Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Виктор Таки. Турецкие войны России: царская армия и балканские народы в XIX столетии. М.: Новое литературное обозрение, 2025. Пер. с англ. В. Таки. Содержание
Милютин и его ученики в Военном министерстве и Генеральном штабе не были единственной влиятельной группой, сколь бы значимы они ни были для военной реорганизации Российской империи во второй половине XIX века. Русская армия середины позапрошлого столетия была слишком сложна для этого. Наряду с высокоинтеллектуальными военными профессионалами она включала и более консервативные или, наоборот, радикальные элементы, которые не могли не критиковать общую направленность военных реформ. Влиятельные аристократы среди русских военных рассматривали реформаторские усилия военного министра и его учеников как проявления опасного либерализма или даже как подрывную деятельность революционного характера. Крайним примером такого отношения была длительная неприязнь к Обручеву со стороны младшего брата Александра II, великого князя Николая Николаевича. Последний утверждал, что Обручев добился своего назначения в Генеральный штаб в начале 1863 года с тем, чтобы не участвовать в подавлении Польского восстания, и сделал это якобы в силу симпатии к восставшим.
В качестве редактора «Военного сборника», главного периодического издания Военного министерства, Обручев в конце 1850-х годов действительно имел дело с Николаем Чернышевским, властителем дум радикальной русской молодежи, чей программный роман «Что делать?» 1862 года оказал большое влияние на всех последующих русских революционеров, включая Ленина. Двоюродный брат Обручева, В. А. Обручев, был членом революционной организации «Земля и воля» (1861–1864), которая стала прообразом «Народной воли», чьи представители в конце концов совершат успешное покушение на жизнь Александра II. Не был Обручев и единственным среди учеников Милютина, кого можно было заподозрить в левых взглядах. М. И. Драгомиров, однокашник Обручева в Академии Генерального штаба и крупнейший военный теоретик конца XIX века, по слухам, повесил портрет Александра Герцена, отца русского социализма, в своем кабинете и был «гегелист, герценист, атеист и политический либерал».
Чтобы адекватно оценить подобные обвинения, необходимо вспомнить, что их автор Михаил Венюков, другой выпускник Академии Генерального штаба, сам писал для герценовского «Колокола». Более того, в конце 1850-х годов среди читателей Герцена был и министр внутренних дел П. А. Валуев, а также порой и сам царь. Убежденные в необходимости полномасштабных реформ, Обручев, Драгомиров и другие ученики и молодые сотрудники Милютина могли разделять некоторые представления философов и литераторов — критиков николаевской системы, но только до тех пор, пока эти критики не пересекали красную линию радикальной политики. Призыв Чернышевского к крестьянам восстать против условий реформы 1861 года и поддержка Герценом Польского восстания 1863 года были как раз такой красной линией для Милютина и его учеников, после чего лояльность последних самодержавию не может вызывать никаких сомнений.
Милютин и его соратники столкнулись не только с нападками аристократических элементов, но и с критиками иного толка. Принадлежавшие к тому же поколению, что и Милютин и его более молодые сотрудники, эти люди играли роль своеобразных диссидентов в военной истории России в 1860-е и 1870-е годы. Некоторые из них (М. И. Черняев, М. Д. Скобелев) происходили из мелких дворян, в то время как другие были отпрысками знатных или даже аристократических семей (А. И. Барятинский, Н. П. Игнатьев, Р. А. Фадеев). С точки зрения образования эта группа была довольно разнородной и включала как некоторых выпускников Академии Генерального штаба (Черняев, Скобелев), так и военных, обязанных своим карьерным ростом другим качествам, в частности отличной службой на Кавказе (Фадеев). Их общим знаменателем была нетерпеливость по поводу ученого и административного подхода Милютина, личная склонность к риску, а также публичная поддержка панславистских идей, которая зачастую резко контрастировала с консервативной внешней политикой канцлера Горчакова и трезвым подходом военного министра.
В то время как офицеры Генерального штаба, вовлеченные в военную реформу и сбор военной статистики, были в конечном счете учениками Милютина, у критиков не было единого интеллектуального предводителя, и они не представляли собой единой партии. Тем не менее многие их идеи и настроения нашли выражение в публикациях Р. А. Фадеева, который в конце 1860-х — начале 1870-х годов превратился в наиболее значимого интеллектуального противника военного министра. Происходивший из видной дворянской семьи, Фадеев не окончил курс артиллерийской школы, но компенсировал недостаток систематического военного образования начитанностью, любознательностью и бойкостью пера. Отличившись во время службы на Кавказе, Фадеев попал в свиту кавказского наместника Барятинского в кульминационный момент Кавказской войны в конце 1850-х и начале 1860-х годов. Получив задание составить первую полуофициальную историю Кавказской войны, Фадеев положительно отозвался о деятельности Милютина в качестве начальника штаба Барятинского. В последующих «Письмах с Кавказа» (1865) Фадеев также одобрительно охарактеризовал план Милютина по массовому вытеснению горцев западной части Северного Кавказа и их замене казаками.
