Полина Жеребцова. Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг. М.: Время, 2018
«Чеченские дневники» уже издавались в 2011-м и 2014 году, но оба раза в неполном объеме, избранными главами, с сокращениями. Аннотация гласит, что и сейчас текст публикуется с изъянами. Читатель этого, конечно, не заметит, однако важен сам факт; мы не знаем точно, но можем предполагать, что сокращения вновь вызваны соображениями безопасности: из-за написанного автору уже поступали угрозы, вынудившие ее покинуть страну. А между тем «Муравей», хоть с последней чеченской войны и прошло почти двадцать лет, по-прежнему едва ли не самое важное, что было написано об этом страшном периоде новейшей российской истории.
Дневники Жеребцовой — редкая, нужная и при этом жутко неудобная книга. Нам может не нравиться проскакивающая там или тут «литературность» некоторых выражений героини (дневник ведет девочка, за это время она вырастает с 9 до 19 лет), нам может претить роль, которую она на себя примеряет («На планету Земля я пришла, чтобы стать свидетелем. Видимо, свидетель — моя карма»). Но на фоне всего озвученного в дневниках любые претензии звучат неуместно, потому что книга эта — явление не литературное, конечно, а общественное. И одолеть эти 700 страниц — обещание, которое мы должны себе дать.
Читать их неприятно, потому что здесь умирают дети, и не столь «увлекательно», как, может, кем-то ожидалось, но главное чувство, которое вызывают эти строки, — большой стыд. «Чеченская тема» — одна из самых больных и не обсуждаемых сегодня, в обществе будто действует какой-то мораторий на ее затрагивание. Уж точно ведь не потому, что тема «закрыта» редкими авторами? Да, мы, наверное, не привыкли такие большие травмы переживать в литературе, но все же на другие переломные моменты отзываемся с большей охотой. И это тоже вопрос совсем не литературного характера, а общественного. Странно даже, что «Чеченские дневники» вообще еще переиздаются.
Купить на Лабиринт.ру
Ирина Паперно. Кто, что я? Толстой в своих дневниках, письмах, воспоминаниях, трактатах. М.: Новое литературное обозрение, 2018
Самое большое удивление, ожидающее тех, кто никогда не пробовал знакомиться с «нехудожественным наследием» великого графа (по-серьезному, не фрагментами и отдельными работами), состоит в том, что никакого цельного, монументального труда Толстого о Толстом они не найдут. Человек, до неприличия глубоко копавшийся в психологии своих героев (при этом и себя самого, конечно), так и не смог преодолеть психологического, этического, философского etc. барьеров на пути к описанию как есть личного опыта в форме жизненной хроники.
Его просили сделать это другие: издателям нужна была биография великого мыслителя. У него и самого было несколько волнующих идей по воплощению этого замысла. Но всякий раз собственные мысли мешали выбрать и форму для текста, и позицию «автора»; на примере многострадальной «Истории вчерашнего дня», книги, где Толстой взялся описать один свой типичный день, видно, как он, вроде в своей манере, легко отвлекается от генеральной линии и описывает не только поступки, но и пришедшие в голову мысли, а затем и источники, вызвавшие эту мысль, и так далее, и так далее — окончательно усложняя свою работу. Сегодняшний обыватель со стороны назвал бы его ненормальным перфекционистом. Он не хотел упускать ни одной детали, он много думал о стиле и интонации, то есть о том, насколько «поучительными» будут выглядеть его «трактаты» (что его мучило); при этом он желал создать именно что книгу, а не блокнот с заметками. Автор прозы не давал покоя философу, не давал просто выплескивать мысли в порядке появления, обязывал превращать хоровод воспоминаний в повествование. «Я хочу попытаться описать все, что передумал и перечувствовал за эти 50 лет». Захватить все — неподъемно, закрыть на что-то глаза — нечестно. С одной стороны, он «не хотел смириться с тем, что личность человека ограничена пределами того, что может быть высказано»; с другой — не мог себя остановить в желании писать; с третьей — переживал о тщетности написанного.
Остается опираться на обрывочные записи в дневниках, письма и программные статьи Толстого, что и делает автор, объясняя, по каким поводам и в каких муках они создавались. Писатель беспокоится насчет того, что не помнит своей жизни до рождения, он уделяет много внимания своим снам, он сомневается в вере и пытается найти поддержку в переписке, он много думает о смерти. Человек, как говорится, слаб; ох как слаб.
Купить на Лабиринт.ру
Луи Перго. Пуговичная война. Когда мне было двенадцать. М.: КомпасГид, 2018. Перевод с французского Марии Брусовани и Михаила Яснова
Роман, что называется, с историей. Луи Перго — французский педагог и писатель, живший еще на рубеже XIX и XX веков. Его имя знают все французские школьники, потому что они читали (или должны были читать) его детские книги, ставшие местной классикой. Самый известный его роман «От Лиса до Сороки» был премирован Гонкуровской премией, которая, кстати говоря, сама была учреждена еще в девятнадцатом столетии. «Пуговичную войну», откровенно антинасильственный роман, он пишет за два года до Первой мировой, на которую он оказывается мобилизован и где, собственно, пропадает навсегда. Книгу экранизируют пять (!) раз, она становится неотъемлемой частью национальной культуры, и вот перевод Брусовани и Яснова — первый и пока единственный текст Перго на русском.
