Олив Кристиан Малвери
Олив Кристиан Малвери (в замужестве Маккирди) родилась в 1871 году в Лахоре — на территории, которая в то время была частью Британской Индии, а теперь входит в состав Пакистана. Ее семья англо-индийского происхождения исповедовала англиканство, и Олив получила вполне английское воспитание и образование. В 1898 году благодаря финансовой помощи друзей она приехала в Лондон и поступила учиться в Королевский колледж музыки, но через полтора года оставила учебу и начала давать уроки красноречия и выступать с мелодекламацией, пересказывая индийские легенды.
Олив с юных лет интересовалась вопросами просвещения и пропагандой трезвого образа жизни. В Лондоне она стала сотрудничать с различными благотворительными организациями и часто выступала на мероприятиях Общества трезвости. Во время организованной Обществом поездки в Америку она посетила не только Белый дом по приглашению президента Теодора Рузвельта, но и благотворительный общественный центр в Чикаго, организованный Джейн Аддамс — известной суфражисткой и пацифисткой, будущим президентом Международной женской лиги за мир и свободу и лауреатом Нобелевской премии мира 1931 года.
В Америке Олив Кристиан Малвери встретилась с дипломатом Арчибальдом Маккирди, за которого впоследствии вышла замуж; он поехал вместе с ней в Лондон и поддерживал ее начинания. На их свадьбе в 1905 году подружками невесты были уличные торговки из бедного лондонского района Хокстон, а в качестве гостей Олив пригласила тысячу работающих девушек.
Олив Малвери, около 1904 года
В 1904 году журнал «Пирсонс Мэгэзин» заказал ей серию фоторепортажей «В гуще событий» (The Heart of All Things) о жизни лондонских низов. Собирая материал, она попробовала себя в роли уличной певицы, лоточницы, официантки в баре, фабричной работницы, торговки овощами, мороженщицы, продавщицы в магазине. На собственном опыте она узнала, сколько весит тележка торговца, сколько зарабатывает цветочница в хороший и в плохой день, каков на вкус хлеб, достающийся на ужин постояльцам приюта Армии Спасения, на каких улицах можно найти ночлежные дома, а на каких — взять внаем младенца, чтобы торговля спичками шла бойчее. Журнальные статьи стали основой для ее первой книги «Рынок душ» (The Soul Market), опубликованной в 1906 году и имевшей большой успех.
Ее книга о проституции «Белые рабы» (The White Slave Market) переиздавалась 14 раз с 1912 по 1976 год.
Часть средств от продажи своих книг Олив Кристиан Малвери отдала на постройку в Лондоне двух приютов для бездомных женщин.
Олив Кристиан Малвери
В гуще событий
Спустя короткое время после начала моих походов в царство Бедности я познакомилась с некоторыми из уличных торговцев, развивающих коммерцию в наших городах.
Эти любопытные создания — обычное явление почти для любого крупного города в нашем королевстве, и внешне они до странности похожи между собой. Повсюду у них одни и те же несвежие, безжизненные лица, та же слабая протянутая рука, то же постоянное ожидающее выражение.
Конечно, приходится слышать всякие небылицы о том, что лоточники наживают состояния, что оборванные, дрожащие от холода бедняги, продающие спички, шнурки для обуви, застежки для воротничков и кольца для зонтиков на Стрэнде или на Лудгейт-Хилл, только изображают из себя бедняков, а на самом деле получают изрядную прибыль.
Это, конечно, не так: уличных торговцев слишком много, чтобы такое было возможно. На Лудгейт-Хилл лоточники стоят вдоль дорожек сплошными рядами. Помимо тех мужчин, женщин и детей всякого возраста, для которых уличная торговля составляет постоянный, хоть и ненадежный, источник дохода, ряды лоточников все время пополняют безработные и те, кто оказался в Лондоне без средств к существованию и всеми правдами и неправдами сумел раздобыть несколько пенсов, чтобы начать свое «дело». Увы, я на собственном опыте узнала, что состояния, нажитые уличными торговцами, существуют только в воображении тех «исследователей человеческой природы», которых Провидение одарило щедрым оптимизмом в обращении с фактами.
Исследуя жизнь в разных кварталах, я сама побывала уличной торговкой и, заглянув в свою банковскую книжку по окончании эксперимента, обнаружила, что эти несколько дней, что я занималась спекуляцией, были разорительны, как попытка играть на фондовой бирже для новичка — ну разве что в меньшем масштабе. А ведь мне везло лишь немногим меньше, чем большинству профессиональных лоточников.
