Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Стивен А. Уситало. Изобретение Михаила Ломоносова. Русский национальный миф. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2023. Перевод с английского М. Тарасова. Содержание
Лотман в своем анализе «бытового поведения» в XVIII столетии утверждал, что стремление к стилизованному идеалу, «самооценка», принятая субъектом, в определенной степени определяли его будущие действия и то, как они будут «восприняты». Его первый пункт кажется трюизмом, тогда как восприятие образа — интригующим элементом. Лотман считал, что этот отбор идеализированных фигур «стимулировал возникновение анекдотических эпосов, которые строились по кумулятивному принципу». Такой текст поведения «в принципе был открытым — он мог увеличиваться до бесконечности, обогащаясь все новыми и новыми „случаями“». Биографии Ломоносова, написанные его младшими современниками в последние три десятилетия XVIII века, убедительно свидетельствуют о понятии «кумулятивности». Эти биографические отчеты также раскрывают инструментальную ценность самоформирования Ломоносова, поскольку оно определяло то, как жизнь Ломоносова будет записана почтительными наблюдателями.
Его ранние биографы работали в рамках жанра героических историй. Однако осуществляя резкую критику места Ломоносова в истории науки, сопровождаемую вдумчивым чтением его научных работ и знанием современных тенденций в натурфилософии, они также положили начало жанру научной биографии в России, который, надо сказать, долго находился в зачаточном состоянии. Богатая смесь анализа, «факта» и анекдота, которые всегда трудно разделить, предоставила достаточно возможностей для развития мифологии, связанной с жизнью Ломоносова.
Накопление публикаций, если считать только количество исследований, посвященных Ломоносову, началось быстрыми темпами уже в первые несколько лет после его смерти. Однако ценность этих первоначальных работ в создании легенды о Ломоносове была незначительной: те, что были написаны в России, в основном игнорировались, а те, что были опубликованы за рубежом, в то время особого впечатления на родине не произвели, хотя позже и стали предметом большого внимания. То, что Ломоносов, по-видимому окруженный врагами в Академии наук, не получил должной похвалы после своей смерти 4 апреля 1765 года, стало частью легенды, окутавшей его имя.
Хотя он и не удостоился хвалебных речей, сравнимых с наиболее прославленными речами Фонтенеля, а позже Кондорсе в Парижской академии, которые адресовались избранным знаменитостям, о Ломоносове вряд ли можно было сказать, что он пропал из поля зрения. Николя Леклерк, французский врач, недавно избранный в почетные члены Академии наук, выступил с речью, посвященной принятию в ее члены 15 апреля 1765 года, которая включала значительный отрывок, восхваляющий заслуги Ломоносова перед Россией в области литературы. Однако он не упомянул о работе Ломоносова в области естественных наук. Речь Леклерка была встречена членами Академии без энтузиазма, не стала доступна для распространения и была отправлена в архив. Я. Я. фон Штелин, давний коллега Ломоносова по Академии наук, подготовил для него хвалебную речь, но не стал произносить ее или публиковать. Была ли она отозвана из-за вражды членов Академии, которые не хотели чтить Ломоносова, или из-за какой-то неприязни к Штелину, или по ряду других причин, неизвестно. Хвалебная речь Штелина послужила основой для гораздо более содержательного эссе о Ломоносове, написанного им в 1780-х годах, о котором мы вскоре поговорим.
