Алексис Ромай «Дневник (но не ежедневник) для заметок»

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Алексис Ромай

Дневник (но не ежедневник) для заметок

Перевод с испанского Марии Непомнящей

* * *

Суббота 18 октября 1986

Ох и испугалась я! Знаю, что обещала рассказать тебе об уроках гражданской обороны, но дай я сперва расскажу кое-что, пока свежо. Оказалось, что в начале недели на работу к маме пришла проверка, потому что недавно обнаружилось, что полки, на которых с вечера был товар, к утру обычно зияли пустотой. А все началось с того, что наняли двух новых работников и начальника склада (чтобы заменить большую часть сотрудников центра, старых мешков, которых давно надо было стряхнуть с пыльных полок). Ну и как ты можешь себе представить, дорогой мой, от этого огня дымилось вовсю, и проверяющие прочесали всех частым гребнем: попросили рассказать коллег и соседей про того, этого и пятого-десятого, об их житье-бытье, поговорили со всегда готовыми поболтать следователями КЗР об их подопечных. Дружок, да что ж я тебе все разжевывать должна! Ты же не из Сан-Тупильо, вот и не тупи постоянно. Ладно, так уж и быть, объясню: Комитет защиты революции, впредь и далее КЗР (хохмачи говорят КЗВ, то есть Комитет Заложи Всех, но, если кто спросит, не вздумай сказать, что узнал это от меня). Ой, я же не рассказала тебе: моя мать — директор галереи «Сейба», которая подчиняется Кубинскому фонду культурного наследия, а находится –— галерея, парень, не фонд: тот находится в старом городе — на первом этаже отеля «Свободная Гавана», на самом вкусном углу Гаваны, между улицами 23 и L. Вкус ему придает «Коппелия», наш храм мороженого наискосок от отеля, там можно попробовать лучшие сорта в мире (но тебе, парень, придется отстоять чудовищную очередь). Что значит — что там продают? Чувак, я же только что сказала! А, в «Сейбе». Да всё! Длинные платья с ужасными квадратными вставками из кожи, всем известные ремни из кожи крокодила (слезы крокодила льют кубинцы), сандалии ручной работы, жутко нелепых, мать их так, тряпичных ведьмочек, нарядных керамических негритят, глиняные пепельницы, необработанный табак, обработанный табак, красное вино времен Адама, вино в коробках из Анголы, сухое вино из Африки, отвратительное вино из Майами, абстрактную живопись Кубы, кубинскую живопись (ну очень абстрактную), некультурные скульптуры, резьбу по дереву (представь, негритянки из черного дерева, мулатки из кедра, блондинки из прессованных опилок, обнаженные, курносые, губастые, — такие нравятся толстым европейцам) и кучу других безделушек, которые туристы покупают без остановки, чтобы затем убедить себя и убедить скептиков, мол, да, они были на Кубе, а если не верят, то пусть спросят эти самые сувениры, которые слышат их разговор с полки серванта, или со стены, или обернувшись в полтора раза вокруг пояса и придерживая штаны.

В общем, парень, в эту среду к начальнику склада пришли четверо полицейских и перевернули все вверх дном. Камня на камне не оставили. Средь бела дня (ну ладно, средь бела вечера), при жене и детях. Полиция пришла с немецкими овчарками, а через несколько часов ушла с парой картин Лопеса Мартинеса и вышеупомянутым (не художником — кладовщиком) в наручниках на заднем сидении патрульной машины. На следующий день его отпустили после того, как супруга рано утром принесла из галереи бумаги, подтверждающие легальность картин этого абстрактного кубинца. Начальник склада в ту же среду явился на работу белый, как полотно, так что, если полицейские хотели навести панику, должна тебе сказать, им это удалось на славу, потому что все, включая мою мать, святую женщину, никогда никому кроме меня не причинившую вреда, дрожали как лист на ветру.