Уличная торговка, продающая гребни и щетки для волос
В секреты этой особой отрасли торговли меня впервые посвятила женщина, с которой я познакомилась и подружилась однажды вечером на ступенях у моста Ватерлоо. В тот день она ничего не заработала. Лил дождь, а у нее не было денег на ночлег и еду. Ее жалкие товары намокли и уже никуда не годились.
— Чего ныть, все равно без толку, — безнадежно сказала она. — Может, завтра подфартит, если солнце выйдет, а так один Господь знает, откуда что берется. У меня ни гроша нет, ищи не ищи, — ее хриплый смешок рассыпался, как капли холодного дождя по ступеням.
Я подумала, что надо бы самой попробовать заняться мелкой уличной торговлей, чтобы узнать, каково приходится людям, которые искушают судьбу подобным образом.
— Во сколько обойдется раздобыть добра, чтобы хватило на лоток для меня и для вас? — спросила я.
— Что, на два лотка?
— Да, один вам, другой мне?
— По-разному, — коротко ответила она. — На два шиллинга можно так себе, а если по два шиллинга на каждую, так и прилично.
Мистер К. — тот друг, который сопровождает меня почти во всех моих странствиях по Лондону — был в это время со мной, и я сказала женщине, что он даст мне денег, если мы с ней сможем где-нибудь пристроиться торговать с лотка. Я ей пообещала долю в выручке, если она возьмет меня с собой. Она была слишком измотана и подавлена, чтобы ставить условия, и ей было довольно возможности поесть и укрыться от дождя. Она очень мне сочувствовала из-за мистера К., которого она сочла типичным здоровым бездельником, норовящим жить за счет заработков своей бедной жены.
Мы дали ей шиллинг и условились встретиться завтра.
Прежде чем отправляться на эту встречу, мне нужно было поработать над костюмом. Просто невероятно, насколько трудно одеться так, чтобы тебя приняли за свою, особенно если ты собираешься жить среди этих людей.
Мне пришлось раздобыть «тряпье» для торговли вразнос. На мне была юбка за 11 пенсов и неизбежная черная шляпка, мятая и порыжевшая. Дополняла мой наряд пелерина, купленная у одной девицы, занимавшейся мытьем лестниц.
Когда утром я встретилась с той женщиной, она приветствовала меня словами:
— Тебе, дорогуша, надо бумагу получить.
— Бумагу? — спросила я.
— Ну да, лицензию.
— А где мне ее взять?
— В полицейском участке — там, где живешь.
Соответственно, мы явились в полицейский участок в Вест-энде. Уплатив сумму в 5 шиллингов, я получила бланк, где нужно было указать поручителя, обязательно домовладельца. Одним из вопросов, которые задал мне дежурный инспектор, был: «Вам приходилось отбывать тюремное заключение?»
Я уже начинаю привыкать к такому вопросу — именно его мне задавали в прошлом году, когда я путешествовала в Америку первым классом.
Лицензия была мне выдана без всяких затруднений.
Мы с моей новой подругой отправились в лавочку, расположенную во дворе неподалеку от Стрэнда — там мне предстояло купить себе «добра», как неизменно называют свой товар лоточники.
«Толкать будем на Флит-стрит», — сказала мне напарница, когда мы закупили полные лотки товара у жизнерадостной дамы, курившей трубку и заправлявшей лавочкой с «добром» возле Стрэнда. Уже через час мы заняли место на улице у сточной канавы. Я прилежно пыталась привлечь равнодушных прохожих красотой и полезностью своих товаров. В течение нескольких часов я всеми силами старалась продавать шнурки и спички, но шел дождь, и мало кто удостаивал мой лоток хотя бы взглядом.
Наконец, маленький мальчик купил коробку спичек, а вслед за ним рабочий купил пару шнурков. Примерно через час после этого всплеска деловой активности хорошо одетая дама пожелала, чтобы я ей продала две пары шнурков за один пенни.
Моя цена была пенни за пару.
Она отказалась заплатить мне эту сумму и удалилась, заявив, что это неслыханно.
Начинало смеркаться. Я устала и проголодалась. За долгие полдня у меня набралось полтора пенни выручки, из которых три фартинга составляла прибыль.
