Об авторе: Дмитрий Колезев — журналист и блогер, экс-шеф-редактор Znak.com, издатель It’s My City, автор «Анонимного канала Дмитрия Колезева» в Telegram. Живет и работает в Екатеринбурге.
Об иллюстраторе: Саша Богатов — автор проекта Daily Sketchups, живет и работает в Екатеринбурге.
— Анастасия Львовна, вы прочтите и распишитесь, — сует мне бумажку, засранец.
Откуда они только берут таких: волосок к волоску, кожа как у младенца, из кармана пиджака торчит платочек. Платочек, вы представьте. Это здесь, в Рублевске, где и пиджак-то мужчины покупают раз в жизни — на свадьбу. И потом их в том же пиджаке хоронят.
Никогда мне этот хлыщ не нравился. С первого дня, как у нас появился. Прислали его из областного правительства, этакий сладкий подарочек. Благоухает лавандой. Разве что бантик на голову не повязали. Петр Кучеров, легко запомнить: и сам кучерявенький, и фамилия такая. Сказали: это будет теперь ваш мэр. Быстро стало известно, что он зять олигарха Севастьянова, у которого магазины и стройки по всей области. Знаем мы таких родственничков: посидят годик в кабинете, пощелкают по клавиатуре наманикюренными пальчиками, получат строчку в резюме и поскачут дальше по карьерной лестнице. А про город Рублевск забудут, как про страшный сон.
Да и не город уже — поселок, по сути. С тех пор как Петля прошла по югу области, старая железная дорога почти умерла. И город за какие-нибудь десять лет уменьшился раза в три. Как и десятки таких же городов по всей России.
Я взяла из холеных рук мэра лист бумаги. Сам пришел, не поленился. И бумагу притащил — не электронную, самую обычную. Я-то продолжаю все записи на бумаге вести, хоть коллеги надо мной и потешаются. А молодые бумагой пользуются в исключительных случаях. Видно, сегодня как раз такой и выдался. Пробежалась глазами по тексту. Замелькали слова «адаптация», «аджустация», «усовершенствование», «оптимизация» и прочая бюрократическая муть. Продираться через нее — как через липкую сладковатую тухлятину. Но продралась.
— То есть как — закрываете?
Глазки у него забегали, нежные ручки втянулись в манжеты с запонками, как две маленькие черепашки.
— Не закрываем, Анастасия Львовна, неверный термин. Усовершенствуем систему. Рублевская больница присоединяется к больнице Верхнеисетска. Это для блага пациентов. Там и материальная база, и персонал грамотный, и новые корпуса построят...
— Это же шестьдесят километров!
— Во-первых, не шестьдесят, а пятьдесят шесть. Во-вторых, горожане получат субсидию на топливо, так что дополнительных расходов не понесут. В-третьих...
— Вы это вон им скажите, — кивнула я головой на дверь своего кабинета. За ней находился больничный коридор, где в очереди, как обычно, сидели человек пять —семь рублевских стариков. — Им теперь за полсотни километров к врачам ездить? А если что-то срочное?.. А роды?
— Если срочное, «лягухой» прилетят и заберут... Пятнадцать минут отсюда до Верхнеисетска на «лягухе». Да и какие роды, Анастасия Львовна?.. Когда у вас тут последний раз роды были?
Честно говоря, тут он был прав. Почти вся молодежь из Рублевска давно уехала. Остались одни старики. Вроде меня. Пожалуй, мэр наш был чуть ли не самым молодым человеком во всем городе. Но соглашаться не хотелось. Так что я ответила:
— «Лягухи» ваши через раз заводятся. И падают иногда. Если что срочное, как обычно, на «буханке» везти придется. А это час в лучшем случае.
— Анастасия Львовна, — вздохнул мэр, на секунду встретился со мной взглядом, но тут же испуганно отвел глаза в сторону. — Вы же понимаете, что решение не мое. Как там решили, так и будет. Там же не дураки сидят. Им Koodreen все посчитал. Ну правда — так лучше.
— Koodreen ваш...
— Эффективность доказана, Анастасия Львовна. В территориях, где работает Koodreen, уровень счастья населения вырастает в среднем на 11,3 %. Удовлетворенность медицинской помощью — на 9,3 %. Общая продолжительность жизни...
Я не дала ему договорить, подошла к двери, распахнула ее и вышла в коридор.
— Слышали новости, дорогие? — произнесла я громко. Голос у меня молодой, звонкий. — Мэр наш решил больницу закрыть. Говорит, от этого всем вам только лучше будет. Будете ездить в Верхнеисетск на приемы и анализы. Каково?
По коридору пронесся обеспокоенный шепот, быстро переросший во встревоженный гул. Рублевские старики оторвали глаза от свои планшетов и смартфонов и повернулись ко мне. Они выглядели уставшими и испуганными. Я знала их всех. Электрика Черемухина с язвой кишечника. Бывшую учительницу географии Галину Павловну, которой на седьмом десятке лет скрутило половину тела так, что на дорогу от дома до больницы у нее уходил целый час. Одноногого диабетика Шестакова. Ногу два года назад я ему ампутировала лично. С тех пор как началась новая волна оптимизации больниц, я совмещала ставку главного врача со ставками хирурга и терапевта.
— Зачем эти провокации, Анастасия Львовна, — прошипел мэр мне в спину, но выходить из кабинета побоялся. — Вы же только усугубляете. Решение не отменить. Оно не мое. Я вам только его озвучил. Не будоражьте общественность... Я же по-человечески к вам пришел.
«Засунь в свою лощеную задницу свою человечность», — подумала я, а вслух сказала:
— Покиньте мой кабинет. Вы мешаете вести прием.
* * *
Через день у меня был выходной, так что я собрала сумку и отправилась на вокзал. Поезда теперь ходили редко, проще было добраться скоростной «лягухой» до станции Росгиппетли в Верхнеисетске, а оттуда уже за сорок минут долететь до областного центра на вакуумном поезде. Но «лягухи» я не люблю, слишком уши закладывает. Да и торопиться мне было особо некуда. В областном минздраве меня обещали принять только в обед.
