1. После долгой болезни скончался Александр Кабаков. В «Московском комсомольце» о последних месяцах его жизни рассказывает друг, писатель Евгений Попов; он же говорит о писательском методе Кабакова: «У него была потрясающая память. Он четко и ясно знал детали. Он в этом смысле был арбитр безукоризненный: он знал, какого размера были джинсы, что продавали в магазине в 1955 году». Последнее интервью с Кабаковым вышло два месяца назад в «Русском пионере»; там речь идет опять же о страсти к деталям — но и о причинах пессимистического взгляда писателя на мир. О Кабакове, конечно, будет еще много написано, мы будем следить за этими публикациями.
2. На этой неделе умерли два известных латиноамериканских писателя старшего поколения. В Чили от коронавируса скончался Луис Сепульведа; он заразился, судя по всему, в Португалии во время февральского литературного фестиваля. Испанская газета El País напоминает его биографию — до того как начать литературную карьеру, он был левым политическим активистом, два с половиной года отсидел в тюрьме при Пиночете, жил в Эквадоре в общине индейцев хиваро, участвовал в Сандинистской революции в Никарагуа, потом на много лет поселился в Германии. «Сепульведа был великим путешественником», — пишет Андреа Агилар; его произведения здесь вписываются в ряд, начатый приключенческими романами Верна и более проблематичными — Конрада.
В Бразилии умер 84-летний Луис Альфредо Гарсиа-Роза, автор романов о детективе Эспиносе из Рио-де-Жанейро; несколько его книг выходило в России. Гарсиа-Роза был, кроме того, известным психоаналитиком, детективы он начал писать только в возрасте 60 лет.
3. Если помните, был такой благотворительный проект — «Книга, ради которой объединились писатели, объединить которых невозможно». Вот что-то подобное произошло и сейчас: литераторы и издатели направили открытое письмо правительству с просьбой о поддержке книжной индустрии; среди подписавших — Виктор Пелевин и Гузель Яхина, Максим Амелин и Захар Прилепин, Ирина Прохорова и Олег Новиков, Людмила Улицкая Борису АкунинуПризнан «иностранным агентом» и Александр Проханов. Неизвестно, связано ли с письмом предложение Минкомсвязи снизить НДС на электронные книги и аудиокниги. Книжные магазины, кроме того, попадают в новое расширение правительственного перечня отраслей, наиболее пострадавших от пандемии.
4. Еще один сюжет, в котором сошлись Гузель Яхина и Захар Прилепин. После выхода сериала «Зулейха открывает глаза» исполнительница главной роли Чулпан Хаматова, а за ней и автор романа Гузель Яхина стали получать угрозы и проклятия от товарищей, сочувствующих сталинским методам решения национального вопроса; сериал требуют немедленно запретить. Прилепин выразил Яхиной поддержку: «Я роман Яхиной не читал (в 2015 году полкниги, потом уехал в Донецк, так руки и не дошли), обязательно прочту, оба ее романа. Зато я очень хорошо знаю, что такое коллективная травля». Комментаторы замечают, что вскоре стартует еще один сериал, связанный с советскими репрессиями, — по «Обители» самого Прилепина. Тем временем критик «Медузы» Антон Хитров дает нелестную оценку сериалу по роману Яхиной: «несмелый и невыразительный», «нет настоящих персонажей — одни затасканные типажи», «эпизоды книги мелькают как болиды на гонках», «та же самоцензура, только эстетическая, а не политическая».
5. В журнале «Формаслов» Наталия Черных пишет о поэтических книгах трех молодых авторов — Елизаветы Трофимовой, Анастасии Кинаш и Василия Нацентова. По мнению Черных, их стихи «укоренены в настоящем времени намного более, чем известные мне протестные инженерные конструкции (читай: верлибры) последних трех — пяти лет» (тут, конечно, в памяти всплывает форсед-мем про поэтический статус верлибра, который опять зашатался). Вообще рецензия полна почвенной — в буквальном смысле — метафорики: «Изображенная во всех трех книгах родина раскромсана как неопознанный труп, зарыта в заветном месте (сверху растет дерево, конечно волшебное, и подозреваю что это гибрид яблони и березы), родина уже разложилась, перешла в состояние глины и песка, сквозь нее прошел родник, ушел в реку, а река поит людей». У молодых авторов, по мнению Черных, «разблокировано» понятие родины (вероятно, заблокированное у предыдущих поколений); у Трофимовой отмечены «мягкая, но уверенная эклектика, тяга к холистическому соединению всего со всем», у Кинаш — «яркое и резковатое письмо», обличающее «абсолютного эмпата», у Нацентова — «полная недосужих красивостей, в полном смысле теплая („оттепельная”) поэзия» и «свежая банальность». Перечень ассоциаций, привлекаемых Черных к анализу, также весьма эклектичен: Арсений Тарковский, Геннадий Шпаликов, Александр Миронов, Джим Моррисон, Янка Дягилева.
