Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Клэр Вида. Свои и чужие. Этнические стереотипы в средневековой Европе, 950–1250 гг. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2024. Перевод с английского Анастасии Инопиной. Содержание
В XII веке поэзия была не жанром текстов для чтения в тишине и одиночестве, а сочинялась в первую очередь для устного исполнения или по крайней мере для чтения вслух при отсутствии публики. Сила поэзии и риторики выходила далеко за рамки эстетики и выполняла также политические, социальные и этические функции. Инвектива и панегирик, наряду с гимнами, считаются в этом отношении самыми ранними формами поэзии, которые при устном исполнении могли использоваться для управления социальными отношениями. На практике, например, инвективы применялись в общественных местах с целью подорвать чью-либо репутацию и исключить человека из сообщества.
Социальная сила поэзии очевидна, если мы посмотрим на ее отношение к судебной власти. Поэзия, как и придворная риторика, была связана с искусством убеждения и стремилась использовать сильные образы, затрагивающие струны воображения слушателя. И поэт, и адвокат могли прибегнуть к юмору, остроумию и насмешкам для того, чтобы не только развлечь, но и дискредитировать оппонентов в суде. Эта связь между судебной медициной, литературой и инвективой проявляется в многочисленных соответствующих правилах, изложенных в руководствах по ораторскому искусству и поэзии, касающихся использования инвективы, где oratio invectiva инструктирует студентов-юристов и дипломатов в своих письмах использовать насмешки в disputatio. Например, древнеримский «Rhetoricum ad Herennium» учит нацеливаться на внешние маркеры, такие как место рождения, а также физические и психические аффекты. Во второй половине XII века руководства по ars dictaminis и ars praedicandi поощряют использование оскорблений аналогичным образом. В искусстве поэзии, о котором говорилось в предыдущей главе, и Матвей Вандомский, и Жоффруа Винсауф различают похвалу и ругань как этические инструменты изобретательства, советуя балансировать насмешки и порицания, чтобы придать серьезным вещам более легкий оттенок.
Очерчивание моральных границ сообщества выражалось в форме сирвент, политически заряженных стихотворений, возникших на основе двух классических традиций: судебной и эклоги. Боевые стихи в судебной традиции, включающие в себя стихи об этнических дебатах, обычно располагались в двух блоках, причем каждая сторона излагала свою точку зрения, после чего «судьи» выносили решение. Стихи-дебаты в традиции эклоги, с другой стороны, содержат альтернативные короткие стихи, созданные по образцу певческих состязаний пастухов Вергилия. В эпоху Каролингов, и особенно в XII веке, монахи и священнослужители создали множество стихов — дуалистических дебатов между, например, нечеловеческими сущностями вина и пива, воды и вина, лета и зимы, души и тела, а также и между этническими группами. Источники, рассматриваемые в этой главе, включают сатирические эпиграммы, пародии и стихотворные дебаты, написанные в конце XI века.
По-видимому, как и в случае с каталогами оскорблений Бонкомпаньо да Синья, о которых говорилось ранее, стихи и эпиграммы для этнических дебатов были написаны для исполнения перед живой аудиторией. О том, как этнические стихи распевали вслух, мы можем узнать из образовательного трактата по риторике, составленного Марбодом Реннским, «De Ornamentis verborum» («Об украшениях слов»). Марбод преподавал в соборной школе Анжера на территории современной Франции. В своем обсуждении complexio, которое Эверард из Бетюна позже скопировал в свой школьный учебник грамматики «Graecismus», Марбод трижды подряд восхваляет превосходство анжуйцев в военном деле. Complexio, повторение начальных и последних слов в последовательных предложениях, намеренно создано для усиления чувства гордости, контроля и принадлежности среди учеников. Легко представить, как учитель формулировал каждое предложение в форме вопроса, после чего ученики скандировали ответ как военный строй:
Кто сражается мужественно? Анжуйцы.
Кто побеждает своих врагов? Анжуйцы.
Кто щадит побежденных? Анжуйцы.
Злоба, таким образом, не трогает превосходных анжуйцев.