В полдень я сошла на перроне в Уральске. Езжу туда редко и каждый раз будто попадаю в новый город. Пока ехала с вокзала на беспилотном автобусе, шея заболела от того, что я вертела ей из стороны в сторону. Когда они все это успевают строить?
Минздрав занимал 26, 27 и 28-й этажи в государственном 85-этажном небоскребе имени 85-летия Победы. Несколько лет назад такие махины воткнули во всех крупных городах страны и разместили в одном месте все государственные ведомства.
«Удобно, — думала я, поднимаясь в вибрирующем скоростном лифте. — Можно всех этих дармоедов... Одним махом...»
Замминистра Молохов принял меня почти сразу. Из окна его кабинета открывался бы прекрасный вид на Уральск, если бы не повисший над городом смог. Так что на самом деле никакого вида не было. Одна белесая муть.
— Ну что же вы в такую даль, Анастасия Львовна, — запричитал он, пододвигая мне кресло. — Можно было ведь обо всем по голографической связи. Нет, я, конечно, рад вас видеть!.. В Рублевске не был... года два уже? Как у вас?
— А то ты не знаешь, — я выложила перед ним на стол подписанное министром письмо о ликвидации рублевской больницы.
Молохов понимающе закивал. Естественно, он догадывался, по какому поводу я напросилась на прием.
— Анастасия Львовна, вы же понимаете, что решения принимаем не мы. Я-то, конечно, за то, чтобы в Рублевске сохранялась больница. Но у нас ведь теперь все по Koodreen’у. И курс идет на укрупнение городов. Поймите, разорение это — содержать по целой клинике в каждом малом городе. Населения в Рублевске уже меньше двадцати тысяч. И падает. Пациентов у вас с каждым годом все меньше. Половину вопросов мы закроем дистанционно, по голосвязи. О остальные... Я сам не считал, конечно, но логику Koodreen’а понимаю: эффективнее рублевцев возить в Верхнеисетск, чем...
— Молохов, — сказала я. — Вот ты вроде хороший мужик, я тебя много лет знаю. Ты ведь тоже врачом на земле работал. А такая же бездушная сволочь стал. «Эффективнее»... Какая эффективность может быть, когда у меня бабке 80-летней придется за шестьдесят километров на прием таскаться? Что ей от твоей эффективности?
— Вы очень однобоко смотрите, Анастасия Львовна, — чуть холоднее сказал он. — Так сказать, со своей колокольни. Нужно мыслить шире. Сэкономленные ресурсы пойдут на пользу нашей стране, нашему региону, даже конкретно вашему городу. И для вашей 80-летней бабушки сделают что-нибудь хорошее. Может, новую дорогу до станции Петли построят. Или пенсию повысят. Мы же не просто так перешли на Koodreen’а. По статистике, те территории, что его используют, подняли уровень жизни населения...
— Да-да, слышала. На хренадцать целых хрен десятых процента. А по факту на сэкономленные деньги наймут еще тысячу чиновников вроде тебя и построят вам еще один небоскреб. Вот ты скажи, разве все эти ваши искусственные интеллекты и алгоритмы не должны были сократить число бюрократов? Только что-то, по-моему, вас меньше не стало.
— Анастасия Львовна, — Молохов устало потер глаза. — Я понимаю, вам дорога больница эта...
— Мне люди дороги! Я сорок лет в этой больнице. Пациенты. Врачи. Врачей ты куда денешь?
— Переедут в Верхнеисетск. Там понадобятся новые руки.
— А потом удивляемся, почему города помирают. Конечно, вы же им жить не даете! Пусть все уедут!
— Да мы тут при чем... Вы же знаете: как Петля прошла... Экономика!
Очень хотелось взять с его стола пресс-папье и запустить ему прямо в лоб. Однако пришлось сдержаться. Клятва Гиппократа в целом хорошая штука, но иногда немного ограничивает.
— Ты мне скажи, — попросила я. — Ты хотя бы понимаешь, как этот Koodreen считает эффективность? Ну ладно, у нас количество жителей уменьшилось. Но в Черноводске ведь тоже уменьшилось, и не вдвое, а втрое. А там вы больницу, кажется, не закрываете.
— Там онкология высокая, — ответил замминистра. — Но дело не только в ней. Koodreen анализирует кучу данных и на их основании принимает управленческие решения. Сказать по правде, никто точно не знает, как алгоритм работает сегодня. Он же самообучающийся. Когда семь лет назад запустили, еще примерно представляли. А теперь уже — сомневаюсь. Но то, что он эффективнее любого чиновника или депутата, это однозначно.
— Уж что эффективнее тебя — наверняка... В общем, я отсюда не уйду, пока ты мне не скажешь: на каком именно основании закрывается больница. Буду сидеть у тебя в кабинете до ночи. И ночевать тут останусь, — я обвела взглядом кабинет. — Горшок у тебя есть? В туалет ходить?
Он испуганно покосился на большую декоративную вазу, стоявшую в углу.
— Я могу выгрузить данные по вашей больнице. Это открытая информация, хотя для чтения массивов могут понадобиться... ну, определенные навыки.
— Сгружай, — пожала я плечами. — С паршивой овцы...
Молохов посмотрел на меня с укоризной, вздохнул и защелкал по клавиатуре.
Вообще, это удобно, когда тебя считают старой взбалмошной теткой. Точнее, когда ты она и есть.
На выходе из кабинета я оглянулась и сказала:
— Жди новостей из Рублевска.
На обратной дороге у меня было время посидеть с планшетом. Во-первых, я попыталась прочитать файлы, которые дал мне Молохов. Но он был прав: простому человеку понять их было невозможно. Столбцы цифр и специальных символов, строчки кода, какие-то сложные многобуквенные сокращения.
Я плюнула на это дело, закрыла файл и решила записать видео для своего аккаунта в Россоцсети. Голоролик получился длинный, но все по делу. Я рассказала и про мэра, и про встречу с замминистра, и про то, как теперь рублевцам предстоить ездить в Верхнеисетск, чтобы получить больничный. Приложила фотографию письма о закрытии больницы. Посмотрела, что получилось, нажала «Опубликовать» — и задремала под стук колес.