Впрочем, в тот день было очень сыро, и прохожим под мокрыми зонтами не хотелось останавливаться, чтобы расстегнуть пальто или покопаться в сумке в поисках одного пенни для покупки уличного товара.
У моей напарницы дела оказались не намного лучше — за день работы она выручила четыре пенса.
На мои расспросы о том, где она собирается ночевать, она отвечала, что пойдет на Хэнбери-стрит в Уайтчепеле, где Армия Спасения содержит приют для женщин. Я спросила, не будет ли она против, если я пойду с ней.
— Вовсе нет, дорогуша, — заверила она. — За койку там надо заплатить два пенни, но за эти деньги удобнее места не найти во всем Лондоне.
От Флит-стрит до Уайтчепела идти довольно далеко, и к тому времени, как я туда добралась, я очень устала.
Хэнбери-стрит находится в самом центре еврейского квартала.
Как и многие учреждения Армии Спасения, снаружи приют выглядит не особенно впечатляюще, но красные кирпичные стены выделяются чистотой среди бедного окружения. Когда мы подошли, возле узкой двери уже собралось несколько бездомных женщин.
Большинство из них были старухи. Кое у кого имелись узлы с вещами; все были в лохмотьях, некоторые почти разуты.
Через несколько минут после того, как я к ним присоединилась, дверь отворила плотного сложения девица с добрым лицом, облаченная в форму Армии Спасения. Ни слова не говоря, она протянула руку, и бездомные женщины одна за другой стали класть на открытую ладонь свои два пенса и проходить в дверь.
Последовав их примеру, я тоже сдала свои деньги и прошла в длинный чистый зал, обставленный не без претензии на художественный вкус. В центре зала ярко горел огонь в очаге, придавая этому месту вид оживленный и гостеприимный.
По-прежнему следуя примеру своих товарок, я купила с расположенного в коридоре прилавка кружку чая и большой ломоть хлеба с джемом — за все это пришлось заплатить один пенни. С чаем и хлебом я прошла в просторную комнату, где напротив возвышения стояли ряды стульев. В этой комнате находилось несколько служащих Армии Спасения.
Усевшись, я съела свой хлеб с джемом и выпила чай — и то, и другое было действительно вкусным. Я еще не закончила есть, когда на возвышение поднялась дама в знакомой красно-синей форме Армии Спасения и начала службу. Были спеты гимны, вознесены молитвы и прочитана основательная проповедь.
После службы нам разрешили идти спать. Помещение спальни, очевидно, когда-то было часовней. В одном конце имелось возвышение, а по обеим сторонам шли галереи. На полу рядами стояли продолговатые ящики с бортиками высотой примерно двенадцать дюймов. В ящиках лежали матрасы, обтянутые клеенкой и набитые морской травой. Еще одна клеенка использовалась как покрывало. Многие постоялицы приносили с собой связки старых газет и афиш, чтобы класть под голову и укрываться ими.
В заведении было безукоризненно чисто, и мне хорошо спалось в ту ночь. Возможно, потому, что я была так утомлена. Утром я получила завтрак, стоивший мне еще одного пенни, и в восемь часов снова отправилась в западном направлении, теперь уже в одиночку.
Я заняла место рядом с женщиной, которую раньше часто замечала стоящей возле отеля «Савой» на Стрэнде. На руках она держала младенца, и при ней был еще маленький мальчик. Она предлагала прохожим спички, и вид у нее был действительно очень несчастный.
Я заметила, что некоторые люди давали ей деньги и отказывались брать ее товар. Спустя непродолжительное время я завязала с ней разговор, и она доверительно сообщила, что торговля спичками ничего не приносит, если у тебя нет младенца. Она мне также рассказала, что младенец у нее на руках — не ее; она получает два пенса в день за то, чтобы за ним присматривать, пока его мать работает в прачечной. Таким образом, младенец приносил прибыль дважды.
Я спросила ее, нельзя ли и мне где-нибудь раздобыть младенца.
Она сказала, что аренда младенцев — дело обычное, и если попадется подходящий, то он очень хорошо окупается.
— Но с ними и мороки полно, дорогуша, — предупредила она.
Однако же она обещала к следующему дню найти младенца, которого я смогу взять внаем.
Нищенка с младенцем, около 1900 года
В этот день моя выручка составила шесть пенсов, а женщина с младенцем набрала один шиллинг и девять пенсов. Это с очевидностью доказывает, что бедные малютки действительно вызывают сочувствие и таким образом увеличивают прибыль тех, у кого они есть.
