«чистый четверг»
Эдуард Сагалаев:
Зашел человек небольшого роста, чувствовал себя не очень уютно. Стал рассказывать мне об идее фильма «Чистый четверг», про свои ощущения от чеченской войны. И я говорю: «Ну, хорошо, а чего ты мне рассказываешь-то про это? Я документальным кино давно не занимаюсь, у меня другая сфера интересов». Он говорит: «Да вот, хожу по разным кабинетам и прошу денег». Я говорю: «А сколько тебе надо?» Он говорит: «Ну, мне надо тридцать тысяч долларов». Сумма немаленькая, и вот так, с первой встречи… Но почему-то я согласился. Хотя у нас даже общих знакомых не было. Он мне рассказывал про Сусанну, про Кечеджияна, и так тепло о них говорил, так увлеченно — мне это понравилось, я люблю, когда о людях хорошо говорят другие люди. Это не часто встретишь. Почему я дал незнакомому человеку из Ростова такие деньги — загадка. Это была магия. Сашина магия. Спустя время он появляется снова и привозит фильм. Я в ужасе, потому что в фильме сплошная матерщина. И я говорю: «А ты для кого снял этот фильм, дорогой мой?» Он говорит: «Ну как? Я по-другому этот фильм снять не мог». Этот мат меня оглушил, я понял, что никакой канал не возьмет фильм, что у фильма нет будущего. А значит — плакали мои денежки. Расстались мы плохо. Я сказал: «Ну, ладно, иди, делай с этим фильмом что хочешь». Я хотел даже убрать свое имя из титров, но Сашу это так расстроило, что я не стал настаивать.
Сусанна Баранжиева:
Мы купили пленку «Кодак», составили завещания (так было положено), согласовали все документы. Разрешение на выезд подписал Ястржембский, но в Чечню нас никто не брал. Мы сидели на рюкзаках и ждали, ждали… Помог нам невероятный случай… И Геннадий Николаевич Трошев.
Ольга Кондрашова:
Я в то время была главным редактором службы информации. У нас в студии часто бывал генерал Трошев. Мы все очень его уважали, он рассказывал такие вещи, которые в официальной прессе или на телевидении были невозможны. Расторгуев и Трошев были похожи — у обоих хулиганский характер. Они встретились во время второй чеченской кампании. Трошев собирался кого-то из нас взять с собой в Чечню. Чеботарев дружил с Трошевым и знал, что он нас приглашает, но был категорически против: «Я тебе голову оторву». А Саше никто ничего не мог запретить. Он даже не спрашивал: схватился сразу — и умчался в Чечню.
Сусанна Баранжиева:
Мы рассказали Трошеву, какое кино хотим снять, и он согласился взять нас на свой борт — самолет через полтора часа… Но Чеботарева в редакции не было. А заместителю он запретил что-либо нам подписывать. Мы улетели без подписи.
Дмитрий Левчук:
Саша поехал в Чечню, потому что в армии не служил: его это мучило. Он был по-настоящему добрым человеком: видел человечность там, где ее другие не видят. Видел конкретного человека с его болью и слабостью. «Чистый четверг» — воплощение его доброты.
Сусанна Баранжиева:
В Чечне каждый день был непредсказуем. Менты перестреливались с военными. Однажды нас рассадили по разным БТРам, чтоб если погибнем, то не все разом. И в сопровождении вертолетов мы отправились к линии фронта. Когда начинался обстрел, солдаты ныряли в люк, а Кечик с камерой оставался верхом на БТРе. Когда он снимал, то ничего не боялся. Он боялся, но уже потом или еще до… За солдатскими сортирами было минное поле, но карту с разметками потеряли. Заминирован был даже православный крест, который поставили на месте упавшего вертолета. Мы очень мерзли. Я уговаривала Сашу надеть дубленку, а он не мог быть в тепле, когда я в холоде. Так мы вдвоем и ходили в холодных куртках.
Эдуард Кечеджиян:
Случалось, что свои стреляли по своим, любой мусор под ногами мог оказаться взрывчаткой, сапогами погибших топили буржуйку. Боль и страх приходилось утолять алкоголем.