Маленький стих Марбода представляет собой литературное упражнение, дополняющее совет Вегеция использовать негодование и гнев для воспитания враждебности по отношению к врагу. Это усиливало групповые эмоции гордости и преданности. Однако основная цель инвективы заключалась в обвинении других и была пропитана вопросами морали. Это особенно относится к сатире, конечной целью которой было порицание порока и поощрение добродетели как форма конструктивной критики. В этом смысле инвективы, насмешки и акты агрессии не были несовместимы с религиозной этикой; это были моральные инструменты, которыми управляли люди Церкви, а не обязательно конкретные проявления антагонистической народной культуры. Действительно, сатирические тексты писались высокопоставленными священнослужителями: например, пародии на cena (обед) исполнялись для пап и императоров. Критика XII века была направлена на коррупцию духовенства и лицемерие в монастыре, на скупость и симонию в Церкви; фактически люди любого статуса, от королей до крестьян, могли оказаться в эпицентре ее насмешек. Сатирическая литература включала пародии, такие как «Tractatus Garsiae», мессы для пьяниц, мессы для игроков, насмешки, болтовню и остроты. В зависимости от ситуации это означает, что высмеивание этнического другого может также служить зеркалом, предупреждающим слушателей о ловушках моральной и физической слабости внутри себя. И это можно применить и к этническим группам, участвующим в войне. Литургические «страсти» этнических групп XIV века оплакивали судьбу шотландцев, французов после битвы при Куртре и евреев Праги.
Антиримская сатира и инвектива
Жанр сатиры получил распространение в конце XI века в антиримской сфере, в контексте движения григорианской реформы и институционализации церкви. Значительное количество сатирических текстов, созданных в это время, содержит этнические насмешки, направленные на притязания Рима на гегемонию и папские институты. Этот вид сатиры развивался в школах, о чем свидетельствуют различные примеры тщательно продуманной игры слов с грамматическими падежами в стихах. Эти небольшие стихотворения часто рассматриваются как результат композиционных упражнений под влиянием изучения древнеримских поэтов, включая Горация, Ювенала, Персия и Марциала. Однако диатрибы также укоренены в социально-экономической реальности и представляют собой прямую реакцию на введение во время борьбы за инвеституру servitium — платы, взимаемой Римом с вновь избранных священнослужителей. Нападения отражают основную обеспокоенность по поводу более сильной и мирской папской курии, которая расширяла свой бюрократический контроль. Поэты работали с более древней, устоявшейся традицией создания диатриб против римского высокомерия и алчности, впервые сформулированной в Новом Завете в контексте репрессий и господства Рима. Действительно, обоюдоострая репутация Рима как опоры имперской власти и примера гражданской добродетели питала давнюю традицию как побуждения к похвале и подражанию, так и обвинений в сексуальной непристойности, ненадежности, жадности, высокомерии и спорном поведении. Резкое нападение Лиутпранда Кремонского на Рим в «Донесении о посольстве в Константинополь» в контексте его дипломатической миссии в Византию в 968 году по велению немецкого императора Оттона I (912–973), вероятно, является наиболее известным примером.
В ответ на движение григорианской реформы теперь раздавались обвинения в том, что жадность Рима наносит ущерб всей Церкви, в частности взносы, которые священнослужители должны были платить Риму, когда вступали в должность. Это вызвало взрыв сатиры на продажность и многочисленные жалобы на то, как богатство общин утекало со всех уголков мира в Рим. В диатрибах против продажи фальшивых реликвий говорилось: «Империя пала, но в Риме сохранилась гордость. Культ алчности правит жестоко. <...> Вы убивали живых святых жестокими ранами, а теперь продаете их мертвые конечности. Но пока земля пожирает кости, вы будете продолжать торговать ложными реликвиями». Сатирики высмеивали суммы денег, которые англичане, известные своим чрезмерным богатством, отправляли римскому папству, утверждая, что англичане посылали большие суммы серебра для подкупа скупой курии. Английский монах-бенедиктинец Гервасий Кентерберийский (ок. 1145 — ок. 1210) утверждал в своей «Хронике», что архиепископ Кентерберийский отправил в Рим груды мощей мучеников Альбина (белый, серебряный металл) и Руфина (красный, золотой металл). Это вызывало в памяти популярный образ симонии и жадности в Римской курии. Показателен этимологический каламбур названия R.O.M.A. валлийско-английского архидиакона и придворного сатирика Вальтера Мапа (ум. 1209/10), утверждающего, что это означает Radix Omnium Malorum Avaritia (Жадность — корень всех зол). Сатирики представляли и помещали местные церкви в религиозный ландшафт мученичества, который теперь добывался, монетизировался и облагался налогом. В крайне сатирической пародии «Трактат Гарсии Толедского» (1099) Рим хнычет:
Утешаемся, утешаемся, люди мои; вот Альбин идет, вот Толедская церковь приводит к нам Руфина. Вот три галла приносят подношения; вот Англия, в которой хранятся погребенные внутренности Альбина, отправляет их вам обратно. Взгляните на богатую резиденцию фламандцев, где искусно спрятаны кости мучеников...
