Антон Чемакин. «Анонимный центр». Тайные монархические организации и правый терроризм на белом Юге России (1918–1920). М.: Кучково поле, 2021. Содержание
В 8 часов утра 27 января (9 февраля) 1920 г. И́ван Кэмерон, капитан английского транспортного судна «Рио Негро», перевозившего русских беженцев по Черному морю из только что сданной большевикам Одессы в Константинополь, увидел буксир, терпящий бедствие. Буксир беспомощно дрейфовал по волнующемуся морю, а его палуба, на которой было около 20 человек, время от времени омывалась волнами. Англичане отметили название буксира — «Наваль» (Naval — от франц. «Морской»), а также то, что большой стальной трос намотался вокруг винта судна, вследствие чего невозможно было использовать двигатели. Дул северный ветер, налетали сильные снежные шквалы, на море был шторм. Спускать на воду лодку было опасно, поэтому «Рио Негро», маневрируя, попытался подойти к буксиру. Но погодные условия оказались настолько тяжелыми, что капитан «Рио Негро» отказался от идеи приблизиться к терпящему бедствие судну, посчитав, что даже ради спасения 20 человек он не может подвергнуть риску 1 400 пассажиров своего корабля.
«Момент, подобный этому, наступает для каждого командира корабля, когда он знает, что вся ответственность за действия лежит на нем одном, когда он беспокоится о том, что предпринять, прекрасно зная, что впоследствии он почувствует, что мог сделать что-то еще. Командир, однако, должен быстро принять решение, и он знает, что потом многие скажут: „Я бы сделал то-то и то, если бы был на вашем месте”. Общественное мнение не должно удерживать его от выполнения того, что он считает своим долгом, и он обязан следовать велениям своего разума и совести», — так впоследствии описывал капитан Кэмерон моральную дилемму, которая встала перед ним тем утром.
Простояв около буксира до 9 часов 30 минут, капитан «Рио Негро» решил продолжить свой путь. Он посчитал, что не может дожидаться улучшения погоды, ведь на борту его судна находились больные тифом, которых необходимо было как можно скорее доставить в Константинополь. Кэмерон передал по радио местоположение буксира другим кораблям и направился в сторону Босфора. «Только те, кто столкнулся с таким решением, поймут мои чувства, когда мы оставили этих несчастных людей позади, — вспоминал он. — Я наделся, что один из наших эсминцев примет сообщение и сможет спасти пассажиров буксира, когда погода успокоится. Остается надеяться, что в конечном итоге буксир и его пассажиры были спасены».
Кэмерон не знал, как сложилась судьба терпящего бедствие судна. Не знал он и того, что на «Навале» находились члены монархической террористической организации, возглавляемой то ли подпоручиком, то ли поручиком Владимиром Арзамасовым. Английские эсминцы на помощь не пришли, но «Навалю» и его пассажирам несказанно повезло — они не утонули, а после утомительного дрейфа по Черному морю в ночь с 28 на 29 января 1920 г. (по ст. ст.) были выброшены на мель у турецкого берега. Перебравшись на сушу, члены команды и пассажиры «Наваля» узнали, что они оказались недалеко от города Шиле, известного своим маяком; поблизости также находилось несколько деревень — Кабакоз, Ачкакесе, Чаирбаши. Константинополь, занятая войсками Антанты столица доживавшей последние годы своего существования Османской империи, был примерно в 70 км от места высадки.
«Наваль», принадлежавший Обществу Николаевских заводов и верфей, официально считался катером (и так мы его будем именовать в дальнейшем), но в различных текстах его порой называют и пароходом, и ледоколом, и буксиром. 20 декабря 1919 г. (2 января 1920 г.) он был мобилизован для нужд морского ведомства, при оставлении Николаева способствовал выводу из порта транспорта «Дон», миноносца «Цериго» и тральщика «Елпидифор». «В Одессе по приказу военных властей пароход, приняв на борт чинов Добровольческой армии, должен был следовать в Варну, но вследствие сильнейшего шторма был вынужден изменить курс и идти за зыбью. Во время четырехдневного плавания, когда судно было в критическом положении, команда проявила максимум энергии. Во время шторма многие вещи, принадлежащие команде, были использованы для закрытия угольных ям, через которые вода проникала внутрь судна. В ночь на 29 января (11 февраля) судно было выброшено на берег. Команда осталась без белья, платья и обуви. Положение наше без самых необходимых вещей было тяжелое», — писали члены команды «Наваля», пытавшиеся получить от командования Черноморского флота жалованье, а также столовые и эвакуационные деньги и, кстати говоря, добившиеся своего, несмотря на недовольство Мобилизационной части Севастопольского порта, не имевшей никакой информации о гибели судна и поэтому считавшей все претензии голословными.
