Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Амедео Ла Маттина. Я никогда не была спокойна. Жизнь Анжелики Балабановой, порвавшей с Муссолини и Лениным. СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2024. Перевод с итальянского Наталии Колесовой. Содержание
Между Балабановой и Зиновьевым все чаще возникают конфликты, постепенно Анжелика понимает, что она — всего лишь вывеска, которую Кремль использует в своих целях. Анжелика пишет, что считает Зиновьева «самым презренным человеком, с которым она когда-либо встречалась». После Муссолини, разумеется. В конце 1919 года именно Зиновьев сообщает ей, что она должна переехать на Украину, где находится отделение Международного Коммунистического интернационала. Чтобы подсластить пилюлю, Зиновьев добавляет, что во главе его надо поставить «товарища проверенного, пользующегося непререкаемым авторитетом в заграничном движении. Товарища, известного во всем мире»...
Б а л а б а н о в а. «Меня? А почему меня? Я только что приехала с Украины, и я умоляла оставить меня там. Я только начала работать, а вы меня оттуда вызвали. Почему сейчас вы хотите меня туда отправить?»
З и н о в ь е в. «Вы единственный человек, который может занять такую ответственную должность!»
По замыслу Ленина, Коминтерн должен превратиться в своеобразное поле боя. В Берлине создается секретариат для Западной Европы. Еще два отделения открываются в Амстердаме и Киеве. В последний и направляют Балабанову, назначенную комиссаром по иностранным делам. Она не хочет туда ехать. Анжелика считает открытие этих новых заграничных отделений излишним и расточительным, по ее мнению, это ненужное бюрократическое раздувание Интернационала. Более того, у нее есть подозрение, что Зиновьев хочет от нее избавиться. Она понимает, как важен Ленину этот регион, только когда вождь большевиков разворачивает на столе карту и объясняет ей, какое стратегическое значение имеет Украина. И потом, у Анжелики там будут все полномочия, она сможет работать без бюрократических приказов из Москвы и будет располагать средствами, которые захочет. Анжелика уезжает. Ее утешает только одно: ей больше не придется иметь дело с Зиновьевым и она сможет работать со своим другом Раковским.
Конец 1919 года. Киев — это огромный лагерь беженцев, людей разных национальностей, стремящихся уехать в свои страны. На Украине, где Анжелика не была с тех пор, как уехала в Брюссель, царит полный хаос: здесь все неспокойно, то и дело происходят набеги расформированных солдат, беглых бандитов. Это один из самых жестоких фронтов, залитый кровью вследствие столкновений революционных и контрреволюционных войск, которые подпитывают Франция и Англия. Генералу Деникину противостоит ослабленная Красная армия с примкнувшими партизанскими отрядами и своеобразной «интернациональной бригадой», состоящей из сторонников большевиков и иностранных авантюристов. Вырезаются целые села, вспыхивают эпидемии тифа, тысячи представителей интеллигенции, бежавших из России, попадают в еще более страшный ад. По ночам Анжелика слышит непрерывные выстрелы: это казни, но ей говорят, что это учения. Сотни семей обращаются за помощью и толпятся в офисе Балабановой — растерянные, голодные, больные люди. Воспоминания о страданиях и трагедиях тех дней останутся с ней до конца жизни.
Кто-то просит укрытия, где могут спать дети, кто-то ищет мужа, кто-то — родственника, кто-то — друга, попавшего в тюрьмы Чека, трудовые лагеря или просто пропавшего без вести. Анжелика в ужасе, она не знает, что делать. Она составляет длинные списки людей, которых надо найти в тюрьмах, использует имеющиеся в ее распоряжении средства, чтобы накормить как можно больше семей, но ее усилия — капля в океане горя. Каждый день она спрашивает себя: а действительно ли нужно было идти на такие меры? Но времени на размышления у нее почти нет. Слишком много дел, ей, например, приходится убеждать молодых людей вступить в ряды Красной армии. Многие из этих молодых людей живут в Одессе, со своими семьями, готовые бежать в Турцию, если большевики захватят всю Украину. Здесь же находятся ее родственники: ее сестра Анна и один из братьев. Она не получала известий о них с 1917 года. Она не хотела знать, что с ними стало после коммунистических экспроприаций. В Москве, после возвращения из Стокгольма в 1918 году, она узнала о судьбе брата, оставшегося в Чернигове: мародерствующие солдаты, дезертировавшие с фронта, расстреляли его, а тело разрубили на куски. Жена его была ранена. Несколько дней спустя она умерла. Об Анне, Сергее и племянниках она не узнавала сознательно, чтобы не доставлять себе мучительную боль, не видеть, как они голодают, и не желая получать обвинений в том, что она использует свое положение для помощи родным. Поэтому, когда Ленин звонит ей по телефону и просит поехать в Одессу, Анжелика содрогнулась.