6. На «Кольте» Борис Локшин вспоминает «Лето в Бадене» Леонида Цыпкина — малоизвестный шедевр, сплавляющий реальность советских 1970-х с биографией Достоевского. Локшин рассказывает, как роман Цыпкина попал ему в руки в Нью-Йорке в начале 2000-х: почти никто в то время не слышал о Цыпкине, но уже вышло эссе Сьюзан Зонтаг, в котором она — точно так же случайно обнаружившая роман — причисляла его к величайшим литературным достижениям XX века. Когда вышло первое полное издание романа в России, он вновь «не прозвучал». «Сейчас, если спросить о „Лете в Бадене“ профессионального читателя, то есть человека, так или иначе причастного к литературе, он(а) обязательно скажет тебе: „О да, я, конечно, его читал(а), это прекрасная книга”. А если спросить просто читающего по-русски и интересующегося литературой человека, он(а) посмотрит на тебя пустыми удивленными глазами и, может быть, вспомнит о другом Цыпкине — Александре, который в сопровождении популярных киноартистов разъезжает по стране и миру с какими-то литературно-эстрадными скетчами». Это «стыдное недоразумение», по словам Локшина, делает судьбу книги похожей на судьбу ее автора — успешного врача, чья карьера рухнула после эмиграции сына на Запад, а начавшийся писательский путь оборвался — Цыпкин скоропостижно скончался в свой 56-й день рождения.
Локшин ставит «Лето в Бадене» в один ряд с другими великими книгами 1970-х — поэмой Ерофеева «Москва — Петушки» и соколовской «Школой для дураков»; примечательно, что во всех трех важную роль играет «железнодорожная метафора». Рассказывая о том, как Цыпкин переосмысляет роль тире в предложении, Локшин сам начинает имитировать эту манеру: благодаря ей в «Лете в Бадене» и соединяются современность с XIX веком. Наконец, он делает предположение о том, почему книга в России была не замечена: «литературные критики заранее решили, что главная ее тема — это, выражаясь современным языком, тема культурной апроприации. Автора действительно волнует влюбленная одержимость культурных российских евреев самым, может быть, ксенофобским и антисемитским из великих русских писателей». Цыпкин в конце концов приходит к мысли о том, что Достоевский «абсолютно еврейский» писатель: «Евреи многие века своей истории выживали в гетто, фактически в подполье, и поэтому не так уж удивительно, что Достоевский, этот певец „подпольного” человека, оказался так близок „подпольному” народу. И очень даже возможно, что сам писатель узнавал в этом народе те самые черты, которым больше всего ужасался в самом себе, и ненавидел его за это».
7. На «Арзамасе» о своей жизни рассказывает один из крупнейших современных литературоведов Роман Тименчик. Он вспоминает, в частности, встречу с Анной Ахматовой — о которой написал несколько книг.
«Наташа [Горбаневская] меня все время понукала, чтобы я задавал очередные вопросы, потому что Анна Андреевна чувствовала себя лучше и вообще была в хорошем настроении. И я спросил: «А вот в „Поэме без героя” во втором посвящении есть стих: „...Мне снится молодость наша, / Та, его миновавшая чаша”. Это цитата?» Она меня оборвала и сказала: «Это из Евангелия». Я сказал: «Я знаю, но вот у Василия Комаровского есть строчка: „Или это лишь молодость — общая чаша”» — строчка, которую я прочел в журнале „Аполлон”, куда погрузился, выискивая стихи Ахматовой. Она сказала: „Вы знаете, это не случайно — напишите об этом”. И еще несколько раз на протяжении этой беседы, когда я задавал вопросы, повторила: „Обязательно об этом напишите”. И на прощание сказала: „Я буду очень ждать, что вы обо мне напишете. Пожалуйста, покажите мне. Только не посылайте по почте, потому что моя почта перлюстрируется”».
Кроме того, здесь — о темпераменте Лидии Чуковской, резкости Надежды Мандельштам, орнитологической ошибке Виктора Виноградова и поездке в Венецию, которая в конце концов сказалась в большой антологии русских стихов об этом городе.