Но если для членов команды, по всей видимости, история эта окончилась благополучно, к некоторым пассажирам судна у русского представительства в Константинополе возникли вопросы. 5 (18) февраля 1920 г. группа чинов 1-го Офицерско-Добровольческого полка Новороссии подала жалобу, в которой говорилось о не выплаченных им деньгах, а также инциденте, произошедшем во время их пребывания на катере-ледоколе «Наваль». Временный командир полка, капитан Федоров, сообщал на имя председателя Комитета беженцев на острове Принкипо следующее.
Группа чинов полка, назначенная для охраны одесского порта и облегчения эвакуации военных учреждений и институций, получила от своего командира, полковника Фишера, указание эвакуироваться морским путем, но буквально до минуты не знала наименования судна, на котором она покинет город. Кроме того, перед самым отъездом из Одессы полковник Фишер получил для раздачи жалованья и на другие нужды полка 1 800 000 руб. 25 января (7 февраля) 1920 г. чины полка узнали, что Фишер нашел для себя и еще восьми человек места на катере «Наваль». Часть офицеров полка в последнюю минуту под ружейным и пулеметным огнем большевиков собралась на указанный катер, другие же во главе с самим Фишером присоединились к ним на рейде, куда были привезены на ином судне. «Катер „Наваль” — речной ледокол, для морского плавания вовсе не приспособленный, — не имел компаса, и все люки его не могли быть плотно закрываемы», — писал Федоров. Эти факторы сказались уже вечером 25 января (7 февраля). «Наваль» оторвался от указывавшего ему путь судна и пошел в открытое море, не будучи в силах повернуть в Варну, куда он должен был плыть. Волны стали заливать машинное отделение, насос перестал работать. С этого времени почти все мужчины, находившиеся на судне, в том числе и офицеры полка, начали неустанно работать «по откачиванию воды, закрыванию люков, укреплению необходимого груза и т. д.». Работали без отдыха, без смен, в воде по колено, обливаемые сильными волнами шторма, в непросыхавшей отяжелевшей одежде, в изодранной обуви или даже без нее. Больные вынуждены были работать наравне со всеми. С момента посадки на «Наваль» чины полка страдали от жажды и голода: к пресной воде доступа во время шторма не было, и при этом никто не получил ни куска хлеба, ни мяса, ни другой пищи.
«К этим физически изнурительным условиям прибавилось еще обстоятельство, нравственно потрясавшее больных и усталых чинов полка: это полнейшее отсутствие распорядительности старших чинов, раздробление на враждующие группы и узурпация несколькими офицерами прав коменданта, дежурного, распорядителей и вообще всех ролей, не требующих постоянного физического и опасного труда, — это группа вокруг поручика Арзамасова, — писал Федоров. — Эти офицеры вели себя по отношению к остальным мерзко и бесчестно: бесчеловечно эксплуатировали меньшинство на работах, бранили их худшей русской бранью, угрожали револьверами, грозили преданием военно-полевому морскому суду, причем все это не было вызвано ничем, кроме самообольщения и тиранической нетерпимости. Они даже прибегали к оскорбительным мерам физического принуждения к работе обессиленных морской болезнью офицеров. В то время, когда необходимо было освободить судно от лишнего груза, эти несколько самовольно начальствующих лиц, забыв о тяжелых тросах и колосниках, приказали и начали сбрасывать в море маловесные сумки офицеров с незначительным их имуществом. Притом тяжелые корзины в каютах не невольно забыты. Лишь сознание необходимости колоссальной работы и полного единения в моменты высшей общей опасности смягчало остроту переживаемой офицерством обиды и требовательно указывало на неуместность и несвоевременность привлечения к ответственности указанных лиц».
При этом группа Арзамасова, эксплуатирующая всех остальных пассажиров, имела запасы съестного в таком количестве, что, после того как пассажиры покинули «Наваль», окорока, мясо и фрукты гнили на судне и близ него, но владельцы всего этого добра так и не поделились своими продуктами с другими офицерами. В то время как большинство пассажиров трудились, участники этой группы, причем не только офицеры, но и нижние чины, открыто уклонялись от работ. Арзамасов и компания разместились в каютах, а остальные офицеры в короткие минуты отдыха должны были лежать в угольных ямах и на мокром и грязном полу кочегарки.