С этими крошками обходятся не настолько жестоко, чтобы вмешалось Общество по предотвращению жестокого обращения с детьми, но не требуется особого воображения, чтобы представить себе, как пагубно это для их здоровья.
Младенцев держат часами в одном положении, в любую погоду; их кормят нерегулярно и совершенно неподходящей пищей.
Многие малютки чахнут и умирают, и никто не знает, почему.
Своего младенца я наняла за шесть пенсов у одной женщины неподалеку от Фулхэм Роуд. Малютка был уже профессионал, и к чести его матери я должна признать, что это была работающая женщина, вынужденная оставлять своих детей на время работы, и что она настойчиво требовала, чтобы я заботилась о малютке и держала его в тепле.
Он пробыл у меня достаточно долго, чтобы я убедилась в ценности младенца для уличного торговца. Я набрала два шиллинга за первые два часа, что я с ним стояла. Больше я вынести не смогла — мне было жаль держать малютку на улице.
Это жестокая практика. В один день я насчитала на Лудгейт-Хилл десять женщин с младенцами. Вся жизнь детей, принадлежащих к классу бродяг, жестока сама по себе. Не зная, в каких условиях они живут, невозможно вообразить себе ту опасность, которую представляют для государства эти дети, вскормленные в среде порочной, если не преступной. Они вырастут, и эта зараза заполонит наши города.
В ходе своих дальнейших опытов с уличной торговлей я обнаружила, что такие привычные всем вещи, как спички, шнурки и прочее — не самый прибыльный товар. Бывает изредка, что торговец случайно наткнется на так называемого «дрозда», то есть популярную грошовую новинку, — и если товар оказывается действительно ходовым, то он может стать небольшой золотой жилой для того счастливчика, который вложил в него деньги.
Как-то вечером, ужиная жареной рыбой вместе с мистером К. и уличными торговцами — двумя женщинами и мужчиной, с которыми мы разговорились, — я услышала чудесную историю про человека, который заработал в один незабываемый день три фунта, продавая на Флит-стрит головоломку, известную как «пятнашки». Еще одна история была о человеке, который зарабатывал по фунту в день в течение трех недель, продавая какую-то механическую игрушку. Монополией на такие быстро расходящиеся новинки обладают почти исключительно мужчины.
Когда лицо рассказчика залоснилось от съеденного, а аппетит был утолен, он сделался еще словоохотливее. Я с удивлением смотрела на него. Ел он самым первобытным образом, но это проявление «жизни в простоте» меня не привлекало. Наш приятель пренебрегал ножом и вилкой, а уксус пил прямо из бутылки. Когда он освоился в нашем обществе, то сделался очень высокомерен и дал нам понять, сколь велико его презрение к любому, кто работает. «Работают только дураки да кони», — заявил он, и мы смутились и оробели. Дальше он поведал нам, что «ловить мух» куда проще и доходнее, чем работать. Человек этот был настоящий профессиональный бродяга.
«Ловля мух» — специальный термин для изящного приема, благодаря которому некоторые бродяги получают даром еду и ночлег. Этот прием называется также «трюк с пенни». Бродяга выбирает подходящий дом и стучится. Когда дверь открывают, он спрашивает хозяйку, и если она выходит, он начинает:
— Хозяюшка, я не побираюсь, но вот ведь какое дело. Я человек трудящий, ищу работу. Я вот с собой жену и деток привез сюда к вам в город, а денег у меня только заплатить за их прожитье, и вот еще один пенни остался. Вы, хозяюшка, сами знаете, на пенни в здешних лавках много не накупишь, так вот, я подумал, может, у вас какие залежалые кусочки найдутся? Не продадите ли их мне?
Разумеется, в девяти случаях из десяти хитрый мошенник уходит не только с едой, но и с несколькими пенсами в придачу.
Меня поразило, что из торговавших на улице женщин, с которыми я разговаривала, ни одна не имела постоянного пристанища. Позже я узнала, что уличные торговцы в массе своей ночуют в благотворительных приютах и общих ночлежных домах, тем самым уменьшая тот урон, который нанесла бы их ненадежным заработкам плата за постоянную съемную комнату. Я спросила ту женщину с младенцем, где она собирается ночевать, и она мне сказала, что в ночлежном доме для женщин, № _ по Кенсингтон-стрит. Мне это показалось так далеко, что я предложила идти в Вестминстер. Моя товарка заявила, что лучше станет всю ночь бродить по улицам, чем пойдет ночевать в одну из этих вестминстерских ночлежек.