Вокруг нас были мальчики, почти дети. Что значит для восемнадцатилетнего мальчика, который автомат в руках не держал, на стрельбище не ходил, убить человека? Надо стрелять или убьют тебя. Безумные глаза этих ребят я помню и сейчас.
В Чечне мы долго искали образ, объясняющий, что такое война. Солдаты шли в баню, еле передвигая ноги, вязли в грязи. Сапог не было видно — только обволакивающая, грязная, черная, тяжелая масса, которую они тащили за собой. Война — это грязь.
Сусанна Баранжиева:
Назад мы возвращались с женщинами и детьми, которые приезжали повидаться со своими. Наш вертолет чуть не упал, потому что мальчишка, который заливал масло в баки, забыл что-то завинтить. Только благодаря опытному летчику мы не разбились. На «Дон-ТР» нас даже никто не спросил, как все прошло. Внезапно меня вызвал генеральный и сообщил, что я уволена — «полетела в Чечню без разрешения руководства». Я спросила: «У вас много было желающих отправиться в горячую точку? Честный журналист не может быть в стороне от войны, которая под боком; мы поехали, чтобы узнать правду». Уволили только меня: Саша и Кечик были лауреатами «ТЭФИ».
На следующий день Саша написал заявление «по собственному желанию»… Обстановка была напряженная, нас даже не пускали на студию забрать вещи. Хотя мы никого не подставили, заранее подготовили все программы, которые должны выйти за время нашей командировки в Чечню.
Ольга Кондрашова:
Увольнял его Чеботарев вовсе не за фильм «Чистый четверг». Генеральный просто нашел повод, он бы Сашу уволил в любом случае. Если бы речь шла о фильме, Чеботарев бы этого не сделал. Он человек, конечно, неоднозначный, но у него было представление о профессиональной чести.
Чеботарев и Расторгуев схлестывались по разным поводам. Они были не просто антагонисты — ни одного, ни другого ничем невозможно было остановить. Генеральный мне с возмущением рассказывал, что однажды у них с Расторгуевым чуть до драки не дошло. К тому же Саша всегда прямо говорил, что думает, а на «Дон-ТР» это уже было не принято. С Чеботаревым иметь собственное мнение бесполезно. Если он кого-то начинал уничтожать, он делал это до конца.
Сусанна Баранжиева:
Решили, что если мы проглотим это увольнение, то все будут бояться «начальника», и подали на телекомпанию в суд. В качестве компенсации просили пленку «Кодак», которой нам не хватало на досъемку. Денег на адвоката у нас не было, и нас безо всякого гонорара защищала студентка с юрфака.
Александр Расторгуев и Эдуард Кечеджиян на съемках фильма «Чистый четверг» / 2001
Ольга Кондрашова:
На суде от телекомпании было человек шесть-семь. Нужно было только подтвердить, что Саша и Сусанна уехали без письменного разрешения. Все и подтвердили. Расторгуев — часть моей больной совести: я должна была драться, должна была тоже написать заявление об уходе, устроить митинг… Спустя много лет, когда арестуют КириллаХудожественный руководитель московского театра «Гоголь-центр» Кирилл Серебренников в 2017 году был помещен под домашний арест в рамках дела «Седьмой студии» (освобожден под подписку о невыезде в 2019-м). В 1990-е годы Серебренников и Расторгуев вместе работали на ГТРК «Дон-ТР»., многие из наших сделают вид, что никогда не знали его.
Сусанна Баранжиева:
Мы проиграли первый суд, выиграли второй (кассационный); но третий (верховный) подтвердил справедливость нашего увольнения. У меня в трудовой книжке стоит: уволена за прогулы. Тогда мы создали свою студию — «Кино». Я стала учредителем, Саша — генеральным директором. Адрес киностудии — мой дом. Вынули из маминой спальни шифоньер и кровать, поставили рабочий телефон. Кечик еще с полгода помучился и тоже уволился по собственному желанию. Нужны были деньги на вторую экспедицию, а их не было. К кому только мы не обращались.
Сагалаев не одобрил материал, и после долгих мытарств Саша все-таки написал ему письмо.
письмо эдуарду сагалаеву
Александр Расторгуев
Уважаемый N.!