Путешествие по Черному морю оказалось чрезвычайно тяжелым. Движущая машина судна остановилась, и исправить ее не было возможности; вышел из строя руль; неоднократно останавливалась на долгий срок водоотливная машина, и наконец 27 января (9 февраля) она сломалась окончательно; спущенный плавучий якорь был уничтожен. Качка была настолько велика, что работавшие на палубе офицеры буквально купались в воде. Дважды на помощь призывались иностранные суда, второе из них пыталось взять катер на буксир, но тросы порвались, а затем «Наваль» вошел в поле минных заграждений.
В конце концов вечером 28 января (10 февраля) судно было выброшено на берег Малой Азии. Пассажиры «Наваля» перебрались на сушу, пройдя шагов 20 по пояс в воде. Жертвой шторма был один человек, но «многие были на пороге смерти»; несколько человек было выловлено среди волн.
После высадки на берег чины полка были покинуты своим командиром Фишером, который удалился от них, даже не указав способа связи и не назначив заместителя. Отыскав полковника, офицеры полка обратились к нему с просьбой указать, когда будет произведена выдача жалованья. Приближенный к Фишеру ротмистр Сомов в их присутствии сделал доклад, согласно которому сумка с деньгами погибла в море. Федоров отмечал, что доклад этот был ложен, так как один из офицеров полка, поручик Калиновский, лично участвовал в переносе денег с «Наваля» на берег. В последующие дни полковник Фишер «все время был навеселе и никаких объяснений и указаний дать не был в состоянии».
Местное турецкое население весьма радушно отнеслось к русским, потерпевшим кораблекрушение. Дня через два после высадки среди турок распространились упорные слухи, неизвестно кем распускаемые, что «полковник Фишер принадлежит к старшим членам семьи бывшего императора Николая II». Федоров свидетельствовал, что в его присутствии, а также капитана Дьячука и поручика Буримова, Фишер говорил, что «он отныне является третьим лицом в Турции».
Потерпевшие крушение военнослужащие хотели расплатиться с турками за гостеприимство, но не могли получить от Фишера никаких объяснений по поводу денег, кроме туманно-лестных обещаний. 1 (14) февраля Фишер, не дав никаких распоряжений, уехал в город Шиле, увезя с собой деньги. Чины полка посчитали его покинувшим подразделение и утратившим право командования, и поэтому попросили Федорова временно принять руководство, а затем 2 (15) февраля сели на английское судно, которое задержалось у Шиле. Англичане также послали лодку и за Фишером, Арзамасовым и их людьми, но те, однако, на судно не приехали, категорически отказавшись воспользоваться услугами английских моряков. 3 (16) февраля чины полка были привезены в пригород Константинополя Тузла, откуда на греческом пароходе перебрались на остров Принкипо. Здесь они и написали жалобу на полковника Фишера, Арзамасова и подручных.
Может быть, эта жалоба и осталась бы незамеченной, но вскоре выяснилось, что претензии к поручику Арзамасову и его людям есть не только у военнослужащих 1-го Офицерско-Добровольческого полка.
* * *
1 (14) февраля 1920 г. в Константинополе одесский банкир Альфред Осипович Хаис, находившийся на пароходе «Рио Пардо», подал заявление на имя главнокомандующего ВСЮР. Он рассказал, что 23 января (5 февраля), когда положение Одессы стало угрожающим и эвакуация приняла поспешный характер, по совету английского вице-консула решил перебраться через Овидиополь в Румынию совместно с членами Общества коннозаводчиков, в котором состоял и сам. Будучи главой банкирского дома «О. Хаис», он, конечно же, озаботился спасением ценностей и денег. Вместе с ним в дорогу отправились жена и престарелый отец — председатель Одесского комитета торговли и мануфактуры.
Все отъезжающие из Одессы члены Общества коннозаводчиков должны были собраться на квартире полковника Феоны на 3-й станции Большефонтанского трамвая. Подъехав к указанному месту, Хаис и его родственники были окружены группой офицеров-«добровольцев», которые приказали им войти в квартиру Феоны. После проверки документов их объявили арестованными — так же, как и примерно 100 других одесских «буржуев», прибывших на квартиру ранее. Руководил проверкой документов, а затем отдал приказ об аресте поручик Арзамасов, известный также под фамилией Еленич. Затем всех задержанных отправили в Сергиевское артиллерийское училище, где их поодиночке допрашивал прокурор судной части штаба одесского гарнизона Михаил Александрович Чеховский, особенно интересовавшийся ценностями и иностранными деньгами. После этого Хаису приказали в грубой форме отдать все, что было ценного. Он подчинился и отдал 7 109 «романовских» рублей, 1 311 английских фунтов, 10 665 французских франков, 647 турецких лир, 4403 итальянские лиры, 700 швейцарских франков, 20 005 румынских леев, 150 греческих драхм, 50 франков и 40 шиллингов серебром, бумажник, содержавший приблизительно 50 турецких лир, 50 французских франков и прочую мелочь в иностранных деньгах, а также шкатулку, в которой было 2 золотых часов, 3 золотых браслета с драгоценными камнями, 4 пары золотых запонок с камнями, 1 мужская золотая цепочка с платиной, 2 золотых медальона, 1 бриллиантовая брошка, 1 бриллиантовое кольцо и прочее.