А когда приехала в Рублевск, оказалось, что мой голоролик уже оброс сотнями комментариев. Пока шла с вокзала домой, читала их и радовалась. Кажется, есть такая старая книжка — «Гроздья гнева». Вот это они и были. Увесистые, наливные. Сейчас лопнут.
Шибко рублевцы, конечно, не выражались. Чревато. Но злились ощутимо. И в каждом третьем комментарии звучало слово «митинг». А кто-то прямо спросил меня: Анастасия Львовна, если мы устроим митинг на главной площади, вы придете выступать?
«Естественно», — ответила я.
И посыпались сердечки-похвалы.
Не успела зайти домой — звонок в дверь. На пороге стоял Игрек. Это у него имя такое, прямо по паспорту. В форменной одежде, пузо смешно обтянуто дешевым китайским наноматериалом, из которого шьют кители для полицейских. А я еще помнила его молодым, подтянутым офицером, работавшим у моего мужа.
— Заходи, — говорю. — Чего не позвонил?
Он снял обувь, прошел в квартиру. Я усадила его за кухонный стол и включила чайник.
— Думал, так сказать, если позвоню, ты не захочешь говорить, — ответил он. Игрек был весельчаком, но в этот раз — ни улыбочки. Сама серьезность. — Я, так сказать, по поводу митинга.
«Так сказать» — это у него было слово-паразит. Он его вставлял везде и всюду, особенно когда нервничал.
— Ого, быстро ты. Я еще сама не успела ничего понять.
Игрек неопределенно махнул рукой куда-то вверх.
— Сейчас все быстро. Особенно, если дело касается публикаций в Россоцсети. Насть, я тебя прошу: не надо никаких митингов. Митинг, так сказать, никто не разрешит. И выступать на нем нельзя. Особенно тебе. Ты главный врач больницы, — он понизил голос. — Кучеров, так сказать, в бешенстве. Написал писем в Уральск — штук десять. Звонил мне, орал как недорезанный. Так, мол, и так, в тревожный для нашего Отечества момент... Ну все как полагается.
— Я за последние сорок лет не помню ни одного момента, чтобы он не был тревожным для нашего Отечества, — сказала я.
— Вот и я не помню, — серьезно кивнул Игрек. — Даже не понимаю, так сказать, как это мы протянули так долго?
Было непонятно, шутит он или нет.
— Слушай, — сказала я, — чего ты от меня хочешь? Я всю свою жизнь проработала в этой больнице. Ты еще мальчишкой был, когда я сюда после института приехала. Я эту больницу им не отдам. Ты разве не понимаешь? Город и так умирает. Больница закроется — отсюда последние разъедутся. Пройдет лет десять — и не будет Рублевска. Будет город-призрак. Тебе не жалко? Ты же родился тут, Игрек.
— Не драматизируй, — насупился он. — И пойми, что я, так сказать, на службе. Если я буду рассуждать о том, что правильно, а что неправильно, то начальник полиции из меня будет хреновый...
— И полковничьи погоны тебе не получить.
Его щеки тут же вспыхнули красным. Физиология — смешная штука.
— Знаешь, да. И погоны бы, так сказать, не помешали. Я тоже уже не пацан, пенсия впереди. И мне тут бузотерство с митингом — ну на хрен не нужно, — он помолчал, а потом сказал уже более миролюбиво: — Насть, ну я тебя прошу... Был бы жив Олег, он бы тебя отговорил.
— Знаешь что, допивай свой чай и убирайся отсюда, — прикрикнула я. — Олег этот город любил. И он бы не позволил какому-то холеному хлыщу устраивать тут свои порядки.
Допивать чай Игрек не стал. Просто молча встал, собрался, а уже в дверях сказал мне:
— Настя, ты пойми... Времена сейчас такие. Не надо этого всего. Я тебя прошу. И, так сказать, предупреждаю. Как друга.
— Иди давай, — сказала я и с силой захлопнула дверь.
* * *
Митинг, конечно, никто не разрешил. Наоборот, Кучеров распространил заявление о запрете проведения любых общественных акций. Мой ролик в Россоцсети, где обсуждали акцию, заблокировали. Но в субботу горожане просто взяли и пришли к больничному крыльцу. Я услышала шум под окном и спустилась к ним из своего кабинета на третьем этаже.
На улице стояли человек двести. Для двадцатитысячного города не так уж и мало, подумала я. Но и немного. В сущности, большинству наплевать на то, что происходит. Закроют больницу так закроют. Школу закроют? Тоже проживут как-нибудь. Может быть, только если перестанет работать магазин с пивом и дешевым вином или выключится Сувернет с их любимыми играми и сериалами, рублевцы хоть немного проснутся. Но, думаю, этого как раз не случится.
Я бы хотела сказать, что эти двести человек, пришедших в то субботнее утро к больнице, были лучшими людьми Рублевска. Но одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: это не так. Наоборот, простите, какое-то сборище убогих. Половину я знала в лицо. Вечные любители жаловаться. Раньше они и на меня писали кляузы, конечно, — у нас тут всякое случалось. Но теперь эти люди пришли защитить больницу, так что я была им благодарна.
Я стояла на крыльце и чувствовала ладонями тепло металлических перил, нагревшихся на майском солнце. Отчетливо вспомнила, как сорок лет назад 25-летней девчонкой впервые поднялась по этому крыльцу. Тогда я думала, что Рублевск, эта больница — лишь крохотный эпизод в моей огромной жизни. Кто в своем уме захочется поселиться тут навсегда?
Но на второй день работы в моем кабинете появился высокий застенчивый полицейский. Красивый до чертиков. Хотя я всю жизнь терпеть не могла людей в погонах (в данном случае погоны были лейтенантские). И имя его мне не слишком нравилось — Олег. Но влюбилась сразу. Что было ужасно непрофессионально. Вообще-то он пришел на перевязку.
Если бы не Олег, я бы, конечно, давно уехала отсюда. Но мы поженились. Завести детей не вышло, зато у обоих хорошо шла карьера. К тридцати семи годам Олег возглавил городское управление полиции. Не бог весть что, штат всего двадцать человек, но это был его родной город и ему тут нравилось. Я и сама не заметила, как стала главным врачом больницы. Честное слово, я вовсе не стремилась к этой должности. Просто однажды так получилось, что кроме меня занять ее вроде как и некому. Это было двадцать лет назад. К тому моменту я окончательно поняла, что остаюсь в Рублевске навсегда.
