— Наивные тексты — довольно специфическая тема, которой, насколько можно судить, в России занимаются немногие. Как сформировался ваш интерес?
— Основная тема моего научного интереса — не столько тексты как таковые, сколько тексты в совокупности с изображениями, с картинками наивных художников. Меня это очень интересует: любопытно понять, как текст и изображение взаимодействуют и соотносятся друг с другом. Эту тему я начала изучать довольно спонтанно: в нашем музее есть документальный фонд, в котором собраны все комментарии, так или иначе сопутствующие художественному творчеству наших авторов. Обычно этот фонд пополняется за счет того, что мы покупаем у художников работы, а они приносят сопроводительные материалы: не только автобиографии, но и разного рода комментарии к своим картинам. И эти комментарии могут существовать в совершенно разных формах: это стихи, письма, устные рассказы, повести и даже целые романы, не считая собственно пояснительных письменных комментариев на обратной стороне картины. Все это мы собираем еще с советских времен. Я культуролог по образованию, поэтому мне стал интересен этот контекст, в котором существует этот нарратив, — как складывается эта история, из каких сюжетов она состоит, какова их фабула. Такими исследованиями я занимаюсь с 2010 года.
— Судя по тому, что вы уже перечислили, тексты подобного рода могут существовать в самых разных формах. Как их вообще можно классифицировать?
— Есть два вида материалов. В первом случае текст доминирует над изображением — когда художник в первую очередь не художник, а писатель, когда он, например, пишет книгу и дополняет ее иллюстрациями, которые хоть и могут впоследствии стать самодостаточными произведениями, но выполняют вспомогательную функцию. Второй случай — это так называемый параллельный ряд, когда художник комментирует свою работу, и его комментарии мыслятся как единое целое с произведением, одно задумывается автором в тесной связке с другим. И если убрать текст, то произведение выглядит обедненным, оно лишается авторского смысла, ярких деталей, которые автор присваивает своей работе.
— Меня, честно говоря, в большей степени интересует первый тип. Если говорить, ориентируясь на него, — с какого рода прозаическими текстами вам приходилось сталкиваться в работе?
— Как правило, это очень развернутый комментарий. Основной жанр, в котором он существует, — автобиография, которая у наивных авторов является основным сюжетом не только картин, но и создаваемой ими литературы. В такие автобиографические комментарии автор вмещает множество разных подробностей, он структурирует их, причем делает это так, как ему удобно: какие-то автобиографические детали он может намеренно забыть, а другие, напротив, изменить или просто выдумать, ввести в них новых героев, трактовать события на свой лад. Поэтому для автора литературный комментарий является своего рода средством реконструкции личной истории, и это играет для него в том числе важную терапевтическую роль. Ведь чаще всего художники, о которых идет речь, — люди пенсионного возраста, которые находятся в состоянии исключенности из общества, а ведь они, как правило, были передовиками производства, героями труда, участниками войны, в общем, очень активными гражданами. Соответственно, в ситуации, когда они не могут соотнести себя с современным миром, они специально придумывают истории, в которых выступают героями своих произведений.
— Что отличает такие истории? Кроме, собственно, фантазийности.
— Например, я исследовала ряд историй, созданных участниками Великой Отечественной. В них четко прослеживается фабула избранности — причем они совершают подвиги не только во время войны, но и в послевоенное время, уже посредством своих картин. Характерные в этом смысле сюжеты — прославление мира или борьба с проблемами экологии (и не только, с социальными проблемами тоже: сиротство, преступность, нищета народная, их волнуют все проблемы современного российского общества). В общем, через искусство они продолжают совершенствовать мир. Советский миф о человеке-герое тут играет большую роль — в нем отражается их личная концепция избранности. А с помощью текста они могут формулировать художественную стратегию — они буквально прописывают, как их творчество может и должно совершенствовать мир. Для этого у них иногда есть целые трактаты, в которых формулируется творческая миссия.
— Мне кажется, уже на этом этапе просится несколько конкретных примеров, потому что без них трудно понять, как может выглядеть такой специфичный текст.
— Сходу мне приходит в голову несколько персонажей. Я начинала исследования текстов с художественного творчества Александры Иосифовны Уткиной — она достаточно известна в Екатеринбурге. Эта художница родилась в 1922 году, а когда вышла на пенсию, стала рисовать картины и комментировала их с помощью рассказа. Вот в ее рассказах как раз прослеживается концепция избранности. Прошлое у нее, кстати, действительно было героическое — она была командиром дальномерного отделения артиллерийского дивизиона, сражалась на Дальнем Востоке и рассказывала о том, что ее избранность была провозглашена ее собственным дедом.
Александра Иосифовна Уткина и ее автопортрет (1998). Предоставлено Анастасией Печерских
— Как это?