8. На «Годе литературы» Александр Чанцев рецензирует «Фатерлянд» Рю Мураками — антиутопический роман о том, как Северная Корея вторглась в Японию. Такой сценарий, пишет Чанцев, «у японцев не только во всех новостях, но и в ночных кошмарах». Рецензент иронически сравнивает Рю Мураками с его более знаменитым однофамильцем: у Рю главные герои — не «стандартные клерки», а изгои и юные подрывники, «пироманы, сатанисты, террористы, фрики еще те». Северные же корейцы в романе и вовсе изображены киборгами, которых с малолетства учат прошибать своим телом бетонные стены. Накачивая клюквой и без того фантасмагорическую тему, Мураками, по мнению Чанцева, «дает петуха», «сам же попадает в тенета страшилок про дичайшую бедность и сплошной садомазо-трэш». Захват острова Кюсю с помощью технологий гибридной войны (а роман, кстати, написан в 2005-м) — повод для сатиры на японские политические нравы. «Премьер и правительство спят на экстренных заседаниях, боятся взять на себя ответственность и попросту впадают ступор. <…> Рю Мураками во многом прав — пассивность, slow decision-making (медленный процесс принятия решений), боязнь что-либо решить „на месте” без утверждения по всем этажам сложносочиненной иерархической системы вплоть до императора уже подводили Токио во время аварии на Фукусиме, последствия тогда можно было сильно минимизировать». Спасти ситуацию могут только те самые фрики, хранящие дух бусидо.
9. Еще одна японская книга. В The New York Times Кэти Китамура рекомендует книгу Миэко Каваками — писательницы, которая может заменить в западном сознании Харуки Мураками в роли амбассадора японской литературы. Мураками, по мнению Китамуры, «не очень хорошо состарился» (особенно в том, что касается изображения женщин) — при этом его столько переводили и издавали, что другим японским авторам оставалось мало места. Ситуация меняется, на Западе стали читать известных писательниц из Японии — как представительниц поколения Мураками, так и более молодых. Среди них как раз Каваками: в Америке вышел ее роман «Молоко и яйца» (имеются в виду, судя по контексту, груди и яйцеклетки, на английский перевели как «Breasts and Eggs»), главный мотив в нем — тело, «его недомогания, его аппетиты, его запахи и выделения», а особенно — его желания и томления, которые Каваками описывает с особенным мастерством. В романе три главные героини, речь здесь идет о пластических операциях по увеличению груди, о желании иметь ребенка (и о запутанной бюрократии банков спермы), о преодолении стыда, связанного с телесной сферой. Текст, по словам Китамуры, написан простым языком — но в нем то и дело встречаются пассажи, вызывающие у читателя приятное головокружение.
10. Издание The Chronicle of Higher Education решило выбрать лучшую научную гуманитаристику прошедшего десятилетия. «Хроника» беззастенчиво рекламирует свой список: мол, это вам не ежегодные бессмысленные «книги года», а разговор между просвещенными друзьями. И вот что советуют эти друзья.
«Революция проституток» Джуно Мак и Молли Смит — исследование современного отношения к секс-услугам и аргументы за их немедленную декриминализацию. «Скрытая столица» Эндрю Фридмана — работа о том, как американский имперский нарратив работает в штате Виргиния, рядом с которым находится Вашингтон. «Новый Джим Кроу» Мишель Александер — нашумевшая книга о том, как обходятся с чернокожими в американской тюремной системе. «Наши эстетические категории» Сиэнн Нгаи — работа о доминировании «милоты» в эстетике капитализма. «Что такое ислам?» Шахаба Ахмеда — культурологические ответы на шесть фундаментальных вопросов о том, что значит быть мусульманином. «Каждые двадцать секунд» Тимоти Пачирата — скрупулезное и блестяще написанное расследование ужасающей работы скотобоен. «Мышление и бытие» Ирада Кимхи — вышедший после многолетней подготовки труд о том, почему философия мало занимается природой мышления. «Дóма» Дрю Лэнхема — исповедь чернокожего орнитолога о его страстной любви к природе. «Бакалавры-японисты» Кристофера Рида — насыщенная деталями и смешная книга о том, как западные исследователи и дилетанты понимают — а вернее, не понимают — японскую культуру. «Тестостероновый торчок» Поля Б. Пресьядо — роман-исследование о том, как современная фармакология связана с биополитикой и гендерной идентичностью. Наконец, «Обновляя землю» Джеймса Белича — попытка ответить на вопрос, почему «британский» (или, точнее, англоговорящий) мир в XIX веке стал гегемоном.