Народ все подходил. Их было уже человек триста. Люди оживленно разговаривали друг с другом, нервно смеялись, кто-то обнимался и пожимал руки знакомым. Рублевск — маленький городок, но в наше время люди редко выходят из дома. По Сувернету заказывают продукты, играют, смотрят кино, общаются друг с другом. Я еще помню времена, когда все было иначе.
Надо было что-то сказать им. Я было приготовилась открыть рот, чтобы обратиться к толпе, но тут из-за угла выскочили две машины полицейской раскраски — легковушка и грузовик. Из легковушки выбрались несколько человек в форме, среди которых я узнала пузатого Игрека. Из грузовика вылезли еще четверо, забрались в тентованный кузов и вскоре сбросили оттуда на землю полозья, по которым вниз съехала бочкообразная конструкция на резиновых гусеницах. Она тоже была раскрашена в полицейские цвета — желтый и синий.
В толпе недовольно заворчали. Я такие штуки видела только в Сувернете. Дроны Koosyuck использовались для разгона митингующих в Москве и крупных городах. Я и не могла представить, что в нашем маленьком городе когда-нибудь появится это чудо полицейской техники. Видимо, его специально привезли из Уральска.
Пока Koosyuck спускался по трапу, на площади появилась еще одна группа людей. Несколько нескладных мужчин и женщин, одежду которых только с некоторой натяжкой можно было назвать деловой. То были чиновники администрации Рублевска. Лишь один из них был одет с иголочки — Кучеров. Его туфли сверкали на солнце как два спелых баклажана.
Рассекая толпу, Кучеров со своей свитой двигался ко мне. Люди расступались, провожая мэра недовольным ворчанием.
— Анастасия Львовна, — сказал мэр, добравшись до крыльца. — Я прошу вас немедленно прекратить этот цирк. Акция незаконна. Я как организатора вас предупреждаю об ответственности...
— Я не организатор, — пожала я плечами. — Люди пришли сами. Если хочешь, чтобы они ушли — иди и скажи им это.
Мэр покосился на толпу, которая смотрела на него взглядами, меньше всего подходившими под определение «дружелюбные».
— Ваш голоролик в Россоцсети и комментарий о том, что вы собираетесь выступить на митинге, переданы полиции, — сказал Кучеров. — Так что не пытайтесь отвертеться. Я прошу вас немедленно попросить людей разойтись, покинуть крыльцо, уйти в свой рабочий кабинет и выполнять ваши рабочие обязанности. Иначе полиция вынуждена будет применить силу.
Я посмотрела на полицейских, стоявших на краю площади вокруг своего нелепого бочонка. Игрек рисовал носком ботинка в пыли какие-то фигуры и, кажется, старался не смотреть в мою сторону.
— Сдались тебе мои обязанности, Кучеров, — сказала я. — Ты же все равно больницу закрываешь. Так что иди-ка лучше сам в свой кабинет. И не мешай жителям этого города общаться друг с другом, как они этого хотят. Это их город. А ты тут человек пришлый. Тебе тут не рады.
Толпа одобрительно загудела. На шее Кучерова выступили багровые пятна. Он молча развернулся и пошел в сторону Игрека.
А я наконец собралась с силами.
— Рублевцы, — как можно громче произнесла я. Голоса мне не занимать, но для просторной городской площади его силы все равно не хватало, так что задние ряды стали подходить ближе. — Как вы уже слышали, областные власти уведомили нас о закрытии больницы. Вам предлагают ездить к врачам в Верхнеисетск...
Тут на краю площади что-то громко крякнуло, и из бочкооборазного дрона зазвучал искаженный динамиком голос Игрека:
— Уважаемые жители города Рублевска! Мероприятие, так сказать, не санкционировано. Просьба освободить площадь и разойтись по домам. В противном случае может быть применена, так сказать, сила...
Я пыталась говорить громче, но перекричать чертов дрон все равно было невозможно. Чтобы расслышать мои слова, люди подходили все ближе. Кто-то крикнул в сторону полицейских:
— Вырубай свою перделку!
Я увидела, что через толпу ко мне движется Игрек. Выражение его лица было очень обеспокоенным. Когда он поднялся на крыльцо, толпа недовольно загудела.
— Настя, — наклонился он к моему уху. — Я прошу тебя, прекращай это дело. У меня начальство это все смотрит, так сказать, в прямом эфире. Если люди не разойдутся сейчас же, нам придется действовать. Поверь, это никому не надо.
— Что бы сделал Олег на твоем месте? — спросила я. Игрек закусил губу. — Он бы никогда не пошел против жителей города. Ты это знаешь.
— Это нечестно, — сказал Игрек. — Ты поступаешь сейчас нечестно. У меня, так сказать, есть приказ. Я человек в погонах. Я должен защищать закон.
— Уходи отсюда, — сказала я. И, повысив голос, прокричала, чтобы было слышно всем: — Тебя сюда не приглашали. Уходи!
Толпа воинственно загудела. Игрек покачал головой и пошел обратно к своим коллегам.
Потом события развивались стремительно. Я увидела, как на верхушке бочкообразного дрона открылась крышка — и изнутри выпорхнули два небольших квадрокоптера. Они зависли над толпой, неприятно жужжа.
— Сувернета нет, — крикнул кто-то. — Связь пропала!
Koosyuck, дрогнув, поехал к толпе. Его динамики принялись издавать резкие крякающие звуки. Следом, на расстоянии десяти метров, медленно шли четверо полицейских в форме.
«Что они сделают вчетвером против такой толпы?» — подумала я.
Но тут из бочкообразного дрона в толпу ударили струи какой-то пахучей жидкости, от которой люди стали кашлять и тереть глаза.
— Газ пустили, скоты! — крикнул кто-то. — Бей железяку!
Двое или трое человек, действительно, попытались подойти к дрону, но прозвучал резкий треск электроразрядов, и все они упали на землю. К ним быстро подбежали полицейские с пластиковыми наручниками.