Одесса казалась лишь призраком того прекрасного приморского города, который она помнила. В приемной Анжелики всегда много посетителей, желающих поговорить с ней. Однажды вечером на совещании один молодой коммунист говорит ей, что в коридоре ее ждет какая-то женщина.
Мое сердце почти перестало биться, когда я гадала, кто это. И все же, когда я вошла в небольшую комнатку за сценой, я не узнала свою сестру. Старая, дрожащая женщина, которая стояла там, была одета как нищенка, а ее голову покрывал большой платок. Пока она не заговорила, я едва могла поверить, что это Анна. Минуту мы молча смотрели друг на друга, и, после того как я сделала этому молодому коммунисту знак оставить нас одних, она начала быстро говорить тихим, прерывающимся голосом.
Анна слышала, что Анжелика находится в городе, но она ни за что не пошла бы к ней, если бы не узнала, что одна из задач сестры-большевички — мобилизация молодых людей в Красную армию. Со слезами на глазах Анна говорит, что готова терпеть голод и всевозможные лишения, только бы ее сына не мобилизовали. Она просит Анжелику спасти племянника. Из зала раздаются нетерпеливые крики: товарища Балабанову зовут на сцену. Анжелика не знает, что делать. Она просит старшую сестру прийти к ней на следующий день, Анна появляется в шесть утра, дрожащая, вся в слезах. И так она ходит каждый день, рассказывая о жизни своей семьи, вынужденной ютиться в одной комнате, без света и отопления. Однажды Анжелика отправляется в гости к родственникам. Зять, он же двоюродный брат, который тоже носит фамилию Балабанов, сломлен морально и физически. Племянница, выросшая в роскоши, люто ненавидит большевиков. Племянник, который младше Анжелики всего на пять лет, сделал неплохую карьеру, тетя-коммунистка с одобрением слушает его историю. Он вынужден был оставить научную работу и совсем не интересовался политикой. Однако во время войны он стал секретарем министра финансов. За эту должность после Октябрьской революции его арестовали и при очной ставке на вопрос, не состоит ли он в родстве с Анжеликой Балабановой, молодой ученый ответил отрицательно. Он не хотел никаких знаков уважения. В словах племянника нет и следа упрека, он не ждет сочувствия: он ведет себя с достоинством и не приемлет коммунизм, который, по его мнению, разрушил Россию. Он просит не о спасении, а о возможности продолжать работу за рубежом.
Анжелика качает головой, обводит всех взглядом и говорит: «Как я могу призывать крестьянских и рабочих матерей посылать своих сыновей на смерть ради спасения революции, а потом просить за своего племянника?» Год спустя она услышала, что ее родственникам удалось бежать в Турцию. Несколькими годами позже Балабанова встретится с племянником в Париже и узнает, что ее сестра и зять умерли от голода в Константинополе.
В украинскую «мясорубку» ЧК вербует одного лжебразильского посла, некоего графа Пирро, он как магнит притягивает всех желающих вырваться из этого ада. Получить выездную визу не так-то просто, нужно заплатить немалую сумму. Анжелика старается помочь уехать многим людям. Она протягивает руку помощи любому, но особое внимание уделяет итальянцам. Однако визы подписывает не она, а председатель Народных комиссаров, ее друг Раковский, с которым она общается на французском языке. Однажды она просит его подписать разрешение для группы «итальянских пролетариев». «Pour vous, — замечает Раковский, — tous les italiens sont proletaires». В другой раз упрашивает его разрешить оказать материальную помощь другим итальянцам. «Mais, Angelica, vous ruinez la Russie avec vos secours aux Italiens». Но чего Анжелика не знает, так это того, что ее друг прикрывает все грязные операции чекиста Лациса, и прежде всего дела Пирро. Этот лжепосол Бразилии на Украине, утверждая, что он ярый противник большевиков, выдает бразильские паспорта направо и налево. В его кабинеты стекаются тысячи людей, страстно желающих уехать. Но это ловушка: списки фамилий передаются в политическую полицию, которая начинает облавы. Многих отправляют в концлагеря, других расстреливают. Анжелика, ничего не понимая, просит у Лациса объяснений: почему Пирро не арестован? Она не получает убедительного ответа: «Мы о нем позаботимся...» Вернувшись в Москву, Балабанова напрямую обращается к Дзержинскому, и тот сообщает ей, что Пирро на самом деле — агент секретных служб: его используют, чтобы выяснить, кто хочет бежать или готов перейти на сторону врага. Сильно возмутившись такой жестокостью, испытывая отвращение к подобным методам, она вновь обращается к Ленину. Она старается сохранять спокойствие перед Владимиром Ильичом. Он смотрит на нее с состраданием.
