В 1940 году, спустя десять лет после смерти сэра Артура Конан Дойля, его сын Дэнис посетил традиционный ужин американского общества Baker Street Irregulars. Вполне типичный для BSI вечер привел Дэниса в негодование: он наблюдал за тем, как гости поднимали бокалы за Холмса и слушал доклады, посвященные «биографии» выдуманного сыщика, — имя же Конан Дойля не прозвучало ни разу. Один из членов общества в ответ на возмущенную реплику Дойля-младшего (мол, имя его отца ни разу не было произнесено) ответил, что это высший комплимент, который может получить писатель, — даже герои Шекспира не казались читателям более реальными, чем их создатель. Действительно, мало кто из персонажей мировой литературы может соперничать с Холмсом по степени своей «автономности». Майкл Сэйлер, калифорнийский историк и социолог культуры, заметил, что Шерлок Холмс, разумеется, не был первым персонажем, породившим целый культ: можно вспомнить, например, ричардсоновскую Клариссу или гетевского Вертера. Однако, уточняет Сэйлер, есть существенная разница: во-первых, почитатели Вертера не пытались игнорировать сам факт существования Гете и едва ли считали его вертеровским «биографом» или «литературным агентом» (как оно происходило с Шерлоком и Дойлем). Во-вторых, читатели могли ассоциировать себя с Вертером напрямую, усваивая заданные книгой эмоциональные матрицы. Ассоциировать себя с Холмсом очевидно сложнее: возможностей для эмоционального отождествления персонаж предоставляет немного, так что видеть причину его популярности в этом было бы, прямо скажем, непросто.
Т. С. Элиот, британско-американский поэт-модернист и эссеист, однажды заметил, что «возможно, главная загадка Шерлока Холмса в том, что, говоря о нем, мы неизбежно поддаемся фантазии о том, будто бы он реален». Ремарка Элиота во многом показательна. Вопрос о том, а существовал ли вообще Холмс в действительности, начал волновать читателей очень рано — еще на ранних этапах литературной карьеры Дойля. В 1890 году, еще до начала сотрудничества Дойля с журналом «The Strand Magazine», который впоследствии станет культовым, Дойль получил письмо от одного из читателей. О письме писатель с удивлением рассказывал своему издателю: американский торговец табаком на полном серьезе интересовался у писателя, где можно приобрести ту самую монографию Шерлока Холмса о 140 разновидностях табачного пепла, которая упомянута в «A Study in Scarlet». Это письмо было первым из многих подобных писем, которые приходили и продолжают приходить до сих пор. Особенно часто поступала корреспонденция от читателей из Японии и Штатов, где базируются особенно большие сообщества «шерлокианцев». Однажды во время президентских выборов (в 1980-е) один из избирателей написал на Бейкер-стрит письмо, в котором жаловался на некомпетентность кандидатов, и просил Холмса приехать и попробовать себя в роли президента самому. Возможно, самый известный исследователь холмсианы, Ричард Лэнслин Грин, опубликовал подборку таких писем (написанных с 1950-х по 1980-е). Письма очень разные и от самых разных адресатов — детей всех возрастов, адвокатов, ученых, etc.:
— есть забавные письма: например, от немецкой девушки-подростка, которая просила Шерлока раздобыть для нее автограф ее идеального мужчины, — музыканта Марка Алмонда, или школьника, просившего прислать рисунок для его коллекции свиней, нарисованных известными людьми;
— есть трогательные детские письма а-ля «Дорогой Шерлок, приезжай ко мне в школу, ты можешь спать у меня в комнате, а обедать в нашей школьной столовой; мама будет рада, если ты найдешь поваренную книгу, которую она потеряла»;
— есть грустные письма, потому что многие читатели действительно ждали помощи, не понимая, что пишут вымышленному персонажу.
Майкл Сэйлер выделяет два вида читателей холмсианы. Первые — это так называемые «наивные читатели», ярким примером которых и являются очень многие авторы подобных писем, и впрямь верившие в существование сыщика. Впрочем, существуют «наивные читатели» и по сей день: так, британские медиа регулярно публикуют результаты соцопросов, демонстрирующих, что до сих пор существуют читатели (чаще всего подростки), уверенные, что сыщик с Бейкер-стрит был реальным историческим персонажем.