— Убивают! — совершенно по-бабьи закричали в толпе, и люди бросились врассыпную, подальше от крякающего и мигающего вспышками дрона.
Я смотрела, как рублевцы в спешке покидают площадь. За некоторыми гнались полицейские. Других бил разрядами тока дрон. Я увидела, как в пыль упала молодая женщина. Ее тут же скрутили, грубо заламывая руки.
— Прекратите это немедленно, — закричала я и стала спускаться с крыльца, чтобы броситься к ней на помощь. — Скоты!
Тут кто-то схватил меня под руки. Это был молодой полицейский, незаметно подобравшийся сбоку.
— Вы задержаны за организацию незаконного мероприятия, — объявил он и стянул мои запястья обручем, края которого больно врезались в кожу.
Меня повели к машинам. По дороге я несколько раз пыталась укусить полицейского за руку, но сделать это было непросто.
Когда полицейский провел меня мимо Игрека, тот отвернулся, сделав вид, что разговаривает с кем-то из коллег. Зато Кучеров, белоснежно улыбаясь, пялился во все глаза.
Я изловчилась и изо всех сил плюнула в его сторону. Жаль, не попала.
* * *
В Рублевском суде я бывала не раз, но в качестве обвиняемой — впервые. Оказывается, судопроизводство сейчас не слишком хлопотное дело. Уже через три часа после начала митинга я сидела в зале судебных заседаний. С легким гудением включился галогратор, и над трибуной с гербом появилось мерцающее изображение судьи в мантии.
«Интересно, где этот судья находится физически? — подумала я. — В Уральске? В Москве? И вообще, существует ли он на самом деле? Может, это просто симуляция?»
Впрочем, судья — мужчина лет пятидесяти, с залысинами и мешками под глазами — так долго теребил кончик носа пальцами, что я перестала сомневаться в его реальности. Трудно поверить, что симуляция стала бы так вести себя. Хотя — кто знает?
— Дементьева Анастасия Львовна, — прочистив горло, сказал голографический судья. — Суд изучил материалы вашего дела и приговаривает вас к десяти суткам ареста по обвинению в неповиновению власти, сопротивлении при задержании, подстрекательству к беспорядкам и организации несанкционированного массового мероприятия. Суд учел ваш преклонный возраст и заслуги перед обществом, сочтя возможным назначить наказание ниже нижнего предела.
— А почему вы не выслушали меня? И разве мне не полагается что-то вроде адвоката? — удивилась я.
Судья посмотрел на меня как на капризного ребенка.
— Это же административное дело. По закону защитник вам не положен. В целях оптимизации судопроизводства, для обеспечения права граждан на оперативный суд, решения в таких случаях принимаются судьей единолично.
— Я понимаю, почему судьи теперь в виде голограмм, — сказала я. — Так и хочется подойти и треснуть!
— Еще слово — и добавлю десять суток за неуважение к суду, — грозно сказал судья, но поспешил отключиться.
Руки мне снова связали. Я думала, что меня повезут в какую-нибудь тюрьму в Верхнеисетск или даже в Уральск, но выяснилось, что отбывать арест предстоит прямо в нашем городке. Камеры для арестованных находились в соседнем с судом здании. Меня проводил туда неулыбчивый полицейский — по-моему, тот же самый, что задержал меня возле больницы.
— Гордишься собой, небось? — спросила я его напоследок. Он ничего не ответил.
Камера была похожа на больничную палату, только с решеткой на маленьком окне. Четыре кровати. На одной из них сидела женщина лет тридцати. Увидев меня, она вскочила.
— Вы же Дементьева? Главный врач?
Это была та самая девушка, которую задержали на митинге. Оказывается, ее успели судить еще быстрее меня.
Ее звали Катя. Ей было 32. Вообще-то она жила в Подмосковье, работала нейрокибертерапевтом — помогала нейросетям решать их психологические проблемы. А в Рублевск приехала ухаживать за бабушкой — Маргаритой Федоровной. Ту я знала хорошо. Жуткая кошатница. Руки всегда в царапинах. Рак желудка, третья стадия.
— Я как узнала, что бабушке придется ездить на «химию» за 60 километров, я сразу решила идти на митинг, — сказала Катя. — Не думала, что все закончится вот так.
— Вас ударили током? — спросила я.
Она задрала футболку и показала сбоку на ребрах два темно-красных пятна — следы от разряда.
Кате дали столько же, сколько мне, — десять суток.
Так мы и сидели вдвоем, две арестантки, старуха да молодуха. В общем-то, это было не так плохо. Обращались со мной хорошо, кормили три раза в день. Принесли казенный планшет с закачанной в него русской классикой — Гоголь, Булгаков, Пелевин.
Кроме того, у меня была хорошая компания. Катя оказалась интересной собеседницей. Я рассказывала ей про жизнь врача в Рублевске, а она мне — про то, как теперь все устроено в больших городах. Я слушала и удивлялась. Одно дело — смотреть об этом по Сувернету, другое — слышать вживую.
Когда я ей рассказала о том, как встречалась с замминистра Молоховым, Катя заинтересовалась:
— Я бы хотела взглянуть на эти файлы. Думаю, прочесть их несложно.
Раз в день нам разрешали пользоваться Сувернетом: отправить письма родственникам и знакомым и прочесть новости на трех разрешенных государственными цензорами сайтах. Для этого нас по очереди под конвоем выводили в отдельную комнату, где был установлен старенький терминал ограниченного доступа в Сувернет. Мое время было с 14 до 15 часов. Катино — с 15 до 16.
Воспользовавшись случаем, я в свой сеанс связи переслала письмо с файлом Кате, и та в свою очередь смогла его прочитать.
— В общем-то, ничего сложного, — сказала она, вернувшись в камеру. — Koodreen анализирует множество данных, но главный показатель — это, конечно, количество пациентов. Когда мы выберемся отсюда, я расшифрую данные и пошлю вам их в привычном виде. Не знаю, правда, поможет ли это чем-то?