Война «пуговичная» потому, что ее победители срывают с одежды проигравших все пуговицы; этакая контрибуция, которая делает проигрыш еще больнее. Сражаются в этой войне младшие школьники из двух соседних деревушек, которые, понятное дело, ненавидят друг друга. Вместо того, чтобы учиться, все свое время они посвящают разработке тактики и стратегии. Дети по-настоящему неистовы и воспринимают войну со всей серьезностью — а автор тратит многие страницы на подробнейшие описания придуманных ловушек и приспособлений, которые используются на главном поле боя (и такое здесь есть).
Где-то после первой трети текста вдруг понимаешь, что ничего, кроме этой, может, местами и забавной, но явно затянувшейся войны, здесь больше и не будет. Да, у героев-мальчиков параллельно развиваются знакомства с противоположным полом (и взрослому читать это страшно сентиментально), иногда случаются стычки с преподавателями, но главное — физический конфликт, масштабы которого только нарастают: со временем внутри резвой компашки хулиганов появляется даже четкая внутренняя иерархия, помогающая лучше бороться с противниками. Незаметно мы переходим от детских игр к опасной распре, затягивающей в себя, как в воронку, все больше участников, причем уже не только детей.
Перго, конечно, намеренно превращает забавную детскую историю в абсурдный и нескончаемый рассказ про перетягивание каната, который переходит в мордобой. И неслучайно он тут так много цитирует любимого Рабле, который, да, смешит нас — но так, что от смеха становится нехорошо. Иносказание Перго о взрослых глупцах, похожих на мальчишек, довольно прозрачно, да и хорошо — чего тут осторожничать.
Купить на Лабиринт.ру
Пьер Менар. Искусство притворяться умным, или Краткое руководство для тех, кто не блещет умом, составленное человеком, которому не помешало бы прочесть подобное руководство. М.: Текст, 2018. Перевод с французского Елены Баевской и Алины Поповой
«От диктатуры силы мы перешли к не менее зловещей диктатуре интеллекта», заявляет автор. То есть если раньше (совсем раньше) определяющей была твоя физическая форма, а затем полезные связи и знакомства, то теперь, дескать, цивилизация входит в свою «интеллектуальную эпоху», когда каждый может добиться чего угодно только своим умом (при желании с этим тезисом можно, конечно, поспорить — в зависимости от того, в какой точке планеты читать книжку, но в целом мысль понятна). Ну и еще: во время повсеместного распространения знаний быть начитанным и насмотренным считается уже не только модным, но и чуть ли не обязательным.
Так и что в этом плохого? Все дело в пресловутом меньшинстве, которое на самом деле и устанавливает эту моду. Тех, кто не смотрел фильмы Верховена или не читал Борхеса, в разы больше, и кто дал право первым называть вторых недалекими — непонятно. На самом деле, при всей забавности темы тут есть о чем порассуждать. Например, почему литература считается гораздо более важным инструментом образования, чем то же кино? О теме «бытового снобизма» можно поговорить, когда последователи определенных практик начинают неосознанно считать себя «просветленнее» остальных. В конце концов, можно покопаться в том, что сегодня, в 2018-м, означает слово «умный»: каков базовый пакет нашего современника, который сможет поддержать разговор в баре?
Однако Менар идет по чуть более простому пути. На умных и не очень он разделяет людей по пресловутому IQ. А к теме «культурного снобизма» относится скорее с иронией, чем с исследовательским зудом (хотя интересные факты тут тоже есть — например, про то, что в США вовсю торгуют половыми клетками студентов, показывающих феноменальные результаты в учебе). В целом же это добродушное «высмеивание умников», вскрытие механизмов, благодаря которым работает система распознавания «своего» в образованном обществе, и шутливая инструкция, как в это общество попасть (например, не рожать детей: на их фоне любой мудрец выглядит глупцом).
Основной вопрос, который хочется после прочтения, тушуясь, задать автору: «Ну хорошо, пошутили, а вы все-таки что хотели сказать?» Есть соблазн сравнить текст с «Искусством рассуждать о книгах, которых вы не читали», однако в последней автор не предлагает равняться на тех, кто «читал». Напротив — он предлагает глупую привычку обманывать о прочитанных книгах рассматривать как хороший тренажер собственной фантазии. Какую же пользу можно извлечь из своего «недостаточного IQ», из эссе Менара понять трудно. Вывод немного другой: относиться к нему, этому IQ, чуть менее серьезно.
Купить на Лабиринт.ру