Ту же шутку сыграли с Катюшкой, специалистом по изобразительному искусству. Бедняжку забрали в участок, со всеми вытекающими. Отпустили через 16 часов, когда моя мать явилась в отделение полиции с документом, разрешающим продажу этой изобилующей женщинами с обнаженной грудью акварели озабоченного Фабело (моя мать все держит под контролем). Так что, когда в час ночи в субботу раздался стук в дверь — да-да, меньше чем через сутки — и мать, выглянув через решетки окна в ванной, увидела двух типов в форме, с ней чуть родимчик не случился. В тот вечер Татьяна ушла на вечеринку в Вибору и около одиннадцати позвонила предупредить, что останется у парня, а бабушке хоть из пушки стреляй, хоть военный оркестр под ухом: если уж эта женщина решила спать, сам черт ее не добудится. В общем, из мыслящих существ в этом доме (если в такое время вообще возможно мыслить) были только мы с мамой. Но я пребывала в объятиях Морфея, отсыпаясь после гражданской обороны, и должна тебе сказать, что в подобной ситуации крайне неприятно проснуться от того, что мертвенно холодная рука зажимает тебе рот. С трудом, будто ржавую дверь, я открыла глаза и увидела, что моя мать подносит указательный палец к губам. Шепотом рассказала, что двое полицейских стучат в дверь и она ужасно боится ее открыть. Я сначала не поняла, за каким лядом в такой час явилась полиция, но мне хотелось отделаться от матери и продолжить свидание с подушкой, и я сказала, чтобы она им не открывала. Если они хотят чего-то, то пусть возвращаются в рабочее время, хоть в здании и бардак, но мы — люди приличные. А вот ночные визиты мужчин мне не нравятся. Все это время типы продолжали стучать, бабушка храпела, а мы, на той кровати, где я тебя прячу, шепотом обсуждали аварийные выходы из ситуации. И вот тут мать призналась: она боится не того, что нас изнасилуют или найдут что-то из галереи, а того, что в морозилке найдут мясо. Вот тогда-то я проснулась, и волосы у меня встали дыбом. Потому что одно дело в один смычок, дружок, и совсем другое — с оркестром. Ах, Неежедневник, как мало ты знаешь о жизни! Конечно, мясо вне закона!

Бродячий торговец постучался к нам в разгар дня в пятницу. Я только что приехала, потому я и открыла. Моя бабушка шла за мной по пятам. И вот торговец говорит, что его прислал Рауль из 812-го, и в следующую секунду уже разворачивает бумажный сверток, в котором на глаз было фунтов пятнадцать. Я готова была расцеловать его! Знаешь, когда я последний раз видела кусок мяса такого размера? Вот и я не знаю. Поэтому мы стали звать маму, а она ответила, что не может прийти — закрашивает седину в ванной. Тогда мы применили кодовое слово «красное». Мама примчалась со сверхзвуковой скоростью, в бигудях и с полотенцем на голове. У нее чуть глаза из орбит не вылезли. Не хочу, чтобы ты думал, что она всегда недовольна (хотя так и есть), но никогда раньше я не видела ее такой счастливой, как в то мгновение. Темная личность (торговец был темнокожим, хи-хи) предлагал рыбу, авокадо, ямс и проклятый кусок говядины. Ты-то воздухом питаешься, так что, полагаю, упоминание мяса не вызывает у тебя аппетита и желания жить, а вот мне, нам, забывшим вкус жаренного с луком бифштекса, этот уличный торговец и его товар показались даром небес. В мгновение ока и будто со старым знакомым мы договорились о цене. Мать велела ждать у дверей и ушла в комнату. Мы с бабушкой стояли, мечтая о пиршестве, ожидавшем нас в ближайшем будущем. Бигуди вернулись с долларами из Майями, которые нам прислала тетя около месяца назад. (Никому ни слова про доллары, а то, если прихватят, обвинят в «нелегальном хранении», и уже никто не спасет тебя от диеты из света и воздуха в одной из многих каталажек, которыми изобилуют эти края). Моя мать — пламенная революционерка, с пеной у рта защищает Фиделя, критикует черный рынок, расточительство, растрату, кражу государственного имущества и заявляет, что социализм — лучший из возможных миров (вероятно, поэтому я мечтаю о невозможных), но, когда речь заходит о еде, она закрывает глаза на всё и отступает от принципов — мол, господь каждому по силам дает, так что заплатила она нашему спасителю и вернулась в квартиру с блаженной улыбкой, свертком мяса в одной руке и авоськой авокадо в другой. Мы были счастливы. Пообедали по-королевски. Бабушка, которую обычно надо уговаривать приготовить что-нибудь, но, уж если готовит, тушите свет, приготовила рис с фасолью, салатик из авокадо, жареные спелые бананы (мама легально купила их утром на хозрасчетном рынке) и бифштекс с секретной подливкой, так что я едва не съела Татьянин кусок. Мать моя, которая вечно защищает ее, сказала, что несправедливо не оставить ей порцию. На это я возразила, что пашу как проклятая всю неделю, а Татьяна съедает весь полагающийся мне по талону хлеб, а мама в ответ, мол, нельзя сравнивать хлеб и мясо, а я говорю, что еще фунтов десять лежит в морозилке и что мне они не светят, потому что, когда я вернусь, их и след простынет, и вот так, дорогой мой, в этом доме, да и во всей стране, семейный ужин может превратиться в ад, потому что мы всегда ругаемся из-за еды. Но мы хотя бы разругались на полный желудок! Это придает сил и стремления победить в споре.