— Почему? — спросила я.
— Там неприлично, — отвечала она, — и там такой народец, что на ходу подметки срежут, только отвернись.
— Ну, они же не станут грабить кого-то из своего же класса.
— Да какой у них класс, деточка, нет у них никакого класса.
Меня это описание еще сильнее заинтересовало, и я, не вняв ее совету, решила исследовать одну из этих неприглядных ночлежек.
Чуть ли не в тени почтенного Вестминстерского аббатства расположено несколько скверных улиц. Там я вознамерилась поискать себе подходящий ночлежный дом для исследования.
Прошли столетия с тех пор, как этот квартал давал приют и защиту от ареста головорезам, ворам и бродягам. Здесь располагалось убежище, принадлежащее аббатству. Времена изменились, кирпичные коробки с шиферными крышами заняли место некогда стоявших здесь деревянных лачуг, но дурные нравы жителей остались прежними.
В двух шагах от часовни Сент-Стивенс можно встретить кое-кого из самых худших обитателей Лондона.
«Спальное место за 4 пенни». Надпись на фонаре, приколоченном над грязным входом, уверила меня, что здесь я найду искомый ночлег. На ступенях сидели и сквернословили несколько женщин с непокрытыми головами. Одна из них держала в руках кружку с пивом, три другие — младенцев. Бедные малютки, бледные и недокормленные, были завернуты в тряпье. Пока я собиралась с духом, чтобы войти, та женщина, что держала пиво, приложила кружку прямо к губам одного из младенцев и напоила его. Войти туда я так и не решилась и, встретившись с мистером К., отправилась в другую ночлежку в этом районе. Ночлежные дома, принимающие и мужчин, и женщин, почему-то всегда располагаются только на одной и той же улице в одном и том же квартале. Если на одной улице уже есть ночлежка, то встретить другую на соседней практически невозможно. По всей видимости, ночлежные дома процветают в сходном окружении.
Ночлежка, которую мы выбрали, располагалась на неприглядной улочке, заваленной мусором. В конце ее находился паб, двери которого то и дело впускали и выпускали зловещего вида посетителей обоего пола. Нам нужно было заведение, которое давало бы пристанище и мужчинам, и женщинам. У двери ночлежки толклись несколько отвратительных образчиков «прекрасного» пола. Мой опыт говорит о том, что от грубого и жестокого обхождения женщины становятся еще ужаснее, чем мужчины того же класса. Протиснувшись сквозь грязную толпу у общего входа, мы с мистером К. вместе вошли внутрь.
Женский ночлежный дом, Лондон
Мы очутились в плохо освещенной прихожей. В конце ее находилась лестница, ведущая вниз, в загадочное место, откуда поднимался жаркий, зловонный пар и доносились такие ругательства, что на мгновение выдержка мне изменила и я чуть было не бросилась прочь. Все же мне удалось обуздать страх и отвращение, и я преодолела последние ступени. Мистер К. шел за мной следом. Мы вошли в огромную комнату, полную дыма.
Большинство мужчин курили, и от стряпни, которая готовилась на огромном очаге в углу комнаты, валил пар. Рядом с очагом на протянутой бечевке были развешаны предметы одежды — судить об их чистоте было сложно.
Посреди комнаты стояли два длинных грязных дощатых стола. К ним были придвинуты несколько лавок. Кроме них в этой странной комнате находились грубо сколоченный кухонный шкаф, прибитый к стене, и большой буфет в углу.
Я никогда не смогу забыть убожество этой комнаты, хотя то, насколько отвратительной и грязной она была, я смогла разглядеть только утром. Вечерний сумрак скрыл грязь, но запах он спрятать все-таки не мог. В кухонном шкафу и на каминной полке стояли тарелки с объедками, сковороды, грязные чайники, кружки. В целом заведение предлагало убогое, грязное и неудобное пристанище.
Место это было отвратительным, но постояльцы делали его еще ужаснее. Это было сборище самых гнусных, немытых, дурно пахнущих отбросов общества.
Как оказалось, наше появление совпало с событием, чрезвычайно взволновавшим обитателей кухни. Прямо перед нашим приходом в этой самой комнате арестовали мужчину — он так сильно избил свою жену, что ее забрали в больницу.