* * *
Доступа в Россоцсеть нам не давали, так что я не могла узнать, как горожане обсуждают произошедшее на митинге. И обсуждают ли вообще? «Может быть, полиция запугала всех, — думала я. — А может быть, наоборот? Может быть, теперь граждане митингуют каждый день? Может, они уже потребовали отставки Кучерова?» Впрочем, если бы акции протеста продолжались, в нашей камере почти наверняка появились бы новые задержанные женщины. Однако мы по-прежнему оставались вдвоем с Катей. Еще две койки пустовали.
На десятый день тот же самый полицейский, что привел меня в камеру, открыл дверь и сказал:
— Дементьева, выходим... Отбарабанила.
Я думала, может быть, кто-нибудь встретит меня на выходе из изолятора. Я слышала, что иногда это происходит. Но никого не было — даже мои коллеги по больнице не пришли.
«Наверное, они просто не знали, когда меня должны были отпустить», — решила я и отправилась домой.
Дома я впервые за десять дней смогла зайти в Россоцсеть. Папка входящих сообщений была переполнена. Пять сотен непрочитанных — больше, чем я могла бы осилить за один вечер.
Я открыла наугад несколько последних. Их содержание сбило меня с толку:
«Старая карга, мы поверили тебе, а ты обманула нас».
«Дементьева, ты старая СУЧКА! Как ты могла так поступить?»
«Тварь!!! Ненавижу тебя!»
Знаете, в моем возрасте уже не слишком переживаешь по поводу того, что о тебе говорят люди. Но все-таки это было неприятное чувство. Такое ощущение, что надавали пощечин. А главное, я не понимала — за что?
Но скоро поняла. «Главный врач больницы Рублевска двадцать лет обманывала пациентов», — так назывался голоролик, который опубликовали в Россоцсети на третий день моего ареста. И не просто опубликовали, а прислали ссылку каждому жителю Рублевска. Я включила воспроизведение.
Избитая фраза: «Чем чудовищнее ложь, тем легче в нее верят». Но она довольно хорошо описывает то, что я увидела.
Дементьева годами обкрадывала больницу.
Дементьева скрывала врачебные ошибки.
Из-за действий Дементьевой несколько женщин потеряли своих детей.
Дементьева, возможно, продавала больничные наркотики. Доказательств нет, но многое указывает на это.
Дементьева и ее муж, возглавлявший местную полицию, много лет паразитировали на городе.
Дементьева противится попыткам властей улучшить жизнь в городе, чтобы сохранить за собой теплое местечко.
Дементьева подставила горожан под полицейские дубинки, действуя в личных интересах.
В общем, знакомьтесь: самый ужасный человек в мире перед вами. Очень приятно.
Я выключила воспроизведение. Все это было невероятной чушью. Ни слова правды. Как в это можно было поверить? Но пока я была под арестом, возразить было некому. И люди поверили. Мой переполненный угрозами почтовый ящик был тому лучшим свидетельством.
Ясно было, что это штучки Кучерова. Меня удивило, что горожане, многие из которых знали меня десятки лет, купились на весь этот бред.
Звякнул дверной звонок. На пороге стоял Игрек. Он был в гражданской одежде.
— Мне сказали, тебя сегодня выпустили.
— Как видишь.
— Я зайду?
Нужно было бы послать этого говнюка подальше. Но я впустила его. Наверное, просто слишком соскучилась по общению.
— Слушай, — сказал Игрек, когда я налила ему крепкого чая и усадила за стол. — Ситуация вышла дерьмовая, я признаю. Когда я узнал, что тебя, так сказать, решили посадить на десять суток, я пытался вмешаться. Но Кучеров задействовал все свои связи, чтобы дело не спустили на тормозах.
Он вздохнул, не решаясь добавить что-то еще.
— Ты видел ролик обо мне? — спросила я.
— Конечно. Я поэтому и пришел. Слушай, с митингом ты была не права, не надо было его устраивать. Но потом Кучеров перегнул палку. Вся эта грязь на тебя, пока ты сидела в изоляторе. Да еще и Олега приплели... Я последние несколько дней места себе не находил. Не хочу, чтобы ты думала, что я имею к этому какое-то отношение.
— Тогда помоги сделать что-нибудь.
— Что?
— Не знаю. Мы должны спасти больницу. Спасти город.
— Настя, — он встал из-за стола. — Хватит уже. Кого ты собралась спасать? Ты борешься с будущим, понимаешь? Его просто надо принять. Все, не будет больницы. И Рублевска нашего не будет. Koodreen все решил.
— Я ни хрена не понимаю, как мы до такого дошли, что какой-то код на китайском сервере решает, быть нашему городу или нет.
— А когда-то было по-другому? Сначала царь решал, потом партия, затем Кремль, теперь вот — алгоритм. А русские люди сделают, что им скажут.
— Ты извини, Игрек, — сказала я. — Но ты говоришь как типичный мент.
* * *
Когда на следующее утро я открыла глаза, на секунду меня посетила мысль, что, может быть, не нужно идти на работу. После всей той грязи, что вывалил на меня Кучеров, мне не хотелось встречаться с подчиненными. Но куда денешь пациентов? Так что встала и пошла.
Коллеги, действительно, встретили меня прохладно. То есть, конечно, поздоровались, покивали сочувственно, но по их глазам я видела: они считают меня человеком пропащим. Не верят, что больницу удастся сохранить. Плюс все эти мерзости в Сувернете.
Осмотрев срочных пациентов, я села разгребать электронную почту. Одним из последних пришло письмо от Кати, которую выпустили в тот же день, что и меня. Катя расшифровала все данные из отчета. Я открыла таблицу и уставилась в бесконечные столбики цифр. Даже в расшифрованном виде разобраться в них было непросто.
Но я все-таки сделала над собой усилие и побежала взглядом по колонкам: «Общее количество пациентов», «Количество пациентов с сердечно-сосудистыми заболеваниями», «Количество плановых операций», «Количество экстренных операций», «Ампутации», «Процент осложнений после сезонных ОРВИ», «Онкологические заболевания»... Цифры, цифры, цифры. Боль и страдания жителей Рублевска, переведенные в столбцы данных.
Что-то меня насторожило в этих цифрах. Я почувствовала, как встрепенулась моя интуиция. Что-то было не так.