Другой род читателей, который выделяет Сэйлер, — так называемые «ироничные читатели», прекрасно понимающие, что имеют дело с художественной прозой, а не с описанием настоящих криминальных кейсов, но подключавшиеся к определенной «игре». Упоминание «игры» неслучайно: с ироничными читателями холмсианы и впрямь связан такой феномен как «Sherlockian game», она же «Great Game», или просто «The Game», хобби тех самых «ироничных читателей». Под «игрой» в основном понимаются попытки скрупулезного исследования холмсианы, призванного разрешить противоречия внутри текстов и вскрыть не проговоренные прямо детали из биографии Холмса, Ватсона и прочих обитателей шерлокианского мира. Ключевая особенность «игры» и ее отличие, скажем, от филологической работы с книгами Дойля в том, что участники «Sherlockian game» осознанно писали о Холмсе и Ватсоне как об исторических фигурах, игнорируя фикциональную природу текстов, а нередко и сам факт существования Конан Дойля, считая последнего кем-то вроде «литературного агента Джона Ватсона». Трактовка текстов холмсианы как нон-фикшна исключала возможность списать какое-либо из противоречий или недоразумений на ошибку Конан Дойля, поэтому включенные в «Игру» шерлокианцы всерьез рассуждали о том, где находится боевая рана Джона Ватсона и почему в одном из рассказов он назван Джеймсом.
Одну из заметных ролей в «шерлокианской игре» и вообще в истории «ироничных читателей» сыграло общество Baker Street Irregulars — то самое, заседание которого однажды возмутило Дойля-младшего. BSI – американское литературное сообщество, возникшее в 1934 году и периодически собиравшееся, чтобы обсудить холмсиану. Чем выделяется именно это общество среди прочих разноликих сообществ, посвященных так или иначе Шерлоку Холмсу? Отчасти тем, что сразу посвятило себя «игре»; отчасти — своими масштабами. В списке членов общества (за все время его существования) обнаруживается немало известных имен: это и писатель-фантаст Айзек Азимов, и 32-й, и 33-й президенты США — Франклин Рузвельт и Гарри Труман (почетные члены общества), и Рекс Стаут, создатель Неро Вульфа, и современный британский писатель Нил Гейман.
Одним из излюбленных занятий многих членов BSI было создание собственных историй-пастишей с шерлокианскими героями. Среди таких авторов встречаются и те, кто достиг на этом поприще определенной славы, вроде Лори Р. Кинг, написавшей 15 романов, где действует юная сыщица Мэри Расселл и уже вышедший на пенсию Холмс. Однако Лори Кинг — автор современный, а полагать, что шерлокианские пастиши — феномен новый, было бы не вполне точно. Вернее, совсем нет: история «новой шерлокианы» началась даже не в XX веке.
Так, скажем, издательство «Peschel Press», базирующееся в Пенсильвании и концентрирующееся преимущественно на mystery fiction, издает серию «The 223b Casebook». В серии собраны шерлокианские пастиши и пародии рубежа веков и начала XX века — всего она насчитывает шесть томов, начиная с поздневикторианской эпохи и заканчивая примерно периодом Первой мировой войны. Иными словами, это шесть томов текстов, написанных в период с 1888 по 1919 год и впечатляющих жанровым разнообразием, — это и проза, и поэзия, и карикатуры, и даже эротика.
Самой первой шерлокианской пародией, вернее, даже серией шерлокианских пародий, считается цикл Рудольфа Чэмберса Лемана — написанный под псевдонимом «Cunnin Toil» (созвучие с «Конан Дойль» очевидно). Серия называлась «The Adventures of Picklock Holes», а главным действующим лицом являлся, соответственно, сыщик Пиклок Холс и его недалекий помощник Потсон. Рассказы эти выходили во временами довольно едком сатирическом журнале «Punch» в 1893–1894 годах (спустя десять лет последовало продолжение).
Рассказов, эксплуатирующих так или иначе конан-дойлевских героев, впоследствии будет очень много, и в этих текстах Шерлок будет сталкиваться с самыми разными персонажами, среди которых и доктор Джекилл, и Джек Потрошитель, и граф Дракула (кузеном которого Холмс оказался в одном из подражаний), и даже Зигмунд Фрейд — по опубликованному в 1974 году роману Николаса Мейера «The Seven-Per-Cent Solution» был снят одноименный фильм.
