В «Редакции Елены Шубиной» выходит сборник текстов современных русских писателей, и все рассказы в нем посвящены животным. Евгений Водолазкин написал про кота, Наринэ Абгарян — про осла, Алексей Сальников — про муравьев, Роман Сенчин — про козла. Мы же публикуем фрагмент текста Дмитрия Воденникова «Бедная моя царевна», в котором он рассказывает про свою таксу.

Так всегда бывает с твоей настоящей судьбой. Тебе ее не миновать. Ты можешь не пойти на ту вечеринку, где богом встречи было заготовлено пересечение с человеком, который войдет в твою жизнь, — значит, тебе подсунут вторую вечеринку, куда ты тоже не собирался, но зачем-то пришел.

Ты можешь всю жизнь бегать от рака и питаться правильно, и вести здоровый образ жизни, и не пить, и не курить, но в определенный срок ты обязательно заболеешь. (Или нет. Хоть обкурись и проваляйся всю жизнь на диване.)

От судьбы не уйдешь. Вот и я не укатился от нее, как обреченный на лису колобок.

— Здравствуйте, меня зовут Дмитрий, и я не собираюсь покупать у вас таксу! — так начал я разговор, и теперь мне странно, что на том конце несуществующего провода не положили трубку.

— И не надо, — был мне ответ. Так судьба всегда разговаривает, когда она Судьба.

Сияло солнце, мир был полон надежд, но не для меня:

— Мы просто вам ее покажем, — опять сказал телефон. «Ты ее уже купил», — догадалась моя тогдашняя подруга по телефону, и, хотя я сказал «мне просто везут ее показать», как сомнамбула сходил по вечереющей земле в ветеринарный магазин и купил плошку. Зачем плошку? К чему? Снова загадка.

...Продавцы опоздали. Сперва сказали, что привезут в семь, потом перезвонили, что в восемь, привезли в десять. Я спустился в загустевшее уже лето, в темноту, в фонари, подошел к машине, держа в кармане 11 тысяч. Собачка стоила дорого.

— Извините, мы опоздали.

— Ничего, показывайте собаку.

Из какой-то корзины (кажется, из открывающейся задней части машины, а может, и с последнего сиденья, я не помню) хозяйка достала черную колбасу и показала мне. Я машинально погладил плоскую, как у змеи, голову. И черная колбаса потянулась ко мне.

— Ой, смотрите! Она вас выбрала!

Я знал, что она лжет. Кусок летней темноты (немного, правда, темнее самой темной ночной тени этого умершего уже дня) потянулся ко мне, потому что просто устал. Ехать полдня, копошиться в закрывающейся корзине, пищать. Но я взял этого щенка на руки. С каким-то сомнамбулическим отвращением протянул деньги, попросил пересчитать и ушел.

Когда я вошел в квартиру и поставил щенка на пол, он сразу же написал на паркет.

Начались наши адовые будни.

Я назвал потом таксу, которую поклялся никогда не покупать, Чуней.

Всего лишь одна буква. Буква разницы.

* * *

Но сперва имени у нее не было.

«Вы должны помнить одно: собака не должна ни при каких обстоятельствах спать с вами. У нее есть место. Пусть там и спит. Когда вы уходите, щенка лучше всего запирать в клетку. Или, если вы хотите, чтоб у него было больше свободы, в вольер».

Я не спал всю ночь. В прямом смысле этого слова. Не то что засыпал и просыпался. Я, как оловянный солдатик (только лежачий), не заснул ни на минуту. Нет, безымянная собака в кухне не визжала: я ее убаюкал, огородив тяжелыми коробками, организовав что-то типа манежа. Который она не перескочит, не сможет: она же маленькая. И очень гордился, что такой умный. Даже уже стал писать в уме первые страницы книги «Вы все дураки, а я великий кинолог», прислушиваясь к могильной тишине через две двери.

Она спала без звука, и вдруг я поймал себя на мысли, что не сплю, потому что считаю: вот еще один час Кузя (или Машка, я еще не знал, что через два дня окончательно остановлюсь на глупом имени Чуня, которое похоже на валенок) благополучно проспала. А вот еще один. Вот у всех в первую ночь собаки кричат, стонут, плачут, и их, сломавшись на втором часу ора, берут в кровать или кладут рядом. На пол. Но у меня не забалуешь. Лежит за стеной и сопит в две дырки. (Наверное.)

«Завтра будет ад, но хоть она выспится», — с неприсущим мне неэгоцентризмом думал я.

Да, я знал, понимал, что часов в пять она меня разбудит утробным — похожим на кошачий вой — плачем. Но сердце у меня замирало от нежности. «Вот и третий час проспала», — продолжал считать я.

Когда она завопила в пять с чем-то, я злорадно подумал: «А я как будто сплю. Все равно не выберешься, я же завалил вход коробкой».

Но все же встал. Открыл дверь.

Собака выла на пороге.