Я сделала глубокий вдох и стала смотреть еще раз, внимательно. Столбик за столбиком. И скоро поняла, в каком месте мое подсознание всколыхнулось.
Позапрошлый год, графа «Количество проведенных ампутаций» — ноль.
Как же это — «ноль»? Ну да, ампутации мы проводим, слава богу, не часто. Но два года назад, я хорошо это помню, я ампутировала диабетику Шестакову ногу. Сама работала пилой. Была такая операция! А в расшифрованной таблице ее нет.
Я бросилась к шкафу и стала вытаскивать папки с моими отчетами за прошлые годы. Килограммы старой доброй бумаги. Закорючки букв и цифр. Уже чуть выцветшие чернила шариковой ручки. Перетащила папки за рабочий стол, открыла на компьютере Катин файл и села сверять.
А через час, встав из-за стола, позвонила Игреку.
— Ты хотел помочь? Приезжай ко мне в больницу как можно быстрее.
* * *
— Ты уверена в своих цифрах? — спросил Игрек, выслушав меня. — Ты не могла где-то ошибиться?
— Я проверила трижды, — покачала я головой. — В статистике, переданной Koodreen’у, везде есть отклонения в меньшую сторону. Где-то на пять процентов, а где-то и на все тридцать. И это можно доказать не только моими подсчетами, но и показаниями врачей. Есть редкие диагнозы, которые врачи хорошо помнят. Если у врача таких пациентов четыре за год, а в отчете написано два, то врач подтвердит, что это очковтирательство.
— Статистику для алгоритма формирует муниципалитет, — кивнул Игрек. — Хотя за ними есть надзор из области, чисто теоретически у Кучерова была возможность исправить цифры, особенно если наверху ему это согласовали. Только вопрос — зачем? Кучеров, может, и сволочь, но намеренно рисковать и манипулировать статистикой, чтобы в твоем городе закрыли больницу?.. Это, так сказать, бессмысленно.
— Только если у тебя нет в этом личного интереса.
— Какого?
— Игрек, ну ты же мент, включай голову. Откуда вообще тут взялся Кучеров? Что мы про него знаем? С чего ради правительство прислало в нашу дыру этого золотого мальчика?
— Севастьянов?.. Его тесть?
— Я уверена, в этом дело. Поищи, в Сувернете все есть: фирмы Севастьянова выигрывают контракты на строительство новых больниц по всей области. И новые корпуса в больницы в Верхнеисетске за счет бюджета наверняка собираются строить они. Только чтобы их построить, обязательно сначала нужно закрыть больницу в Рублевске. А чтобы ее закрыть, надо подтасовать статистику. Они научились обманывать алгоритм и зарабатывать на этом. Вот, забирай. Преступление раскрыто, Лестрейд, вам осталось только схватить преступника.
Игрек молчал. Потом тяжело вздохнул. Встал со стула.
— Насть, ты про серьезные вещи говоришь, а рассуждаешь как ребенок... Пойми, даже если это удастся доказать, я тут ничего сделать не могу. Я всего лишь начальник городской полиции. Нужно, так сказать, идти в прокуратуру, идти в ФСБ. Это дело о коррупции, которое уходит корнями куда-то наверх. Все, что я могу сделать, — это опросить тебя и подать им рапорт. Они могут начать расследование, а могут, так сказать, и не начать. Расследование может подтвердить твои предположения, а может не подтвердить. Строительство в Верхнеисетске еще не началось, как я понимаю, конкурс не проведен, так что обвинить Кучерова в манипуляцих в пользу своего тестя будет сложно.
— Но ведь сам факт искажения статистики есть?
— Вероятно... Но само по себе это даже не преступление. Скажут: ошиблись. Накажут выговором или увольнением какого-нибудь мелкого чинушу. Раз уж Кучерова прислали сюда из области, то ему наверняка, так сказать, дали добро на такие выкрутасы. — Игрек помолчал. — А может, его и прислали сюда, чтобы он эти выкрутасы вытворял.
В этот момент в дверь кабинета забарабанили так, что мы оба вздрогнули. Я открыла, на пороге стояла старшая медсестра. Запыхавшаяся — видимо, бежала по коридору.
— Анастасия Львовна, вам надо сейчас же в операционную. «Лягуха» разбилась. Двое погибших, трое тяжелых. Одного надо срочно оперировать.
Я не стала даже прощаться с Игреком, без слов выскочила в коридор и побежала к операционному блоку. По дороге медсестра докладывала о состоянии пациента:
— Мужчина, 36 лет, перелом таза, разрывы внутренних органов, пока в сознании, анестезиолог готов давать наркоз.
— Кто такой? Наш, местный?
— Анастасия Львовна, это наш мэр. Это Кучеров.
* * *
Оперировали часа два. Откачали кровь, зашили разорванные органы. Селезенку пришлось удалять. К счастью, был запас крови, смогли перелить. Спустя два часа Кучерова осторожно переложили на каталку и увезли в палату. Он был бледный, с пересохшими губами, слабеньким пульсом. Таз зафиксировали на щитке валиками и шинами. Но он самостоятельно дышал. И, самое главное, голова уцелела. Через полгода, когда кости срастутся, будет почти как новенький.
Я проводила взглядом каталку. Сняла вымазанные в крови перчатки, стянула с себя хирургический костюм и пошла мыть руки.
Потом был вал звонков: министерство, родственники Кучерова, главврач первой областной («Нет, транспортировать пока не стоит», — честно сказала я). Семья, как выяснилось, жила даже не в Уральске и не в Москве, а где-то в Европе, так что приехать они смогут лишь на следующий день. После обеда я возилась с двумя другими пострадавшими: одного пришлось поместить на ИВЛ, второй был полегче. «Лягуха» шла из Верхнеисетска и разбилась буквально в двух километрах от Рублевска. Изредка такое бывает. Кажется, я уже говорила, что не люблю «лягухи».
Вечером я зашла в палату к моему пациенту. Кучеров был в сознании, лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.
— Не шевелитесь, — сказал я вместо приветствия. — Чем спокойнее вы будете лежать первое время, тем лучше.