Можно было бы предположить, что такие пастиши и пародии сугубо англосаксонский феномен, но и это было бы не вполне верно. Например, уже в 1906 году Шерлок Холмс оказывается в Мюнхене, став героем небольшого рассказа баварского писателя-сатирика по имени Людвиг Тома, частого автора немецкого юмористического журнала «Симплициссимус» — «Der Münzdiebstahl oder Sherlock Holmes in München: Eine Kriminalgeschichte». А, скажем, в 1913 году вышел анонимный греческий роман «Sherlock Holmes saving Mr. Venizelos (Ο Σέρλοκ Χολμς σώζων τον κ. Βενιζέλον)», гдe Шерлок пытается спасти греческого премьер-министра Элефтериоса Венизелоса от организованного болгарами покушения. Роман иногда считается первым греческим детективом.
Что происходит в это время в России? Надо сказать, что вопрос о том, был ли Шерлок реальным или вымышленным персонажем, волновал и русских читателей и журналистов. Так, в начале 1910-х годов развлекательный «Синий журнал» (про который Константин Паустовский когда-то говорил — «ярко-желтый, хоть и „Синий”») опубликовал письмо от читателя: «Не можете-ли сообщить, жив-ли Конанъ-Дойль, и вымышленное-ли лицо Шерлокъ Холмс?». В свете интереса журнала не только к развлекательной беллетристике, но и фигуре Холмса, удивлять подобный запрос едва ли должен. Следует также учитывать, что 1900–1910-е в Российской империи отмечены почти беспрецедентным детективным «бумом», принимавшим самые разнообразные очертания. Так, у книготорговцев можно было приобрести книги о сыщиках всех мастей, калибров и национальностей; тем не менее то, что именно Шерлок Холмс был читательским фаворитом, сомнений не вызывает — его имя регулярно упоминалось в прессе и беллетристике, в неожиданных порой контекстах: например, знаменитая полицейская собака-ищейка по кличке Треф неоднократно нарекалась «четвероногим Шерлоком Холмсом». Однако случайными упоминаниями такого рода русское освоение западного детективного fiction’а отнюдь не ограничивалось. Примерно с 1907 года сыщицкая лихорадка начала принимать новые формы: в частности, самые различные типографии и издания взялись за публикацию многочисленных рассказов-подражаний о похождениях Холмса уже не в Англии, но в царской России.
Качество русских шерлокианских текстов было различным, как и формат публикаций: характерны серийные издания (например, П. Никитина) или газетные фельетоны (анонимный «Шерлок Холмс в Пензе»), частными случаями были отдельные авторские рассказы вроде «Трех изумрудов графини В. -Д.» (с подзаголовком «Из воспоминаний петербуржца о Шерлоке Хольмсе») беллетриста Н. Михайловича. Попадались как совсем дешевые издания вроде анонимного семикопеечного «Шерлока Холмса в Симбирске», изданного на очень плохой бумаге и с рекламными объявлениями почти на каждой странице (вроде рекламы продавца граммофонных пластинок или лечебницы зубных болезней), так и немного более «солидные», наподобие текстов Петра Орловца, непритязательного, но предприимчивого беллетриста. Объединяет, если и не все эти разномастные тексты, то значительную их часть, стремление авторов к «актуальности» материала. Так, к примеру, в 1906 году газета «Обозрение театров» сообщала о готовящейся в петербургском Екатерининском театре премьере оперетты «Шерлок Холмс в Петербурге», которой надлежало привлечь внимание публики не только обильными спецэффектами (вроде «баталии конфетти»), но и подчеркнутой злободневностью. Рассказы о расследованиях Холмса в Петербурге, где тот работает над делом о пропавшем ожерелье русской графини, должны были сопровождаться «куплетами на последние события дня». Лубочная оперетка фиксирует две тенденции: и подтверждает популярность Холмса в России начала века, и отражает явное стремление русских шерлокианцев к «злободневности» текстов. Впрочем, не для всех стремление к актуальности (а также топографической и хронологической конкретности текстов) закончилось удачно: так, в 1910 году был наложен арест на книгу беллетриста Орловца «Воскресший Каин. Похождения Шерлока Холмса против Золотой Ручки». Все экземпляры были уничтожены.