После выхода в отставку в чине генерал-майора Фадеев занялся публицистикой. В 1867 году он опубликовал в «Русском вестнике» исследование русских вооруженных сил, которое выявило как общие представления Фадеева и Милютина, так и его критику дореформенной русской армии, которая очевидно была навеяна славянофильскими нападками на «петровский период русской истории». Подобно Милютину, Фадеев определял «народные силы» как «сумму нравственного, политического и материального могущества народов». Фадеев полагал, что превосходство военного устройства зависело от «его соответственности с общественным складом и от того, насколько верно вооруженные силы нации представляют ея действительныя, живыя силы и ея общественныя отношения, во всей их естественности». Поскольку национальные вооруженные силы должны были быть «верным воспроизведением ея самой», вопрос военной реформы «становится вопросом о самой нации и входит в область общественнаго сознания». Обосновывая тем самым общественное обсуждение военного развития России, Фадеев критиковал дореформенную военную организацию страны за отсутствие национальных корней и попытки имитировать старорежимную прусскую модель, чья неадекватность была очевидна уже после поражения, нанесенного Наполеоном прусской армии под Йеной в 1806 году. По мнению Фадеева, миллионная русская армия обращала «в военно-потомственное сословие всякого человека, котораго прикасалась... истощала народ гораздо в высшей степени, чем могла защищать его».
Хотя Фадеев хвалил военные преобразования Милютина за преодоление наиболее очевидных недостатков петровской системы, он все более критически отзывался об изменении социального состава русского офицерского корпуса и о стремлении военной администрации оттеснять армию на второй план. В серии статей, опубликованных в журнале «Русский мир» в 1874 году, он нападал на военную реформу военно-учебных заведений, в результате которой последние потеряли свой исключительно дворянский характер и начали принимать представителей всех сословий, соответствовавших образовательным требованиям. Реформа военного образования, считал Фадеев, была «коренной переделкою русской армии», в результате которой офицерский корпус утратил свой прежний дворянский характер и стал включать все больше сыновей мелких гражданских чиновников и недоучившихся семинаристов, которым недоставало моральных качеств, необходимых офицеру.
Фадеев также критиковал введение всеобщей воинской повинности, которая подрывала командные позиции дворянства и способствовала «всесословности» армии. Он находил обязательную воинскую службу для представителей всех социальных групп излишней, принимая во внимание размер населения России, и в то же время предлагал сделать эту службу обязательной для дворян, которые все меньше желали служить бок о бок с офицерами-простолюдинами. Суть предлагаемых Фадеевым мер заключалась в том, чтобы «заменить нынешнюю малосостоятельную, искусственно высиживаемую иерархию русских сил, постоянных и резервных, — иерархиею естественною», которая уходила бы своими корнями в российскую социальную структуру. Для того чтобы «заменить прежнюю рекрутскую армию устроенным для боя русским народом», необходимо было, чтобы «каждый русский дворянин превратился в прирожденнаго офицера народной силы».
Напоминавшая консервативную утопию славянофилов, атака Фадеева на политику Милютина и Великие реформы в целом совпала с ростом панславистских настроений в русском обществе. В период между Крымской войной и Восточным кризисом 1875–1878 годов панславистские идеи помогали российским элитам переосмыслить внешнюю политику России после очевидной неудачи стратегии кооперации царей с другими европейскими монархами в рамках Священного союза. Нельзя забывать, однако, что представление о Российской империи как о лидере всеславянской коалиции имело и оборотную сторону, а именно кошмарную перспективу утраты Россией своих окраин и ее превращения во второразрядную державу, каковой было допетровское Московское государство.
Эта тенденция проявляется характерным образом у наиболее оригинального представителя русского панславизма Н. Я. Данилевского. Как второстепенный участник раскрытого Липранди в 1849 году «заговора» петрашевцев, Данилевский был сослан на Волгу и в конце концов стал чиновником Министерства внутренних дел, работавшим над правовым регулированием рыбной ловли и занимавшимся метеорологическими исследованиями. Ученый-биолог по образованию и призванию, Данилевский тем не менее вошел в историю русской мысли как автор «России и Европы» (1869) — исторического и социологического труда, который стал настольной книгой всех антизападных русских авторов. Данилевский утверждал, что Россия «чужда европейскому миру по своему историческому складу» и в то же время «слишком сильна и могущественна, чтобы занимать место одного из членов европейской семьи». Данилевский писал, что Россия может занять достойное место, только «став главою особой, самостоятельной политической системы государств», которая послужила бы противовесом Европе в ее совокупности. Если же Россия не выполнит своей исторической миссии, предсказывал Данилевский, она будет вынуждена подчиниться требованиям Европы и «ее неминуемо постигнет участь всего устарелаго, лишняго, ненужнаго».