Этнические поэтические состязания
В то время как нападки на алчность римлян противодействовали попыткам централизованной церкви выкачивать деньги и выдвигать моральные претензии в отношении поведения духовенства, многие из ранних каталогов оскорблений указывают на вспышки этнических чувств в социальных и политических конфликтах, разыгрываемых в школах. Вместо того чтобы выражать намерение реформироваться, они были призваны причинить вред или высмеять, поддержать самоидентификацию и разжечь эмоции, повышающие готовность сражаться с врагами, нападать на других, принижая внешний вид, характер, привычки в еде и питье и, в частности, религиозность. Священнослужители также начали играть в игры с названиями групп.
В XII веке нормандская Англия и северные регионы Франции имели особый вкус к инвективной и прозаической сатире. В то время как, по мнению Т. Дина, оскорбления, направленные против отдельных лиц во время ссор в Италии XIV и XV веков, были сосредоточены на трех архетипах (сексе, дефекации и гнилости), этнические насмешки здесь относились к категориям порока (высокомерие, алчность), трусости в военной сфере и неумеренности в еде и питье. Даже французов, которых так часто восхваляют как рыцарей и ученых столпов веры, изображают высокомерными, непостоянными и женоподобными, лишенными настоящей храбрости. Норманны также считаются рыцарскими, но гордыми и жестокими людьми, возможно, эта репутация унаследована от прошлого. Британцы глупы; фламандцы богатые, но словоохотливые; Англичане, кроме того, что они умны, веселы и обладают хорошим чувством юмора, еще являются пьяницами, трусами, коварными змеями, говорящими на ужасном французском языке.
Один из самых ранних дошедших до нас примеров этнической инвективы можно найти в сборнике латинских стихов и пословиц конца XII века, написанном в основном англо-нормандскими или северофранцузскими священнослужителями, включая Серло из Вильтона и архиепископа Ильдебера де Лавардена. Дважды писец переписал на поля насмешливые строки об этнических группах. Возможно, он был английским священнослужителем в Париже, проверявшим этническую принадлежность студентов в своей среде:
Французы, я вижу, непостоянны и хвастаются богатством
Своих талантов, если продолжают учебу.
Британцы, я вижу, готовы к ссоре,
Хотя их Артур никогда не выставляет себя напоказ.
Норманны подстригают волосы, разговаривают с
элегантностью — их родная почва позволяет.
Английская знать присылает мне белокурых учеников,
Которые ярко сияют благодаря Альбину.
Тевтонцы вряд ли католики, никому не друзья:
Когда они приветствуют тебя, берегись, ибо они твои враги!