Вчера, 19 августа, в 16:55, военно-транспортный вертолет Ми-26 был сбит ракетой боевиков и упал на минное поле рядом со взлетной площадкой ханкалинской военной базы. По штатному расписанию этого вертолета на борту должно быть не более 82 человек.
Но такой большой транспортный вертолет на этом маршруте на большую землю — один.
Номера я не помню, но хорошо запомнил бортмеханика этого вертолета, который, по нерушимому ростовскому землячеству, взял на борт всю нашу группу, наш двухсоткилограммовый груз в первый и во второй раз, когда мы улетали из Чечни. И командира этого борта, который, зная, как тяжело выбираться из Чечни отпускникам и дембелям, всегда вдвое, а то и втрое больше берет людей на этот злополучный, самый драгоценный во всей Чечне для всех солдат борт, летящий домой. Берет мимо списка всех раненых, берет груз-200. Берет любовниц гэбистов, главных бухгалтеров, отправляющихся за деньгами в округ, берет пожилых женщин — жен уважаемых прапорщиков и высших офицеров, сменившихся телефонисток, генеральских тещ, друзей героя России майора Тельмана, нужного человека из вещслужбы. Берет десяток озверевших от ожидания дембелей. Берет весь их скарб, грязное белье, тощие вещмешки, полные и пустые нелепые стеклянные банки, детские коляски, старые тумбочки, заклеенные переводнушками от жвачек, и сушилки для посуды, видаки с «мародерки» и скупленную по дешевке у чеченок поддельную консервированную жратву.
Все это, человек 200–220, с тонной всякого хлама между ног и под жопами, как селедки в бочке, с мыслями об окончании своего ада, с благодарностью к этим суровым летчикам, которые подобрали их с пропеченной и продутой бетонки, вся эта простая, грязная солдатня, которая молится на войсковую авиацию — вэвэшная для голубых кровей, — все эти люди, с перебинтованным горлом, с расстройством желудка и севшими от здешней воды почками, все разряженные дембеля, готовые любить первых же проводниц на моздокском вокзале, молодой боец из экипажа, которого все затюкали за неправильную заливку масла и за зеленое, дикое для этих мест малолетство, белобрысый майор тыловой службы с красными глазами, которому навесили к трехдневному отпуску еще и обязанность сдать под расписку на эвакопункт три трупа, семья контрактника, получившего перевод в мирную краснодарскую станицу — он, жена, матрас и несколько кастрюль, — и наш бортмеханик Марат, седой мужик в тельнике и наколках, с калмыцкой добрющей мордой, который отверг с обидой деньги, а Сусанне сказал: «Ты-то чего сюда приперлась, жить не хочешь?», еще черная, какая-то облезлая собака, которая от двух полетов в день потеряла ориентацию и сидит под клепаным дюралевым трапом, — все они, жмущиеся друг к другу, стоящие на откидном заднем люке, сидящие на вещах соседа, прилипшие к иллюминатору, ошалевшие от мысли, что через сорок минут они будут в мирной стране, где есть асфальт, где ходит автобус и продают горячие чебуреки, — все они сбиты неуправляемой самодельной ракетой, пущенной с окраин русской Ханкалы, или из мирного дачного поселка за железкой, или из Октябрьского района Грозного, который по причине наступившего беспросветного мира восстанавливает, правда на бумаге, Казанцев. Ракета из мирной, по словам всех врущих чинов, Чечни сбила военный транспортный пассажирский борт. Все эти люди смотрели мне в глаза. А я им. Они помешали мне снимать — не развернуть камеру — темень, затылки, улыбки, глаза. Командир сказал: «Примета плохая…»
СМИ, конечно, соврут, скажут, что на борту сверх положенных были ну еще несколько, и то опаздывающих на доклад к мирному министру военной обороны, — НО НЕ ДВА ЖЕ «КУРСКА», в самом деле, ЗАВАЛИЛ ОБКУРЕННЫЙ БОЕВИК СО СВОЕГО МИРНОГО ОГОРОДА или какая-нибудь Эльза Кунгаева. НЕ ДВА ЖЕ «КУРСКА» УПАЛИ РЯДОМ С САМОЙ КРУПНОЙ И БОЕВОЙ ВОЕННОЙ БАЗОЙ РОССИЙСКИХ ВОЙСК. На минное поле с разворованными и проданными мирным жителям минами. <…>
Бредовый финал нашего реального фильма в точности состоялся в бреду новостийной реальности. И вот скольких жизней стоит наш фильм. <…>
Это почти два года и наших маленьких жизней. Моей, Сусанны, Кечека. Это наше увольнение и уже больше года полная неустроенность, отсутствие и невозможность другой работы и даже зарплат. Такая вот семейная чепуха. А кино все находится в работе. Чем дольше — тем дороже стоит. Эти деньги я не просил только у пробегающих собак. <…>
К сожалению, наше дело, кроме высоких моральных смыслов, требует материального чернозема. И в том, что слова о нравственной ответственности за то, что мы вместе делаем, стоят рядом со сметной калькуляцией, есть какая-то грубая вещь. Но не хитрость. И мне стыдно за то, что приходится это писать.