Он прикрыл глаза в знак согласия. Потом сипло спросил:
— Насколько все плохо?
— На самом деле, не так уж и плохо. Жить будете. И ходить будете. Но восстановление небыстрое. Думаю, через пару недель вас можно будет увезти отсюда в Уральск, в более комфортабельные условия.
— Раньше никак?
— Да хоть сейчас. Но, во-первых, можете умереть в дороге. Во-вторых, резко возрастают шансы, что останетесь инвалидом.
— Это вы меня оперировали?
— Да.
Он молчал в ответ.
— Послушайте, — сказала я. — Я знаю, что вы меня не любите. А я вас и вовсе терпеть не могу. Но у вас сейчас нет оснований мне не доверять. Вы для меня сейчас — сломанный таз, удаленная селезенка и зашитый в четырех местах кишечник. Так что, поверьте, я исхожу из вашего блага и настоятельно рекомендую вам провести здесь какое-то время в полном физическом покое. Сложного лечения вам сейчас не требуется, важнее неподвижность.
Тут бы мне попрощаться и уйти. Все-таки человек после операции и наркоза. Но я, старая дура, не выдержала и сказала:
— Я знаю, что вы манипулировали медицинской статистикой, чтобы больницу закрыли. И я понимаю, что вы делаете это для своего тестя.
Кучеров, казалось, не удивился моим словам.
— Это не только ради бизнеса, — сказал он спустя несколько секунд. — Так правда будет лучше. Страна не тянет все эти малые города. Их надо закрывать, людей увозить в крупные муниципалитеты. И укрупнение больниц — важный шаг. Политикам сложно принимать такие решения, потому что будут недовольные люди, вот как вы. Но алгоритму все равно, он исходит из эффективности. Алгоритм всегда прав. И в конечном итоге так будет лучше для всех.
— А вы решили помочь алгоритму, подтасовав статистику.
— Это решение бы все равно состоялось. Просто не в этом году, а через пять лет. Но чем дольше мы тянем, тем хуже. Отрубаем кошке хвост по кусочкам. Да, у моей семьи есть в этом интерес. Но, поймите, такой интерес всегда и двигает прогресс.
— Если бы этой больницы не было, вы бы, скорее всего, сегодня умерли.
— А если бы не было этого города, я бы тут вообще не оказался в этой чертовой «лягухе». Этот город существует вопреки законам экономики и здравого смысла. Он уже лет тридцать как должен был умереть. Нужно взять его жителей и увезти в более благополучные места. Все будут счастливее.
— Ладно, — я встала, чтобы уйти. — Поправляйтесь. Говорить нам с вами не о чем.
— Подождите, — сказал он. — Я должен сказать вам спасибо. Как я понимаю, вы спасли мне жизнь.
— Не вам первому. И, надеюсь, не вам последнему.
— Я хочу... Я могу посодействовать тому, чтобы вы получили должность главного врача в больнице в Верхнеисетске. Рублевскую больницу вам уже не спасти, вы должны с этим смириться. Даже если вы сможете доказать, что статистика была неверной, Koodreen ничего не будет отыгрывать назад, слишком много процедур уже запущено, разворачивать их дорого. Спишет ситуацию на статистическую погрешность, она допустима в районе 1-2%. Но вы... Вы правда хороший врач. Я поговорю с тестем, поговорю с Молоховым, с министром. У моей семьи большое влияние, это все нетрудно устроить. И обновленной больнице с вами будет лучше.
Я смотрела на его лицо, которое теперь утратило всякую холеность, и было просто лицом человека, пережившего тяжелую аварию.
— Поправляйтесь, — еще раз сказала я и вышла за дверь.
* * *
Больницу закрывали без торжественных проводов. Мы с коллегами, конечно, устроили прощальные посиделки накануне, когда в пустых кабинетах уже не осталось личных вещей, а все сколько-нибудь годное оборудование увезли в неизвестном направлении. Но не было ни официальной церемонии, ничего. Просто щелк — и закрыли больницу, которая десятки лет лечила жителей Рублевска.
За день до этого я написала заявление о выходе на пенсию. Хотя замминистра Молохов лично приезжал уговаривать меня занять пост главного врача в Верхнеисетске. Там уже построили два новых корпуса и сейчас заполняют их новеньким медицинским оборудованием. Нам тут такое и не снилось.
Моим бывшим пациентам в Верхнеисетске нравится. Пожилую учительницу географии Галину Павловну раз в две недели возят туда на приемы на «лягухе» за счет государства. «Как на американских горках», — говорит она. Даже я пару раз слетала туда на физиотерапию: разболелось колено. Встретила бывших подчиненных. Они, действительно, перебрались в Верхнеисетск, получили квартиры.
Кучерова забрали работать в областное правительство. Еще не выйдя с больничного, он организовал публикацию обо мне новых голороликов в Сувернете. Там говорилось, что в прошлый раз меня оклеветали враги города, а на самом деле я выдающийся врач и любимица горожан. Я даже смотреть не стала эту чепуху. Но на людей, кажется, подействовало.
Дважды в год, на 8 Марта и день рождения, Кучеров присылает мне букеты. Цветы мне нравятся. Только не думайте, что я перестала считать его гаденышем. Если вам интересно, то таз у него сросся просто отлично.
На пенсии я просидела ровно одну неделю. Успела сходить прибраться на могиле Олега. Потом на похороны бабушки приехала Катя и заставила меня зарегистрироваться на сайте для голодокторов. Я сначала отнекивалась как могла. Лечить по голосвязи — как до этого вообще люди додумались? Надо ведь пощупать, потрогать. Но Катя настаивала, я попробовала и потихоньку втянулась. Без пациентов-то скучно. Теперь веду приемы прямо из своей квартиры, с десяти до восьми с перерывом на обед. А все записи по-прежнему веду на бумаге. Пациенты удивляются, смеются, а я им говорю, что надежнее бумаги еще ничего не придумали.
А Игрек, так сказать, получил полковничьи погоны, уволился из полиции и стал нашим новым мэром. Я так думаю, если никого получше на эту должность не нашлось, то нашему городу точно недолго осталось.
Ну так и мне ведь жить не вечно.