В этом случае, предсказывал Данилевский, Европа не только «не допустит ее до влияния на Востоке» и создаст «оплоты против связи ея с западными славянскими родичами», но и «до того выветрит душу Славянства, что оно распустится, растворится в европействе и только утучнит собою его почву». В этом Европа могла бы действовать «при помощи Турецких, Немецких, Мадьярских, Итальянских, Польских, Греческих, может быть и Румынских пособников, всегда готовых разъедать несплоченное славянское тело». Тем временем Россия, потерявшая «причину своего бытия, свою жизненную сущность, свою идею», будет «бесславно доживать свой жалкий век, перегнивать как исторический хлам, лишенный смысла и значения». Или же «образовывать безжизненную массу, так сказать неодухотворенное тело», которое в лучшем случае предоставит «этнографический материал для новых неведомых исторических комбинаций».
«Мнение о Восточном вопросе», опубликованное Фадеевым в том же году, что и труд Данилевского, представляло собой другую попытку вообразить панславистскую сверх-Россию. В отличие от исторического и культурологического анализа Данилевского, подход Фадеева был более конкретным и прагматичным (как и присуще военному), и потому «Мнение» первоначально вызвало больший резонанс. Фадеев утверждал, что с тех пор, как Московское государство превратилось в Российскую империю и вышло за пределы исконно русских земель в этническую чересполосицу Восточной Европы, «западная ее граница стала произвольной и случайной чертой, зависящей от первого крупного политического события». По мнению Фадеева, «историческая сила» России состояла «в громадном сочувственном народонаселении, окружающем [ее] юго-западные пределы». Это население могло быть мобилизовано не запоздалыми манифестами (что и попытались сделать в 1854 году), а благодаря «общности умственной и нравственной жизни до войны».
Фадеев предупреждал, что промедление России в деле объединения славян угрожает усугубить затруднения, с которыми она столкнулась в Польше, северном Причерноморье и даже на Кавказе. Другими словами, Россия рисковала утратить свой внутренний фронтир (то есть западные окраины) в случае неудачи в деле установления контроля над внешним фронтиром (состоявшим из земель австрийских и османских славян). Польское восстание 1863 года выявило хрупкость российской власти на этих территориях, а также существование «неприязненной интеллигенции». В случае войны между Россией и германскими державами эта интеллигенция «сейчас же захватит прежнюю власть и заставит местное население», умиротворенное крестьянской реформой 1861 года, «так же ревностно трудиться на пользу нашего врага». Вероятное поражение России в этом случае будет означать отступление к Днепру и восстановление Польши в границах 1772 года, а также откроет перспективу потери Финляндии, Ливонии, Бессарабии, Крыма и Кавказа.
Фадеев обрисовал такой сценарий для того, чтобы доказать, что Россия не может оставаться в своих нынешних пределах, и настаивал, что ее судьба зависит от разрешения славянского вопроса. Либо Россия «распространит свое главенство до Адриатического моря», рассуждал генерал-панславист, либо будет отброшена к Днепру и превратится в «местное государство русскаго народа». Эта жесткая историческая альтернатива основывалась на представлении, что реально существующая Российская империя либо слишком обширна, либо, как ни странно, недостаточно велика. Другими словами, Фадеев полагал, что современная ему Россия является неустойчивым переходным формированием, которое может сжаться или даже исчезнуть вовсе, если ей не удастся расшириться еще больше.
Этот подход определял взгляд Фадеева на Османскую империю. В отличие от большинства современных ему российских авторов, для которых Восточный вопрос был вопросом о православном и славянском населении Османской империи, Фадеев рассматривал его как часть более масштабного славянского вопроса, заключавшегося в борьбе России и германских держав за влияние на славян Восточной Европы. Для Фадеева, как и для большинства русских панславистов, эта борьба была чревата возможностью новой войны между Россией и европейской коалицией. В отличие от многих других, Фадеев рассматривал Австро-Венгрию и Пруссию, а не Великобританию в качестве главных противников России. Это означало, что славянский вопрос не мог быть разрешен посредством очередной войны с Османской империей и требовал решительного столкновения с германцами на среднем Дунае. Таким образом, Фадеев советовал готовиться к войне с Австро-Венгрией и Пруссией еще до того, как Обручев пришел к тому же выводу в своей знаковой записке, поданной на рассмотрение Секретного стратегического совещания в марте 1873 года и ставшей одной из отправных точек русского военного планирования в последующие десятилетия.