А. Расторгуев, 20 августа 2002 года
Эдуард Сагалаев:
Прочитав его письмо, я сделал второй необъяснимый поступок: дал денег на завершение фильма. Сейчас я думаю: о скольких вещах в жизни сейчас приходится сожалеть и как важно для меня сейчас, что я принял тогда единственно правильное решение. Меня талант его сразил. И абсолютная честность.
Георгий Ермоленко:
Саша работал со звукорежиссером Натальей Сидякиной, а она взяла меня ассистентом. Он ее попросил: «Ты его учи, натаскивай — будем работать».
Фильм был собран по картинке, и весь звук нужно было придумывать. Как оказалось, звук в итоге писал сам Саша. Были фонограммы. То синхронные, то нет. Поэтому ключевые интервью в готовом фильме шли на черном фоне. Много всего добывали по ходу сами: ходили в воинские части, записывали чистку оружия, разборку-зарядку-разрядку. Ездили на стрельбы, писали и там. И все это на советское оборудование.
Там есть эпизод — солдаты идут и поют. Саша вел переговоры с Земфирой по поводу песни «Прости меня, моя любовь». Он хотел использовать оригинал, но они не сошлись. Тогда он договорился, что песню перепоют в кадре. И мы записали школьников, попросили их спеть во время урока начальной военной подготовки. Было много экспериментов. Работа шла довольно мучительно. Мы полгода сидели у меня дома с Сидякиной и Сашей. Против одного эпизода Саша сопротивлялся: где играет дудук, а дети читают письма. А я плакал на этом моменте. И как-то его отстоял. Потом пересмотрел — Саша был прав, там кино идет настоящее, потом вдруг эта журналистская вставка и снова кино продолжается… Надо было Сашу слушать, а не вставлять эту клюкву. Ездили на студию Ростовской кинохроники и делали тестовые просмотры. Официально Саша готовил совсем другую версию, которую потом и сдал на киностудию, предварительно поцарапав весь исходник гвоздем. Эта версия до сих пор лежит в банках в «Доме кино». Не знаю, зачем царапал, — чтобы никому не досталось. Оставил себе копии, а негативы испортил. Было в нем такое.
Александр Расторгуев и Сусанна Баранжиева
Эдуард Сагалаев:
А потом начали происходить чудеса. Он приезжает то с одного фестиваля, то с другого, то с третьего, и все привозит всякие стеклышки и статуэтки — призы… И деньги! Две тысячи евро, пять тысяч евро, семь тысяч евро. Но я эти деньги отказывался брать. Пересмотрел фильм, и только тогда его понял. Также понял, что если останусь в истории, то благодаря этому фильму. А потом уже незаметно-незаметно мы с Сашей стали дружить.
Сусанна Баранжиева:
«Чистый четверг» попал в программу французского фестиваля Cinema du Reel. А нам даже одеться было не во что. Но всё же поехали, представили фильм и быстро вернулись, не дожидаясь подведения итогов. А потом оказалось, что нам дали главный приз. И Сагалаев подарил Саше крутой ноутбук, на котором он много чего потом смонтировал.