— Я лучше зачитаю: «Моя мать после родов сильно заболела, при смерти лежала. Меня не кормила два дня, свечку уже на стол поставили, а сестра моя свечку тушит и тушит, да стол шевелит, вот меня и растрясла. А то забить меня уже хотели: не выживет, говорят, кормить все равно нечем. Дед за меня заступился: „не трогайте ее, она дважды награждена будет”». Этот эпизод для Александры Иосифовны и стал ключевым событием, с помощью которого она доказывает свою избранность. Когда ее дважды наградили — медалью «За отвагу», а затем и орденом ВОВ, — она тем самым реализовала предсказание деда. Но самое интересное, что свою избранность она доказывает не только с помощью этого эпизода. Она говорит о том, что благодаря дедову предсказанию получила некие архетипические качества избранности: например, зрение «как у Ленина — правый глаз видит вблизи, а левый вдали», «нечеловеческую выдержку» и «неуязвимость от смерти». Кроме того, она доказывает избранность и в художественном отношении. Александра Иосифовна приводит такой эпизод: «Советские художники Решетников и Павлов находились в тюрьме, между Полдневой и Бисертью, и по выпуску нуждались в деньгах. Им посоветовали зайти к нам в дом, так как я любила картины. Через некоторое время Решетников написал картину „Опять двойка”. Смотрю — да ведь это мы с моим сыном, дочка и собачка наша, как здорово нарисовал! Только фартука такого у меня не было и лицо не очень похоже, но он же заочно рисовал. Сын мой Саша учился плохо, вот я и спрашиваю его: „Что, опять двойка?”». Быть персонажем «большого советского искусства» для нее — значит обладать своего рода магией избранности, позволяющей ей самой стать художницей.
— Тут важно, что это изначально устный рассказ, который только благодаря вам стал бытовать в письменной форме. А если говорить о текстах, которые изначально были записаны самими авторами?
— Пример такого рода — Классен Раиса Тимофеевна, мастерица, мастер художественного текстиля. Она с детства была инвалидом по зрению — один глаз не видел вообще, другой был минус двенадцать. И в ее творчестве тоже прослеживается концепция избранности. Несмотря на то что Раиса Тимофеевна жила в доме инвалидов города Березовска Свердловской области, она всегда была активной общественницей, участвовала в областных поэтических турнирах самодеятельных авторов, даже заняла третье место в турнире по армрестлингу в рамках фестиваля «Преодолей себя», написала гимн родного города, разработала гигантский кроссворд на пять тысяч слов для передачи «Поле чудес», а еще вязала картины маленьким крючком — эти картины находятся у нас в музее. Всей своей жизнью она демонстрировала себе и окружающим собственную исключительность, которая подпитывалась еще и тем обстоятельством, что однажды, когда Раиса Тимофеевна была маленькой, она увидела во сне двух своих будущих кумиров: Богородицу и Александра Сергеевича Пушкина, которого она называла просто Сашей Пушкиным. Он вообще часто являлся к ней во сне. Ему Раиса Тимофеевна посвятила стихотворение, поскольку, явившись однажды, Пушкин возложил руки ей на плечи, после чего она и обрела поэтический дар. И несмотря на то, что впоследствии она осталась, как она сама пишет, «во тьме своего одиночества», благодаря случаю с Пушкиным этот творческий огонь горел в ней на протяжении всей жизни. «Сижу я будто у калитки / В саду, что за избушкой нашей / И тут подходит ко мне тихо / Кудрявый мальчик — Пушкин Саша / Кладет он руки мне на плечи / И улыбается сердечно / Не верилось, что эта встреча / Для нас останется навечно».
Раиса Тимофеевна Классен. «Моя деревенька». Предоставлено Анастасией Печерских
— А насколько объемными могут быть прозаические произведения, которые не дополняют картины, но являются самодостаточными? Такие вообще существуют или это редкость и штучный товар? Вы в начале разговора упоминали про повести и романы.
— Даже есть произведения в жанре эпопеи. Наивные авторы вообще очень любят большие объемы. В целом исследования российских наивных художников начались как раз с такого автора — Ивана Никифорова, который в определенный момент своей жизни задумал роман толщиной в 700 страниц, как он сам говорил, а затем еще и нарисовал иллюстрации к нему. На Урале тоже есть такие художники, которые пишут романы. Один из них — Павел Устюгов, который написал книгу «Ясашная», она была издана в Екатеринбурге в 2009 году. В ней он, опираясь на свидетельства своих дедушек, описывает историю о том, как его предки родом из Великого Устюга приехали на Урал и основали в окрестностях Алапаевска деревню Ясашная. К сожалению, сейчас она уничтожена, но Устюгов собрал о ней много информации — он поработал в архивах и на основании своих изысканий создал художественное произведение. К нему он добавил иллюстрации, а затем на их основе написал картины, которые сейчас хранятся в наших фондах.
— А как устроено это произведение?
— Рассказывается в нем о семье Устюгова, о том, как его предки прибыли на Урал, а в конце книги есть приложение с фотографиями его семьи. Абрам Павлович Устюгов и его жена Мария, ставшие основателями деревни, приехали на Урал в 1664 году после того, как обычным крестьянам было разрешено занимать здесь пахотные земли. Семья Абрама Павловича двинулась из Великого Устюга, перевалила через Уральские горы (об этом переходе у него есть картина) и оказалась недалеко от Алапаевска. Деревня Ясашная изначально строилась как перевалочный пункт на пересечении торговых путей. В общем, в книге много подобных исторических фактов. Павел Устюгов по большей части просто описывает события, происходившие во время переезда и после него. Причем он воспроизводит диалоги не только между членами семьи, но и между историческими персонажами — тут, конечно, уже можно заподозрить его в определенной художественной выдумке.