Вскоре после смерти Ломоносова два кратких трактата о нем были написаны и за границей. То, что эти «зарубежные» исследования были опубликованы, послужило до некоторой степени в поддержку воззрений тех, кто принимает мнение о том, что Ломоносова в Академии окружали враги, которые препятствовали присуждению ему его законных наград. В 1765 году А.П. Шувалов (1743–1789), мелкий поэт, родственник И. И. Шувалова и дальний знакомый Ломоносова, живший тогда в Париже, написал Ode sur la mort de Monsieur Lomonosov de lAcadémie des sciences de St. Petersbourg («Ода на смерть господина Ломоносова, члена Академии наук в Санкт-Петербурге»). Именно вступление Шувалова к его оде является особенно актуальным для данного исследования. Хотя его большая часть посвящена восхвалению литературных и лингвистических достижений Ломоносова, с которыми Шувалов был хорошо знаком, он впервые в печати рассказывает об эпическом путешествии Ломоносова с Крайнего Севера России, где «в раннем возрасте проявилась его любовь к науке», в Москву, затем в Марбург и, наконец, во Фрайберг. Упоминание Шуваловым Фрайберга, где Ломоносов «изучал горное дело», было, с его намеком на необходимость овладения практическими науками, предзнаменованием будущей темы в исследованиях Ломоносова: акцент на реальных, а не просто теоретических преимуществах, которые наука и ученые могут принести России. Для Шувалова это была также гораздо более доступная область наук, чем химия и физика.
На протяжении всего предисловия Шувалова «энергия», «талант» и неопределенное стремление Ломоносова к «науке» и «новым идеям» появляются на заднем плане. Шувалов считал, что Ломоносову особенно повезло, что он смог уехать за границу, где «имел возможность изучить много нового, а также счастье слушать знаменитого Вольфа». Воздерживаясь от какого-либо тщательного рассмотрения работ или деятельности Ломоносова в области «науки», за исключением цитаты из «Письма о пользе стекла», Шувалов заметил, что Елизавета I назначила его профессором химии в Академии наук и он был «первым ученым в России». Сухое перечисление отдельных общественных достижений и опубликованных работ, а также занимаемых постов и званий было обязательной нормой в биографиях XIX века. Попытки обратиться к содержанию профессиональной или интеллектуальной жизни субъекта усилились к концу столетия. Краткая биография Шувалова лучше изучается как часть мифа о Ломоносове как о русском Малербе или Пиндаре, чем как неотъемлемая часть представлений о нем как об отце российской науки. Он интересовался Ломоносовым как натурфилософом исключительно потому, что этот образ взаимодействовал с замечательной историей о юноше с периферии, достигшем высокого положения в Академии наук.
В 1768 году в Лейпцигском журнале Neue Bibliothek der schönen Wissenschaften und der freyen Künste появился биографический обзор русских писателей Nachricht von einigen russischen Schriftstellern, nebst einem kurzen Berichte vom russischen Theater с краткой статьей о Ломоносове. Эта статья, по определению отражающая интерес к литературной деятельности Ломоносова, переведенная на французский язык в 1771 году, долгое время служила наряду с работой Шувалова основным источником о жизни Ломоносова для иностранной аудитории. В немецком эссе значительное место уделено попытке конкретизировать отношения между Ломоносовым и поэтом и драматургом А. П. Сумароковым. Хотя их отношения друг с другом и с В. К. Тредиаковским имели основополагающее значение для формирования репутации русской литературы, они не оказали заметного влияния на восприятие научного наследия Ломоносова. Анонимный автор немецкой статьи, упоминаемый в работе просто как «русский путешественник», считает оду Шувалова важным источником для своего исследования. Однако путь Ломоносова к знаниям с соответствующим акцентом на его раннее усердие и природные способности, которые только росли с возрастом и были тематически важны для рассказа Шувалова, отсутствовали в статье Neue Bibliothek. Рассказы о гомеровских странствиях молодого русского, возможно, имели меньший резонанс среди иностранной аудитории.
Наиболее вдумчивыми ранними исследованиями жизни Ломоносова, в которых подробно рассматривается его научная деятельность, являются «Заслуги Ломоносова в учености» М. Н. Муравьева и «Слово о Ломоносове» Радищева. Работы Радищева и Муравьева, эти увлекательные попытки оценить общий статус Ломоносова как натурфилософа, представляются не только уникальным вкладом в жанр научной биографии сами по себе, но и резко расходящимися ответами на образ Ломоносова как первопроходца русской науки, которые прочно вошли в культурный диалог эпохи. Эти представления о Ломоносове были привиты не только в ходе уже обсуждавшихся процессов. На них также повлияли биографии, написанные известными деятелями, добавившими важные детали, необходимые для дальнейшего роста славы Ломоносова как первого в России «человека науки».