Возвращаясь к ночным гостям (звучит как сериал на радио «Прогресо», волне радости). Служители порядка (в данном случае — беспорядка) продолжали ломиться в дверь с присущей всей Нашей Америке мощью, а бедная мама продолжала дрожать. Я стояла на своем. Ни в коем случае мы не откроем дверь. Я решила, что в крайнем случае, если не останется другого выхода, мы можем положить мясо в пакет, обвязать его веревкой и вывесить из окна в световой колодец, который открывал для нас все интимные подробности жизни соседей, оравших во всю глотку, и, в свою очередь, выставлял напоказ и нашу жизнь, но мать возразила, что в колодце крысы, тараканы и другие домашние животные и что они могут общупать или съесть чертов сверток, а я говорю, чтобы общупать, нужны щупальца, а она такая, можешь перестать развлекаться игрой слов, ситуация критическая и нет времени на прибаутки, и тут снова раздался настойчивый звонок, и мать снова пустила слезу и в отчаянии решилась на немыслимое: выбросить мясо с балкона (на улицу) или в световой колодец (внутрь дома), а я, хоть и не плакса, но тут застонала и жалостливо зарыдала. Не знаю, с чего вдруг в ней проснулся материнский инстинкт, но, учитывая обстоятельства, я дала себя обнимать даже дольше, чем советуют психотерапевты. Мы вышли из комнаты вроде даже держась за руки и направились на кухню совсем рядом с входной дверью, твердо настроенные не садиться в тюрьму из-за куска говядины. Мы открыли дверь холодильника с решительностью выходящих на арену гладиаторов, взяли бумажный сверток, скрывавший свидетельство нашего первородного греха, и, уже готовые избавиться от него, заметили, что звонок больше не звонит. Мы оторопели. Вместо того чтобы подойти к световому колодцу с тяжелой ношей, которая тянула на от восьми до пятнадцати лет за решеткой, дошли до ванной и приоткрыли милиписечно жалюзи. Полицейских у двери не было! Мы долго не могли отлипнуть от окна. Мать, закоренелая социалистка, бросилась шепотом читать «Отче наш». А я тихонько запела: «Не бывает атеистов в окопах под огнем». Ее неверующие глаза метали гром и молнии. Но я уже говорила, что сама ни во что не верю, так что я не обратила на нее внимания, и у нее все прошло.

Кстати, о «прошло». Время прошло, и орел над морем пролетел [Скрытая цитата из стихотворения Хосе Марти «Розовые туфельки» (Los zapaticos de rosa, 1889). — Прим. перев.], и шесть утра тоже прошли. Я вышла из дома с матрешкой: сверток с мясом я завернула в пакет, потом еще один пакет, потом еще один пакет (чтобы кровь не капала) и положила в рюкзак. Я постучалась к Марте, известной всем как Марта Мария, живущей под нами в квартире 707, она моя названая тетя, потому что растила меня те несколько лет, что моя мама была в Анголе (конечно, бабушка готовила, гладила школьную форму и платья, но водила и забирала из школы, научила играть в шахматы, мыть руки, завязывать шнурки и пользоваться столовыми приборами Марта, так что она заслужила право считаться родной. Но про африканскую историю я потом расскажу, вернемся к мясу!). Тетя встретила меня растрепанная. Я сказала ей об этом, а она похвалила меня за наблюдательность и великолепные познания в области утренних причесок и поинтересовалась, кто умер в этот ранний час, потому что лучше бы кто-то умер, чтобы она смогла меня простить за столь раннее пробуждение в свой выходной (что касается сна, то она настоящая адвентистка выходного дня). Корова, говорю. Что? Корова, тетя, проснись. Четвероногое млекопитающее из семейства жвачных. И мы готовим по нему тризну. В доказательство у меня в рюкзаке его часть. Тетя затащила меня внутрь и захлопнула дверь. Детка, ты сошла с ума? Ты что, не знаешь, что у стен есть уши, у гвоздей — нюх, а в щелях полно крыс? Знаю, конечно, поэтому мы и решили принести коровью плоть, ибо плоть слаба. И я рассказала ей историю про полицейских и пережитом ночью ужасе. И о кругах под глазами у матери, которые ничем не замазать. Сказала, что духу не хватило выбросить (не выспросить) мясо (ибо грех) и что мы единогласно решили (хоть и не спросив тетю, но у нее нет выбора) обедать, полдничать и ужинать вместе до белкового шока. Так что пусть отправляется мариновать мясо и скажет своим трем дочерям, что всю эту великую субботу они будут есть дома, потому что намечается женский банкет на семерых. Да, я тоже женщина, пусть и младшая в семье, но достаточно взрослая, чтобы в такое время выйти с контрабандным мясом, пронести его под носом у полиции, вручить тете и дать указание приготовить сегодня, и все это бровью не поведя, в то время как мама читает «Отче наш» Ленину, так что я достаточно взрослая, чтобы называться женщиной, пусть не выносят мне мозг, мол, у меня лицо детское. Тут моя тетя прослезилась (ох уж эти кубинки). Поцеловала меня и на прощание сказала: «Ступай, божественное дитя!»

