой и шапочкой пирожком на профессорской голове с необходимейшей бородкой.
Был еще оригинал среди нас, оригиналов, рижанин Андрей Мент, щеголявший разными униформами — то зелеными френчами, то стародавней синей милицейской формой с галифе. Даже мне как-то рязанский Кришна подарил украденные из военторга кагэбэшные офицерские брюки с синей узкой лампасиной, которые я надевал под алую куртку с самодельными деревянными пуговицами (просто молния сломалась), с перекинутой наискосок самодельной же сумкой. Военные в метро таращились, но, видимо, загадка им казалась неразрешимой, и никто ничего мне не говорил.
Двуликость и скукота официоза были в тягость даже комсомольцам. Они устраивали с послевоенных лет какие-то тяжелые походы, которые заканчивались «перевалами Дятлова» или (позднее) слетами Клуба студенческой песни, но дальше этого их смелости и идеологической зрелости не хватало. Было окошко в виде не потухшего и поныне по странной случайности КВН, но все это носило такой же шероховатый надуманный характер, как самодеятельные театры или многочисленные вокально-инструментальные ансамбли по всей стране, где можно было таки отрастить немножко хаерка и произносить не только официальные лозунги, но не более. Самоцензура и отсутствие свободы редко дают качественный творческий всплеск, да и он рождается вопреки, сильно вопреки, а не благодаря окружающему удушающему строю.
Про всяких металлистов, байкеров и рокеров во главе с Хирургом я писать не буду, так как, если кто-то из них как-то и пересекался с нами, все равно саму их жизнь я не знаю. Но вот первый настоящий советский панк, который просто случайно жив до сих пор, Ник Рок-н-Ролл, довольно плотно терся с нами. Его похождения на стороне, где он постоянно клал кучи то в метро рядом с ментами, то на флэтах, я лично, слава богу, не видел, зато при мне в «Туристе» он не на спор, а просто чтобы шокировать, отгрыз и проглотил практически половину граненого стакана. И это при том, что зубов своих у него уже оставалось только несколько штук, а еще несколько металлических, вставных...
Большего идиотизма я в жизни не видел. Нет, видел раз. Не помню, каким образом нас с Мишей Красноштаном затащили совершенно несистемные люди в какой-то дом в Царицыне, рядом с метро, где собралась неизвестная нам компания и где один лихой малый, русский с Северного Кавказа, после принятия некоторого количества горячительных напитков босиком вышел в окно прогуляться по узенькому наклонному жестяному подоконнику восьмого этажа. Красноштан еще подзуживал его к этому рискованному поступку. Я не выдержал и выбежал оттуда глубокой ночью и дошел до метро, где сильно озяб, ожидая открытия станции...
В Москве в начале 2000-х старых тусовок я не обнаружил. Не особо искал, но в традиционных местах не попадались. Раз только попал в толпу несовершеннолетних на Арбате, где Вадим Сироп (Сидоров) слыл чуть не за святую Троицу Системную в одном лице. Через десяток лет Сироп пропитался постсовковой, еще более бессмысленной, антизападной пропагандой, и мы с ним разругались. Но до этого, сразу после Болотной 6 мая 2012 года, он успел заработать, тиснув полностью (кроме вступления) мной написанное интервью с самим собой (вопросы якобы Сироп задавал), которое озаглавил (не я, а Сироп) очень претенциозно: «Французский Принц русских революций», из-за чего, видимо, статья вышла только в электронном виде на сайте «Новой газеты», а в печатном варианте на полосе был помещен другой материал.
Послефестивальная осень 1985 года
В августе 1985 года мы продолжали собираться на Яшке, но то ли из-за того, что менты и «Береза» стали туда наведываться, то ли вообще там было чересчур многолюдно, в смысле «постороннего» народа, тусовку переместили в тишайший скверик у подножия памятника Ломоносову, гораздо более симпатичному человеку, поблизости от храма науки — старого здания Московского университета, где были гуманитарные факультеты.
Возможно, это место предложил студент с факультета журналистики типа Володи Тодреса или кто-то другой вспомнил про тусовки прежних времен на этом месте. У Михаила Васильевича появилось много вечерних поклонников из нашей среды, в том числе горевшие звездочками злополучные Кац, Кацман и некоторые другие. Но и сюда добралась дринч-тусовка и время от времени портила «атмосфэру». Собирались, однако, там до самой поздней осени затемно. Саша Ипатий приезжал на скейте, новомодном в то время, и играл с народом во фрисби, тоже до той поры невидаль. Подтягивались и прочие музыканты, но пели нечасто. Когда подъезжали ментовские упаковки (милицейские машины, их еще называли бобиками), все мгновенно ретировались через заднюю калитку в какой-то и ныне убитый переулок. Там, как и ранее на Яшке, мы не раз играли даже в ручеек (это, кажется, я вспомнил нашу школьную игру на переменках), но в основном время было посвящено высиживанию седалищного нерва на свежем воздухе и беседам о том о сем. Осень довольно долго стояла относительно сухая и теплая, и мы радовали друг друга своим общением практически каждый вечер.
Из пипл-бука 1987—1988 годов: «По вечерам собирались на Яшке. Тут же вокруг нас, откуда ни возьмись, затусовались битломаны, глухонемые, металлисты (которых было совсем мало), панки и прочие. К ночи перебирались под защиту демократии и знаний — на Мишку, к старому зданию университета. Кто-то играл во фрисби, а однажды один толстяк-здоровяк показал класс брейк-данса».
Днем, естественно, посещались и «Этажерка», и открывшееся незадолго перед тем индийское заведение «Джалтаранг», стоявшее на Чистых прудах, и, реже, Гоголя. В «Джанге» потом постоянно заседали Леша Кришнаит и никодимовские друзья — Матвей, Август, Стейк, Бравер и прочие.
Все это требовало денег. Никодим, одевавшийся в хорошую джинсу и кожаный плащ и ездивший, как мафиозо, на такси, видимо, приторговывал чем-то (как мне рассказали уже в 2020 году Женя Зайферт и Бравер, он фарцевал джинсами из своей дворницкой тут же, недалеко от дома бывшего страхового общества «Россия», где у него был складик). А Лешу Кришнаита я как-то встретил на аллеях Битцевского парка (до Олимпиады 1980 года называвшегося Зюзинским лесом), торгующим бисерными фенечками, на которые он и Максим Ланцет (бывший школьный учитель химии у Алисы и Светы Конфеты) были большие мастера. Потом они оба работали по контрактам по восстановлению древних восточных ковров в Самаркандском музее, как мне говорили. Битцевский парк был предтечей и Измайлова, и потом уже и Арбата в смысле опытных продавцов и коммерческих художников, которые просто переезжали на новые, более посещаемые покупателями места. Но места эти нужно было еще отвоевать и засидеть. Гоняли их везде, но на окраинах не очень усердно, так же как и барахолку в Малаховке, на которую я так и не попал.
Измайлово, вернее остров посреди Измайловского парка, на котором находятся собор и прочие музейные строения (туда после наводнения из ГИМа переезжали иконы и многие другие экспонаты году в 1989-м), представляло из себя до первоначального вернисажа довольно глухой уголок Москвы. И я помню, как мы с Крокой, еще до появления там всяких торговцев и прочей тусни, ходили пешком от его подвальной мастерской и купались голышом при полном отсутствии человечества на этом заброшенном и пустынном острове. Так же купались с ним в нудистском виде, правда, не днем, как в Измайлове, а ночью в Даугаве и пугались там близко подступавших к поверхности воды густых водорослей. В Измайловском пруду их не было, и мы вдоволь в нем бултыхались и заплывали далеко.