«Ломоносов, Михайло Васильевич», статья Н. И. Новикова, опубликованная в рамках его попытки составить «Опыт исторического словаря о российских писателях» в 1772 году, и «Черты и анекдоты биографии Ломоносова, взятые с его собственных слов Штелином», написанные в 1783 году фон Штелином (самая полная из его нескольких статей о Ломоносове), являлись наиболее влиятельными из исследований XVIII века и вместе с «Жизнью покойного Михаила Васильевича Ломоносова» 1784 года М. И. Веревкина служили до середины следующего столетия важнейшими источниками о жизни Ломоносова. Учитывая слабое развитие биографической литературы в XVIII веке, причем не только в России, такое внимание к Ломоносову было примечательным. Чтобы избежать ненужных повторений, а также проиллюстрировать, как эти эссе работали в рамках существующего повествования о жизни Ломоносова и расширили его, тексты Штелина и Веревкина будут обсуждаться вместе. Поскольку биография Ломоносова, написанная Новиковым, скромней, чем две другие, по размеру и не только по нему, она будет рассмотрена отдельно.
В рамках своих долгих усилий по распространению представления о том, что Россия обладает собственными богатыми литературными традициями, в 1772 году издатель и писатель Новиков (1744–1818) опубликовал «Опыт исторического словаря о российских писателях». Статья Новикова о Ломоносове из «Словаря» была перепечатана в трехтомном издании трудов Ломоносова 1778 года, изданном Московским университетом. Благодаря огромному авторитету в истории русской культуры как ее предмета, так и автора, она неоднократно переиздавалась за два столетия, прошедшие с момента ее первого выхода в свет. Наше рассмотрение этого эссе будет сосредоточено на анализе научного наследия Ломоносова. У Новикова не было специального образования в области натурфилософии, и маловероятно, что он когда-либо встречался с Ломоносовым. Было высказано предположение, однако, что Новиков был по крайней мере знаком с часто цитируемыми Ломоносовым «Первыми основами металлургии или рудных дел» 1763 года. Кроме того, он был знаком с лицами, близкими к Ломоносову, и хорошо чувствовал интеллектуальную и культурную жизнь того времени.
Большая часть статьи «Ломоносов» Новикова посвящена перечислению «титулов» (адъюнкт, а затем профессор химии в Академии наук) и званий (коллежский, а затем статский советник), которыми обладал его герой. Важным событиям в его жизни соответствуют различные даты (Новиков редко пропускает больше одного года), а также в статью включен неполный список его работ, опубликованных на родине и переведенных за рубежом.
Новиков также включил в нее русскую и латинскую надписи, которые Штелин сочинил для памятника, установленного покровителем Ломоносова Воронцовым над могилой Ломоносова. Эта надпись параллельна перечислению Новиковым «титулов» и званий.
Статья Новикова о Ломоносове соответствует общепринятому в то время образцу. Перечислению великих деяний в дальнейшей жизни обязательно предшествовали раннее детство и юность. Хотя Ломоносов был родом из далекой провинции, он, сын рыбака, уже в юности умел читать и писать. Действительно, он рано «прилежал... по врожденной склонности к чтению книг». Новиков отметил, что Ломоносов в подростковом возрасте влюбился в поэзию: «И как по случаю попалася ему псалтир, преложенная в стихи Симеоном Полоцким, то, читав оную многократно, так пристрастился к стихам, что получил желание обучаться стихотворству». Однако в трудах Ломоносова отсутствуют какие-либо упоминания об этом знаменитом просодическом руководстве. Знание Ломоносовым Псалтири в таком месте и в таком относительно раннем возрасте, по-видимому, сигнализировало читателю, как и Новикову, что Ломоносов был необыкновенным ребенком. Новиков продолжил рассказ о том, как Ломоносов узнал, что искусством стихосложения можно овладеть в Славяно-греко-латинской академии в Москве, отправился туда и «с великим прилежанием обучался латинскому и греческому языкам, риторике и стихотворству».