Трусливые обитатели кухни вмешались лишь тогда, когда дело едва не дошло до смертоубийства. У этих бродяг есть что-то вроде неписаного правила — не встревать в драки между мужем и женой. Теперь же все произошедшее взахлеб обсуждалось в самых непотребных выражениях, какие мне только доводилось слышать.
В углу ближайшего ко мне стола сидела седая старуха. Ее шляпка свисала на спину, поддерживаемая тесемкой вокруг шеи. Тощие руки были обнажены по локоть. Перед ней на столе на засаленной бумаге были разложены жареная рыба и остатки жареной картошки. Ела она руками. Понятия не имею, как она жевала — у нее, должно быть, не осталось ни одного зуба. Она подняла голову и заметила, что я смотрю на нее. Морщинистое лицо расплылось в улыбке. Подвинувшись, она взмахом руки подозвала меня к себе. Я села рядом.
С набитым ртом она пробормотала что-то, что я сочла за приглашение присоединиться к трапезе. Кажется, я вздрогнула, потому что она уставилась на меня своими мутными старческими глазами.
— Ты тут впервой, милочка? — спросила она.
— Да, — выпалила я.
— И каким же ветром тебя сюда занесло? — продолжила она.
— Беда приключилась, — ответила я.
— На мели, значит? Так ты не вешай нос и попробуй харчей — коли удача подвела, ничто так не радует, как харч — разве что пиво.
И она пододвинула рыбу с картошкой ко мне.
Какими бы отталкивающими ни выглядели эти люди, их щедрость многое искупает. Они почти всегда готовы разделить хлеб и кров с товарищем по несчастью, который вызовет их сочувствие.
При всем их невежестве, у них есть собственная философия.
Стоило мне присесть возле старухи, как огромный, устрашающего вида мужчина пересек комнату и, посмотрев на меня, обратился к ней:
— Эй, Лиз, а это кто такая?
— Знать не знаю, Джим, — жиличка, разве нет? — сказала она, затем, повернувшись ко мне, спросила:
— Ты же ночуешь тут?
Я ответила, что хотела бы, но не вижу хозяина, а затем указала на мистера К., который притворялся спящим возле порога.
— Так за чем дело стало, — сказал мужчина. — Я за него, подавай медяшки.
Старухе пришлось объяснить мне, что он требовал денег. Мистер К. подошел и протянул ему шиллинг. Мужчина взял деньги и велел следовать за ним в «контору за мелочевкой». Это, как я поняла, означало сдачу, поэтому мы проследовали за ним через всю кухню и поднялись по темной лестнице в прихожую. Отперев дверь, он вошел в комнату и вскоре вернулся с четырьмя пенсами. Я спросила, где мое спальное место.
— Уже на боковую? — спросил он.
— Да, — ответила я, потому что возвращаться в кухню было выше моих сил.
— Ну, тогда иди по лестнице вверх, твоя комната первая слева, — сказал он, указывая на лестницу. Я поднялась и увидела коридор, едва освещенный газовым рожком, пламя которого было сильно привернуто. Возле рожка, прибитого к стене, висели положения об управлении ночлежными домами, изданные Советом Лондонского графства. Ненадолго остановившись, я изучила их, затем подошла к первой двери слева и открыла ее. Моему взору предстала плохо освещенная комната с десятью кроватями, поставленными почти вплотную друг к другу. В комнате пока никого не было.
Я вошла и подкрутила рожок, чтобы лучше осмотреть кровати и комнату. На грязном полу не было ковра, однако стены и потолок побелили. На единственном на всю комнату окне висели рваные, давно не стиранные занавески. Постельное белье выглядело довольно чистым.
На мгновение я задумалась, какую кровать мне выбрать: я не знала, были ли какие-то из них уже заняты. Спускаться вниз и спрашивать того мужчину мне не хотелось, поэтому, подумав, я выбрала ближайшую к двери постель.
Из-за усталости я сразу же уснула, но вскоре была разбужена: и моя постель, и стены с потолком, невзирая на побелку, кишели ползучими тварями всех мастей. Снизу доносился шум: люди начали подниматься наверх, в прихожей завязалась драка, а несколько мужчин, по всей видимости, выпивших, спотыкаясь, взбирались по лестнице и горланили песни.
Дом слегка притих, только когда Биг-Бен пробил час ночи. Одна за другой обитательницы комнаты занимали свои постели. Говорили немного, но речь изобиловала сквернословием. Среди ночи дверь распахнулась, и показалась мужская голова. Оглядевшись, мужчина не стал входить и тихо закрыл за собой дверь.