Стоит на мгновение остановиться, чтобы раскрыть этот пример этнического поэтического состязания, чтобы понять, как анонимный автор повторяет распространенные шутки и брюзжания, встроенные в политический жизненный мир школ, церкви и судов. Во-первых, замечание о том, что тевтонцы едва ли католики, встречается и в пословицах, посвященных народам Эльзаса и Вестфалии. Предупреждение о необходимости быть начеку проявляется в стихах об английских «хвостах», а также в женоненавистническом контексте, наводя на мысль о том, как стереотипы переходят из одной группы в другую. Намеки на бретонскую глупость встречаются как в латыни, так и в народных источниках конца XII века, в оксюморонических поговорках, таких как «Ни жирный цыпленок, ни мудрый бретон». Образ разгневанных бриттов (ira Britonnum в более ранних монашеских списках) перекликается с высказываниями о том, что они с готовностью затевают драку и машут кулаками. Однако склонность бретонцев прибегать к насилию представлена здесь как акт отчаяния. Отсылка к королю Артуру также известна как «Бретонская надежда». Это уничижительный комментарий к так называемой бретонской вере в то, что король Артур однажды вернется и освободит бретонцев от ига англо-нормандского подчинения. Это придворная шутка в более мрачном контексте англо-нормандских претензий на Бретань. Насмешки над верой бретонцев особенно достигли апогея во время кампании английского короля Генриха II по утверждению своих притязаний на Бретань в 1167 году. Например, «Draco Normannicus», хроника, написанная между 1167 и 1169 годами Этьеном де Руаном, монахом аббатства Бек в Нормандии, содержит поддельные сатирические письма, написанные графом Роландом Артуру, который отвечает с острова Антиподов. Наконец, хотя в стихе повторяется торжествующее хвастовство тем, что Франция — родина учености, здесь французы также непостоянны и горды.
На самом деле только норманны кажутся достойными похвалы, хорошо говорящие, с аккуратно подстриженными волосами. Это последнее замечание сопровождается любопытным отступлением: это происходит только в том случае, если их родная почва «позволяет это». Может ли это быть насмешливым намеком на качество англо-нормандского языка и культуры под влиянием английских обычаев? Во второй половине XI века капеллан Гийом из Пуатье (ок. 1020–1090), автор «Carmen de Hastingae Proelio» («Песня о битве при Гастингсе»), и Балдрик, аббат Бургеля и епископ Доль-де-Бретань, связывали длинные волосы с женственностью и невоинственными качествами. По словам Х. Томаса, длинные волосы вошли в моду сначала среди англо-нормандской знати, а затем в кругах английских бюргеров и крестьян в первые годы XII века.
Это вызвало большое презрение Церкви, которая с 1090-х годов неоднократно издавала повеление, что «никто не должен отращивать длинные волосы, но должен стричь их, как подобает христианину», под угрозой отказа в христианском погребении и отречения от Церкви. Более того, в конце XII века в латинских и народных шутках хорошо развитый французский язык норманнов противопоставлялся буйному англо-нормандскому языку. В «Романе о Лисе», например, лис Ренар маскируется под жонглера, чтобы обмануть волка Изенгрима, но не может спрягать даже простой глагол être. Англо-нормандцев высмеивали за то, что они говорили на «мальборо-французском», путали род существительных, забывали слоги и вообще замутняли свой вокабуляр.
Другой сборник провербиальных этнических уколов — «Итальянцы продают все, как священное, так и мирское» — в той же рукописи снова берет в качестве ориентира алчность Рима, хотя теперь он заменен Италией. Начинаясь с нападок на ненасытную жажду денег в Италии, он комментирует обычаи еды и питья фламандцев и англичан, пьющих пиво, бретонскую письменность и пение жителей Оверни. На этот раз составитель решительно положительно относится к французам, которые, как говорят, побеждают в битвах, но не дают повода к войнам, если их не спровоцировать. Однако сборник пословиц также появляется в расширенной версии в рукописи XIII века, хранящейся в Британской библиотеке, где немцев осуждают как почти не католиков, а норманнов считают обладателями самого коварного из характеров. Эти стихи содержат мешанину провербиальных сатирических намеков на финансовую жадность, религиозность, привычки в еде и питье, а также поведение на войне, собранную и предположительно адаптированную к этноцентрическим чувствам писца. Традиция продолжилась в XIII веке, когда был составлен обширный каталог, посвященный преимущественно немецким территориям, многие варианты которого продолжили появляться и в XV веке, кульминацией чего стало вагантское стихотворение, игриво оплакивающее бегство странствующего клерка, спасающегося от фламандского масла, пьянства богемцев и лживых венгров.