Текст Новикова рассказывает о путешествиях Ломоносова из Москвы в Академию наук в Санкт-Петербурге, а оттуда в Марбург для занятий со «славным бароном Вольфом». В Марбурге «пробыл он четыре года, упражняясь в химии и в принадлежащих к ней науках». Год, проведенный Ломоносовым во Фрайбурге у химика И. Генкеля, был посвящен изучению минералогии и горного дела: «[он] осмотрел все горные и рудокопные работы, в горном округе производимые». Новиков не приводит никаких подробностей о науках, которые Ломоносов изучал на этом пути, но образ молодого Ломоносова, происходящего родом из такого негостеприимного места, как Крайний Север России, отправляющегося за границу для учебы у преподавателя такого уровня, как Вольф, и все ради стремления к наукам, передан как поражающий воображение.
Оценивая 25-летнюю службу Ломоносова в Академии наук, Новиков пишет, что «отменна была его охота к наукам и ко всем человечеству полезным знаниям». Он всегда работал, и «стремление преодолевать все случавшиеся ему в том препятствия награждено было благополучным успехом». Новиков был впечатлен владением Ломоносовым языками, столь важными для наук, что он с преувеличением описал как его способность с разными степенями свободы владеть немецким, латинским, французским и греческим (Ломоносов действительно начал изучать греческий язык, но быстро бросил). Кроме того, он подчеркнул, что понимание Ломоносовым сущности русского языка, наряду с обогащением его и, предположительно, его научной лексики, было для того времени совершенно непревзойденным.
«Он упражнялся во всех философических и словесных науках, в химии, с ее разными частями; а особливо прилежал к фисике экспериментальной, которую и перевел на российский язык [Новиков ссылается на „Вольфианскую экспериментальную физику“]; в механике и в истории нашего отечества».
Хотя Новиков не интересовался теоретической работой Ломоносова в Академии наук или, возможно, даже не знал о ней, он упомянул его работу в минералогическим кабинете Кунсткамеры и подчеркнул его работу над мозаиками. По поводу мозаики в честь Петра Великого (скорее всего, Полтавской битвы), «какой... по сие время в целом свете еще не бывало», он писал, что Ломоносов «окончал сей труд российскими материалами и мастерами, без всякой помощи от иностранных». Что еще более интересно для наших целей, в последнем абзаце он указал, что Ломоносов «имел переписку со многими учеными людьми в Европе».
Более ранняя ссылка Новикова на связи Вольфа с Ломоносовым, в дополнение к статусу Ломоносова как «коллеги» Эйлера, о котором знали его читатели, продемонстрировала, что Ломоносов был фигурой, сравнимой с известными западными учеными. Для Новикова он был единственным ученым такого высокого ранга, которого когда-либо производила Россия. Новиков приложил к своей биографии Ломоносова короткое стихотворение (шесть стихотворных строк), написанное H. Н. Поповским, бывшим учеником Ломоносова, наиболее известным своим переводом «Эссе о человеке» А. Поупа, созданным в честь покойного ученого. Последние две строки гласят: «Открыл натуры храм богатым словом Россов; / Пример их остроты в науках Ломоносов».
Новиков никогда не делает различия между интересом Ломоносова к наукам и его увлечением литературой. На этом раннем этапе развития жанра биографии в России содержание (научное или литературное) работы субъекта не было представлено таким образом, чтобы привязать его к течению жизни, описанной в биографии. Однако без попытки вдумчиво рассмотреть ход жизни Ломоносова за пределами его детских лет мы остаемся с его путешествием к просвещению без реального изучения его интеллектуальной эволюции в процессе пути или после «прибытия». В биографии Новикова отсутствовало множество деталей и забавных историй, которые оживляли образ Ломоносова в очерках Штелина и Веревкина. В «Ломоносове» Новикова образ ученого составили именно поиск знаний и «станции», посещенные им на пути, где была получена большая часть этих знаний. Псалтирь, Вольф, химия и Академия наук были важными символами для аудитории Новикова.