Вдалеке пробило три часа, и я, не в силах более терпеть затхлость этой ужасной комнаты с ее храпящими обитательницами, проскользнула обратно на кухню. Мистер К. говорил, что собирается провести там всю ночь, изучая различные образчики человеческой натуры.
Когда я вошла, он дремал, сложив руки на столе. Поначалу мы думали тихонько сбежать, но затем решили остаться и понаблюдать за утренней жизнью в ночлежке.
Мы с мистером К. шепотом обсудили наши намерения. Несколько мужчин и две женщины спали на лавках и столах вопреки правилам, которые запрещают спать в помещениях, не предназначенных для сна.
В пять утра в комнату вошел мальчишка лет четырнадцати. Газ все еще горел, на ночь его не тушили. Мальчик принялся разжигать тлеющие угли в очаге.
Я спросила, где можно умыться, и он отвел меня к темному, дурно пахнущему закутку размером примерно восемь на восемь футов. Вдоль стены стояли четыре глиняных лохани. Каждая из них была оснащена краном. На двери висело полотенце из грубой ткани, совершенно черное и заскорузлое от грязи. Подставив руки под поток воды, я вымыла их и вытерла своим платком, а потом вернулась на кухню.
Столы были сплошь завалены остатками пищи, рыбьими костями и уставлены пивными кружками. Пол покрывал отвратительнейший слой пыли и грязи. Невозможно было терпеть чудовищную вонь в этой душной комнате. Один из мужчин поднялся со своего места, отряхнулся, зажег почерневшую глиняную трубку и с добродушным видом пожелал мне доброго утра. Это оказался тот самый человек, который вечером взял с нас деньги. Он извлек из угла метлу и начал прибирать. Уборка свелась к тому, что он смел самый крупный мусор к очагу и, подняв на совок, швырнул в огонь. Затем он прошел на другой конец комнаты к ящику с песком и высыпал пару горстей на грязный пол. По всей видимости, в этом и заключались его ежедневные усилия по поддержанию чистоты.
Спотыкаясь, я поднялась по темной лестнице и очутилась на улице, вознося хвалу Господу за освежающий прохладный дождь и сладостный утренний воздух.
Теперь, когда я сама прошла весь этот путь, мое самое горячее желание состоит в том, чтобы описание моих приключений пробудило в душе читателей чувство ответственности по отношению к нашим согражданам, у которых нет ничего своего в нашей великолепной стране. Для начала я предлагаю, чтобы городские власти позволили Армии Спасения, чьи методы при малых затратах показывают блестящие результаты, предоставлять достойный и чистый приют женщинам в каждом большом приходе.
Позднее мне довелось побывать в ночлежном доме для женщин. Всего существует около двадцати пяти таких лицензированных ночлежных домов. За постель они взимают от 4 до 6 пенни. Как правило, условия в подобных заведениях хуже, чем в мужских, а цена выше.
Разумеется, в Лондоне существует множество пристанищ безо всякой лицензии, но найти такое место может только посвященный, и хотя я слышала о подобных местах, я знала, что у меня не получится их исследовать. В Лондоне лицензия выдана примерно 115 ночлежным домам, где обычная цена за спальное место — 4 пенни, иногда 6.
Правила, установленные Советом Лондонского графства для подобных заведений, строги, но недостаточно.
И все же нелегко предлагать практические шаги по улучшению жизненных условий среди людей безнадежно недальновидных — а таковыми, боюсь, является большинство тех, кто вынужден жить в ночлежных домах и зарабатывать себе на жизнь, торгуя на улицах. Они не просто недальновидны — они не пользуются даже тем, что делают для них другие.
В бытность мою уличной торговкой я быстро осознала, что некоторая изобретательность и оригинальность могут принести успех тому, кто зарабатывает на жизнь, пытаясь привлечь внимание прохожих. Я была уверена, что смогла бы зарабатывать достаточно, украсив с умом и со вкусом свой лоток, но чувствовала, что это будет не совсем честная уличная торговля, ведь бродячие торговцы вступают в жизнь, не располагая таким преимуществом, как живой и развитый ум.