Я вернулась домой удовлетворенная выполненным долгом (хи-хи) и легла в кровать. Мать сказала, что за все утро глаз не сомкнула в ожидании полиции и моря вопросов, но я так устала, что отключилась. Мама разбудила меня в полдень и велела привести себя в порядок, потому что обедать будем рано. Я шла в ванную умыться и прихорошиться немного и увидела, как ненавистная Татьяна расфуфыривается у себя в комнате к обеду с бифштексом. Вот до чего мы дошли.

По правде, если тетя принимается готовить, то уж на всю катушку, Неежедневник. Не буду описывать тебе обед, а то ты обвинишь меня в инакомыслии, но все, о чем я рассказываю, — это жалкое подобие реальности. Мы объелись, и у меня разболелся желудок, да так, что готова была бежать в больницу, но при этом прихватив бутерброд с ростбифом на полдник. Ох, вот что значит не видеть мясо долгое время, в потом трижды за день его есть. Будет тут несварение!

Поужинали тоже великолепно, но с нутом и жареными бананами вместо предыдущего рагу из черных бобов с приправой, больше подходящей к маниоке, и божественным фланом (молоко достала тетя). Мы по природе своей мелодраматичны, так что ужин не прошел без происшествий. Изобилуя восторгами от изобилия на столе, набив мясом рты, мы переходили ко второму блюду, и, конечно, кто, как не Татьяна, все испортила. Мы все разговаривали одновременно (чтобы ты знал, это нормальная форма общения на Кубе), когда вдруг Тати затихла и из ноздрей у нее потекла тоненькая струйка крови. Ну дела! К счастью, тетя Марта — доктор и знает, как с этим справляться. Она велела Татьяне выйти из-за стола и задрать голову, пока моя двоюродная сестра Ариадна ищет на кухне какую-нибудь тряпку остановить кровотечение, потом усадила ее на диван и откинула голову на подушку, а все спрашивали, не мутит ли ее и море прочей мути, забыла какой. К слову, о море: крови не хватило даже на реку. Через несколько минут все вернулись за стол. Переизбыток красных кровяных телец, отрезала тетя. (Белковый шок, как я и сказала утром, ну не провидица ли я!) Когда мы вернулись к еде, бифштекс уже остыл, а бананы превратились в фанеру, но что поделать? Снимать штаны и бегать. Мы все-таки закончили ужин, и тетя поставила на кассете фильм «Убийственно красива». Так и я, в отличие от своей разодетой сестры, — увидел бы кто, какие лохмотья ношу, умер бы в приступе печали.

Думаю, тот же белковый шок, который вызвал у моей сестры кровотечение, не давал мне уснуть всю ночь. Бабушка ушла домой, как только прикончила флан, — она любит рано ложиться. Мать с Татьяной остались с тетей и кузинами посмотреть еще один фильм (и пока не вернулись), а я попрощалась и пользуюсь моментом, чтобы спокойно написать тебе. Я помню, что обещала рассказать об ужасах гражданской обороны и про эти первые две недели в школе, не волнуйся, милый, на следующей неделе расскажу больше. Почему столько ждать? Завтра воскресенье, и я пойду на пляж на 16-й улице со своим бутербродом с говядинкой, не съеденными сегодня, встречусь с кадетиками, мы договорились встретиться на углу 3-й и 12-й около девяти. (Ну и путано же все с номерами в этом гребаном городе, где все мерцает и движется. Это не я, глупый, это Фито так пел.) Вернусь завтра поздно, только душ приму, надену зеленую форму («любовь моя, цвет зеленый»), соберу рюкзак, пойду в общежитие и покажу охраннику пропуск до 21:00. Потом пойду в казарму и попробую восстановить потерянный за выходные сон. Остальное проще простого. То есть потрачу еще шесть бесполезных дней и пять ночей, бродя туда-сюда, смыкая и размыкая строй, козыряя каждый раз, когда старший по званию проходит мимо. Как ты мог заметить, я толком еще не начала учиться, но я безумно влюблена в мою школу. Школа, школа! Глянец парт, в жизнь большую верный старт. Ах, только о ней и думаю, так что мне лень писать о ней. Пора спать. Не шали, пока меня нет, Неежедневник. А если будешь шалить, зови меня!