— Товарищ Анжелика, — сказал он, — неужели вас жизнь ничему не научила?
В его тоне не было и намека на превосходство или упрек. Он говорил как отец с ребенком, у которого недостает некоторых качеств, чтобы добиться успеха, нет понимания того, что жизнь навязывает компромиссы и необходимость приспосабливаться — в данном случае это условия и методы, унаследованные от прежней власти. Он был осмотрительным и не пытался убедить меня, что я ошибаюсь, и после беседы с ним я ушла в состоянии глубокой подавленности. Для меня были неприемлемы эти методы не только потому, что я считала их недостойными социалистической власти, но и потому, что я знала: они со временем развратят тех, кто их использует.
И еще:
Это было для меня откровением, я и по сей день причисляю его к самым страшным в моей жизни. Класс, призванный возвысить и преобразовать общество, прибегал к тем же отвратительным средствам, которые использовал режим, с которым он боролся. Казалось, какой-то заклятый враг ослепил Ленина именно в том, что требовало от него величайшей проницательности. В самом деле, он не видел или не хотел видеть, что, прибегая к незаконным средствам, он тем самым сокращает число творцов, способных принести человечеству обновление, которое требует прежде всего чистоты намерений и абсолютной честности.
У Анжелики появляются первые сомнения, но она подавляет их: нужно сомкнуть ряды, чтобы противостоять нападкам внутренних и внешних врагов революции. Она никому не рассказывает о своих разногласиях с российским руководством, не говорит о дурноте, которую испытывает, наблюдая метаморфозу, происходящую с революционерами и новыми тюремщиками, худшими, чем царские. В статье, написанной для газеты Avanti!, она сочиняет несколько лицемерных заявлений. По ее заметкам видно, что она не имеет представления о том, что происходит в России: «Чудо великой перестройки старой и дряхлой системы, которую могут возродить только новые свежие силы». Она напоминает о бойкоте России и «вере в человеческие силы и божественную силу Идеала». Последствия войны ощущаются в России меньше, чем в других странах: «При любом другом режиме эти последствия привели бы к уничтожению классов, менее способных к сопротивлению, здесь же они поддерживаются и разделяются справедливым образом». Своих итальянских товарищей она убеждает не верить лжи, которую рассказывают о преступлениях красного террора:
Когда вам говорят, что мы живем в ужасных условиях, имейте в виду, что никогда еще не было так мало убийств, а что касается террора, достаточно сравнить его с несколькими днями боев в Германии и в других местах, чтобы понять, что здесь это была менее жестокая битва. Вы знаете, насколько мое естество восстает против насилия: поверите ли вы мне, когда я скажу, что белый террор в тысячу раз более жесток и коварен и что все басни, которые вы слышите о красном терроре, — это выдумки. Какая наглость выдавать за терроризм то, что является законной самообороной.
Она превозносит «дух радостного самопожертвования» рабочих, уходящих с заводов на фронт. Она объясняет различие между войной и гражданской войной («нашей войной»). Завершает статью интернационалистская риторика:
Народ и его вожди знают, что рабочие других стран не допустят, чтобы русская революция захлебнулась в крови, как и германская революция, которая, несмотря на неимоверные трудности, движется к победе.
Уже в момент написания этих слов Анжелика понимает, что они не соответствуют действительности. Многие факты, с которыми она сталкивается на собственном опыте, не могут не открыть ей глаза. Она терпит, она оправдывается, она страдает. Она надеется, что после Гражданской войны и Октябрьской революции установится режим на демократической основе и он устранит методы, недостойные социалистов. Но, когда чрезвычайная ситуация заканчивается, ничего не меняется. В большевистскую мясорубку попадают ее любимые итальянские товарищи, которым она лицемерно пишет, что в России «каждое упоминание о них вызывает энтузиазм».
Хотя нам не хватает известий о вас, я не сомневаюсь не только в вашей преданности делу русской революции, но и в вашей политической проницательности. Вы поняли, что речь идет о выборе не между большевизмом и другой социалистической фракцией, а между отстаиванием пролетарского права и прямой защитой буржуазных привилегий. Выхода нет и быть не может. Тот, кто этого не видит, становится пособником реакции, предает, может быть невольно, пролетарское дело и спасает капиталистическую систему в самый решающий момент. <...> Коммунизм проистекает из той же империалистической вакханалии, и честного революционера, не понимающего этого, можно только пожалеть. Мы рассчитываем на итальянских социалистов как на самых решительных основателей Третьего интернационала.