Павел Устюгов. «Переселенцы на Урал» (2003). Предоставлено Анастасией Печерских
Пример другого рода — Николай Федорович Зыков, мастер, резчик по дереву. У него нет как такового комментария к работам — его рассказы, повести и автобиография существуют отдельно от них. Есть у него и письма к самому себе — в основном это размышления на философские темы. А еще его родственники совсем недавно отдали нам журнал, который они с друзьями издавали, — так называемый «Журнал клуба независимых мужчин». Этот журнал у них выходил ежемесячно, они его печатали на обычной печатной машинке. Вот что Зыков пишет в качестве приветствия: «Растаку вашу мать, когда будут материалы в журнал? Предлагаю в качестве меры ужесточения отношения к лентяям, не пишущим в журнал, драть с них за номер не по рублю, а по два. Если не поможет, накидывать еще рублик. Итак, по рублю, товарищи!». За этим воззванием следует любопытное эссе «Как я стал женоненавистником». Оно интересно тем, что Зыков рассказывает в ней про конкретных женщин — в основном это преподаватели исторического факультета УРФУ на момент 1982 года. Он их там поносит на чем свет стоит. Проще зачитать: «Скажу откровенно, я им [женоненавистником] не сразу стал. Поначалу, как и многие мужики, питал иллюзии относительно женского пола. Будучи в отроческом возрасте я, невинное дитя, мечтал встретить на своем жизненном пути такое небесное создание, которое я буду лелеять, а оно — боготворить меня. Мечтательный был возраст. И в ранней юности не расставался я с мечтой о встрече с чудом в юбке. Однако суровая действительность разбивает всякую мечту. <...> Слушая горестные рассказы женатых мужиков — Толстого, Достоевского, Боккаччо, Кьеркегора и Овидия, — я все больше убеждался в том, что чудес на свете не бывает».
Ну и так далее. А вот как он описывает ситуацию на истфаке: «И на кафедрах, этих флагманах науки, расплодились женщины. От более либеральных мужчин они отличаются беспощадным отношением к студентам. Как сейчас помню, как за некой Валентиной Грак вечно волочился хвост хвостистов. Их можно было бы сравнить с поклонниками, если бы не их скорбные лица. Другой ученый в юбке, по фамилии Шелюк, когда принимала экзамены, то курила папиросы и без всякой пощады заваливала студентов, провожая их за тем, как они уходили, прищуром своих злых глаз».
Николай Федорович Зыков. «Полкан». Предоставлено Анастасией Печерских
— Вообще говоря, довольно неожиданный на общем фоне выбор темы и тем более неожиданная тональность. Или это тоже в некотором роде близко к идеям о «совершенствовании мира с помощью творчества»?
— Социальная тематика в принципе очень близка наивным авторам. Например, Раиса Классен очень любила сочинять частушки на злобу дня, особенно про политиков. У многих авторов встречаются такие произведения — некоторые, конечно, опасаются приводить их в самом начале знакомства со мной. Но Раиса Тимофеевна не из таких — в девяностые она даже участвовала со своими частушками в предвыборной кампании. Они сохранились в вестнике конкурса «За достойных кандидатов голос свой отдай» — в нем мы видим Раису в народном костюме, мужчина аккомпанирует ей на гармошке. «И в Единой лишь России есть спасение мое / Ведь она провозгласила всем доступное жилье / Только вот кому доступно, кто всей области кумир? / Тот, кто делает свой бизнес на продаже тех квартир».
Еще у Классен есть поэма о Путине — в ней повествуется, как Владимир Ильич Ленин вызывает на Страшный Суд его, а также Сталина, Хрущева и Ельцина и всех их по очереди распинает в самых интересных выражениях. Вот так поэма начинается:
«Путину приснился сон, что на том уж свете он
Видит свечки на столе и решетку на окне.
На скамейке трое вряд, свесив головы, сидят.
Он, конечно, понял тут, что попал на страшный суд.
Вдруг затихло все и вот: объявляют — „суд идет”.
Опустились на колени, а вместо Бога — входит Ленин.
Грозно руку поднимает, суд загробный начинает:
„Подойди товарищ Сталин, чтить тебя хоть перестали,
Но заслуг минувших лет сохранился все же след.
Впрочем, речь сейчас о том, как испортился потом.
И скажу я не тая, велика вина твоя”».
Причем создательница поэмы демонстрирует знание основ политики каждого из них, устами Ленина она очень содержательно их критикует, анализирует их деятельность. Заканчивается поэма тем, что Путин просыпается, понимает, что это был просто сон, и говорит: «А народ у нас безглавый, что ни сделай — все по нраву, / Так что буду я дерзать — на людей мне наплевать!».