Деньги отбирались и у других задержанных, но затем многим из них их ценности были возвращены, а сами они освобождены. Хаису же Чеховский заявил, что количество найденной при нем валюты наводит на мысль, что Альфред Осипович — спекулянт, и поэтому освободить его он не может. Затем к Хаису подошел помощник Чеховского вольноопределяющийся Шафранович, который сказал, что положение действительно серьезное, но он постарается облегчить участь задержанного.
Хаис под конвоем был препровожден в судебную часть штаба одесского гарнизона на улице Полтавской победы (Канатной), д. № 31. Около 8 часов вечера туда явились Чеховский и Шафранович. Последний сообщил Хаису, что может освободить его хоть сейчас, но при условии, что тот довольствуется возвратом 300 английских фунтов и подпишет бумагу о том, что получил обратно все изъятое. В противном же случае Хаису угрожал многодневный арест. Учитывая то, что ему было необходимо срочно уезжать из-за приближения к городу большевиков, Хаису пришлось согласиться на предложение, но он все же решил поторговаться. Во время переговоров и торга Шафранович дважды ходил в кабинет Чеховского, очевидно, советоваться с ним. Затем Чеховский ушел, а Шафранович вернулся к Хаису и сообщил, что он согласен ограничиться половиной отобранных у банкира денег. Шафранович попросил подождать около часа, объяснив, что поедет за деньгами Хаиса в помещение Английского клуба. Через час Шафранович вернулся на автомобиле в сопровождении двух офицеров. Зайдя в комнату, где содержался Хаис, он дал ему расписку для подписи, причем так торопил, что задержанный даже не успел ее прочесть. Получив подпись, Шафранович передал Хаису пакет, но не дал возможности проверить его содержимое, заявляя, что в случае замедления им обоим грозит расстрел. Затем он сказал Хаису, что тот свободен, и попросил скорее уходить, так и не дав возможности сосчитать возвращенные деньги.
Вернувшись домой, Хаис узнал, что его жена ходатайствовала за него перед английским консулом, а один из знакомых — перед генералом Шиллингом. В итоге был отдан приказ о немедленном освобождении всех арестованных и возвращении им отобранных ценностей. Проверив пакет, переданный Шафрановичем, Хаис обнаружил в нем 2 500 «романовских» рублей, 510 английских фунтов, 4 500 французских франков, 1 650 итальянских лир, 350 турецких лир, 300 швейцарских франков. Он сделал вывод, что «Чеховский, совместно с помощником его Шафрановичем и другими офицерами, имена которых мне не все известны, использовавши свое служебное положение, незаконно лишили меня свободы и под угрозой дальнейшего задержания, связанного, в приближении большевиков, с опасностью для моей жизни, ограбили меня...».
Таким образом, по итогу встречи с добровольцами Хаис лишился 4 609 «романовских» рублей, 801 английского фунта, 6 165 французских франков, 2 753 итальянских лир, 297 турецких лир, 400 швейцарских франков, всех имевшихся румынских леев и греческих драхм, а также всего содержимого бумажника и шкатулки.
22 февраля (6 марта) 1920 г. Хаис дал дополнительные показания, уточнив, что при проверке документов и задержании его и других членов Общества коннозаводчиков в квартире полковника Феоны участвовало 50–60 человек офицеров и нижних чинов. Поручик В. И. Арзамасов и Д. Н. Соболев-Липеровский, находившиеся среди них, были теперь, по его сведениям, в Константинополе. Дней пять или шесть назад, то есть в середине февраля, к нему в ресторане «Токатлиан» подошел Соболев-Липеровский и сказал, что он слышал, будто бы Хаис хочет предпринять некоторые шаги. Он попросил пока что ничего не делать, а подождать 10–12 дней, объяснив, что сам интересуется раскрытием другого дела и что ему известно, где находится вся эта банда. Соболев-Липеровский уверял Хаиса, что ему вскоре удастся всех их задержать. Хаис обещал пока что ничего не предпринимать из боязни мести со стороны тех лиц, которые шантажировали его и других. Очевидно, Соболев-Липеровский был сообщником Арзамасова, который пытался замять или как минимум затянуть дело. Но, как видим, Хаис все же пересилил страх и дал показания против бандитов.