Как она перескочила заграждения, я не знаю. На полу желтела лужа. Пеленки, специально переданные мне бывшими хозяевами собачки для этого дела, были девственны.

После чего Кузя ходила за мной по пятам целый час, отказываясь какать и писать, несмотря на все мои мольбы.

И через час я вышел в магазин.

Стояло дивное прохладное летнее утро. Ровно шесть. Было свежо.

А я вдруг стал весь мокрый от пота, потому что при повороте на Егерскую вдруг подумал, что неплотно притворил дверь в комнату, куда Машку не пускаю, а в комнате открыт балкон.

Серьезной рысью я смотался до банкомата и снял все деньги.

Обратно я бежал.

...Теперь бы мне только дождаться десяти, и я куплю настоящий загончик и все, что нужно. А нужно — многое.

К десяти привезли два манежа — тяжелые, сложные конструкции типа решетки с четырьмя прямоугольными фракталами вверх. Только кошка на них заберется. Черепашка и собачка нет. Я огородил ими в кухне кухонный стол, придвинутый к стенке: у собаки получился дворец с крышей (там, в коробках, было постелено несколько одеял и даже положена подушка; забегая вперед — эту подушку собака описала в первую очередь) и оградой. Дворец с решетчатым забором. Живи не хочу. Кузя не хотела.

Я раньше думал, что ж это такое: «то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя». Какая такая вьюга? Теперь я знаю какая.

Чуня ухает, как гиена, кричит, как подкидыш, или рыдает, как Фаина Раневская (когда я ухожу), настолько громко, — это слышно даже на первом этаже. И так радуется, когда возвращаюсь, что мне приходится ходить как стреноженный китаец (боюсь наступить, а она все мечется, она же маленькая). В общем, теперь я был какое-то бессмысленное, но суровое приложение к этой невротичке. Настолько — что, когда во второй день я встречался с замечательной женщиной, продюсером, которая предложила мне два феерических поэтических проекта (ее идеи были совершенно невероятны и при этом в самое яблочко), — я так, видимо, бездарно принимал участие в разговоре, что она спросила меня: «Ты думаешь о собаке?».

— Нет, — слишком быстро ответил я.

Но ограда сторожила собаку крепко. Это я знал точно. И когда я бежал после встречи домой, я знал, что Чуня будет ждать меня на кухне, стоя в полный рост и вцепившись своими маленькими миленькими лапками в решетку.

Я ошибся.

Чуня встретила меня у входной двери. Извиваясь от радости.

Но как?

И еще была одна загадка: Чуня не пахла.

Я очень люблю запах псины. И та дачная Белка, и другие собаки, которые жили после Белки у нас, — все они пахли сильно и остро. Чуня же была девственно щенячьей. И дело не в ее возрасте: она выросла и пахнет щенком до сих пор. Объяснение этому удивительному факту заключается в том, что у гладкошерстных такс нет подшерстка (кстати, у йорков его тоже нет), поэтому они до старости пахнут собачьим детством.

Но даже ее ангелоподобная природа не объясняла преодоления барьера, который был выше ее в два раза, даже когда она становилась на задние лапы. Ну не летает же она?

Поэтому я решил проверить.

В ванной комнате у меня есть внутреннее окно. Я даже читал когда-то, зачем в старых домах делали это застекленное большое окно между ванной и кухней. (Сейчас, впрочем, забыл зачем.) Вот оно и пригодилось.

Я посадил Чуню в вольер, сам вышел из кухни, вошел в ванную и, встав на край ванны, прильнул к стеклу.

— Чуня! — позвал я ее. — Иди сюда.

И тут я увидел всё. Чуня забегала по периметру, стараясь найти выход, чтоб устремиться на зов. Но выхода не было. Она стала прыгать на ограду, но ограда была слишком высока.

— Чуня! Иди сюда! Мне нужна помощь! — я продолжал свое требовательное пение.

И тогда Чуня, уцепившись передними лапами, стала карабкаться вверх. Как она это смогла сделать, мне до сих пор непонятно. Но я видел это собственными глазами: она уцепилась передними лапами за верхние твердые струны, поставила одну заднюю лапу на поперечное деление, потом вторую, еще раз переставила лапы, подтянулась и оказалась на самом верху. Спуститься оттуда таким же способом она, естественно, не могла. Поэтому она просто брякнулась. С высоты полуметра. Как мешочек с дерьмом.

У меня потемнело в глазах.

Через секунду Чуня уже прыгала на ванну.

Здравствуй, ящерица. Наконец-то я снова встретил тебя.

Читайте также

«Я вижу конские свободы и равноправие коров!»
Редактор журнала «Носорог» о любимых литературных животных
15 мая
Контекст
Вороны дарят подарки
Фрагмент из книги Дженнифер Акерман «Эти гениальные птицы»
12 сентября
Фрагменты
Вороны кормят брошенных детей
Фрагмент книги «Орнитология Шекспира»
19 марта
Фрагменты