И все же я решила провести эксперимент, чтобы получить собственный независимый опыт, и этот эксперимент дал замечательные результаты. В доме, где я снимала комнату, чтобы переодеваться и спускаться в пучину бедности, жили две сестры — цветочница и мойщица лестниц. Мод, или Моуд, как ее называли, было пятнадцать, у нее были прелестнейшие каштановые волосы, но она ужасно уродовала себя, завивая неестественные локоны шесть дней в неделю. У нее были красивые руки, а улыбку можно было бы даже назвать милой, если бы не щербатые зубы. Правда, ее ступни были слишком широкими от того, что она постоянно ходила в плохой обуви, — она продавала цветы неподалеку от моста Баттерси. Одиннадцатилетняя Фэн, ее младшая сестра, басила словно грузчик и обладала самой жизнерадостной натурой на свете. Она зарабатывала мытьем лестниц. Я провела немало дней с этими девушками, содержавшими слепую мать.
Девушка-цветочница, 1864
Иногда они делили со мной ужин — хлеб и маргарин — и я с удовольствием их слушала, потому что Фэн великолепно умела передразнивать людей и обладала типичным ист-эндским остроумием. Она так заинтересовала меня рассказами о своих «кошках» — так она называла своих нанимательниц, — что как-то раз, когда она поранила руку, я попросилась провести пару дней с ней, чтобы «научиться» ее ремеслу. Работа эта была грязная, ведь нам приходилось мыть лестницы, но в каждом доме нам платили по два пенса в день, а часто еще и давали еды.
Порой Фэн удавалось заработать до двух шиллингов в день. Мод продавала цветы в Баттерси, все ее покупатели были людьми из низших слоев, но торговцы цветами выбирают подобные районы, поскольку бедняки всегда стараются прикупить букетик на пенни, когда отправляются за покупками с тележкой. Мод время от времени брала меня с собой. Я помогала ей складывать цветы в «пучок», и однажды мы даже выручили три шиллинга. Какой чудесный это был день! А затем я поделилась с ними придуманным мной планом, как привнести в уличную торговлю немного оригинальности и художественного вкуса.
Я предложила Мод и Фэн сшить новые ситцевые платья и белые передники, взять красивые корзинки, украшенные мишурой и зелеными лентами, наполнить их полевыми цветами и отправиться продавать их возле Кенсингтонских садов в солнечный день. Мне едва удалось убедить девочек, что мы не будем выглядеть как «пугала». Платья мне скроила подруга из ткани по два с половиной пенни за ярд — белой, в розочках и незабудках, — и мы, болтая и смеясь, занялись шитьем. Мы отправились «шляпничать», как называла это Фэн, и раздобыли три соломенные шляпки по шесть пенсов каждая и еще на шиллинг — розовые ленты, чтобы подвязывать их. Девочки сочли их отвратительными. Они мечтали об огромных фетровых шляпах с перьями. Я ответила, что не состою в Клубе страусовых перьев, так что не смогу позволить себе подобные излишества.
— А теперь, девочки, — сказала я, — я покажу вам, как торговать чисто и опрятно. Все, что вы заработаете, ваше, но помните: ведите себя как леди!
Итак, втроем мы отправились в Кенсингтон и провели там незабываемый день. Мы встали в ряд, и к нам сразу же потянулись покупатели. Мы распродали все запасы, кроме одного букета, который забрали домой, и выручили тринадцать шиллингов. Я полагала, что Мод и Фэн продолжат торговать по-новому, но они вернулись к старым привычкам.
Так это всегда и происходит. В том редком случае, когда бедняку улыбнется удача и он получит пару шиллингов, а то и два-три фунта в свое распоряжение, он зачастую тут же прекращает всякую работу, пока деньги не кончатся. Затем все возвращается на круги своя — голод и ночи на улице или, в лучшем случае, жизнь впроголодь и постель в ночлежке. Пока не появится система, при которой все трудоспособные мужчины будут работать в обязательном порядке, единственное, что можно сделать, — это обеспечить хотя бы женщин достойным жильем в обмен на честный труд.
Если бы только у нас было достаточное количество приличных приютов для женщин, а также контор по найму! Я верю, что тогда женщины научатся со временем сами себя обеспечивать, им больше не придется опускаться в развращающую — как морально, так и физически — обстановку ночлежного дома, и ничто не помешает детям получить подобающее воспитание и вырасти достойными и полезными членами общества.
Переводчики – Ирина Шубина и Ксения Никишева
Автор эссе — Ирина Шубина
Редактор — Наталья Сприт
Заглавная иллюстрация: Анна Кирьянова