Нужно сказать, что тема «Холмс и Россия» возникает и в зарубежных «ремейках». Она может проявляться в мелочах (так, в относительно недавнем романе Дональда Томаса Майкрофт Холмс вдруг оказывается известным переводчиком русской поэзии, чьи переводы Александра Блока особенно ценятся) и выступать главным сюжетообразующим фактором. К последнему отчасти подталкивала и оригинальная холмсиана: можно вспомнить русских революционеров в «The Adventure of the Golden Pince-Nez» или «The Musgrave Ritual», где Холмс упоминает свои ранние расследования, — до знакомства с Ватсоном. Среди ранних дел упоминает и дело, связанное со «старой русской женщиной», что предоставляло очевидный простор для авторов многочисленных «секретных хроник Холмса». Впрочем, если Холмс мог соседствовать в текстах разнородных пастишей с самыми различными историческими и литературными персонажами, то не могли ли среди них оказываться и знаменитые русские? Разумеется, были и такие тексты, а среди «знакомых» Холмса — семья Романовых и их ближайшее окружение. Одним из примеров можно назвать детективный роман Джона Лексроарта («Rasputin’s Revenge», 1987): в этой книге Холмс снова оказывается в России (в 1916 году), но на этот раз фабула устроена немного хитрее; сына Шерлока, разумеется, унаследовавшего гениальные способности своего отца и внешне сильно напоминающего Ирэн Адлер, пригласила в Россию императрица Александра Федоровна (по наводке Распутина — разобраться с запутанным делом). Холмс же, заподозрив неладное, поспешил к сыну на помощь. Не обошлось, надо сказать, и без проверенных клише: так, роман изобилует упоминаниями ледяной водки, портретами красивых женщин и описаниями заснеженного Петербурга. В предисловии Лексроарт пытается охарактеризовать русскую прозу так, как видит ее он: «персонажи с непроизносимыми именами ничего не делают на протяжении 362 страниц — и в этот момент умирает чья-то тетя». Подобного прозаик пообещал избежать, хоть и предупредил, что русские имена могут представлять определенную сложность для англоязычных читателей.
Показательно и то, что роман Лексроарта не единственная книга с подобным сюжетом. «Отправлять» Холмса к Романовым и Распутину пытались и другие писатели, например, Брайан Фриман — автор романа «The Holmes Factor», где действие тоже происходит в России периода Первой мировой и где участвует сын Холмса. Схожая сюжетная коллизия заинтересовала в середине 1990-х и Остина Митчелсона, опытного и коммерчески успешного шерлокианца (поставившего, например, радио-постановку по «Голубому карбунклу», где он сам исполнил роль Холмса). Роман «Sherlock Holmes and the Earthquake Machine» начинается с попыток Холмса присоединиться к группе анархистов в Ист-Лондоне, что в какой-то момент приводит Холмса в Россию, где демонстрируется оружие невиданной силы, в существование которого не верит Николай II, но которое угрожает всей Европе.
На вопрос о том, почему именно Холмс оказался таким популярным персонажем, а его культ — таким «долгоиграющим», пытались ответить многие критики и исследователи. Так, Франко Моретти, итало-американский исследователь, известный, в частности, своим концептом «дальнего чтения», пытался доказать, что Конан Дойль смог превзойти своих конкурентов из «The Strand Magazine», потому что иначе располагал в текстах улики, — опередив тем самым авторов «золотого века» британского детектива (как Агата Кристи или Дороти Сейерс). Джеффри Брукс, занимающийся историей и социологией чтения, предположил, что в России «сыщицкая лихорадка» была связана с революционными настроениями: Брукс справедливо указывает на то, что внимание к детективам и Холмсу в частности достигло пика уже после 1905 года, когда городская атмосфера была предельно политизирована, а идеи о законе, порядке, свободе, праве постоянно обсуждались и переосмыслялись. Пожалуй, самую убедительную трактовку «культа» предложил уже упомянутый Сэйлер, трактующий популярность Холмса в терминах Макса Вебера и склонный видеть в шерлок-холмсовском культе реакцию читателей на веберовское «расколдовывание мира», — господство позитивистских тенденций и культурный пессимизм рубежа веков. Сэйлер предполагает, что в сыщике с Бейкер-стрит Дойль смог соединить как базовые ценности эпохи modernity/Modern Times (Холмс с его ледяным интеллектом предельно рационален, а также ему не чужда культура консюмеризма), так и ключевые черты авантюрного, если не романтического героя (жажда приключений, страх перед скукой) — последние служили «повторному заколдовыванию» современного мира. Какие-то версии могут быть убедительнее других — это бесспорно, но бесспорно и другое: персонаж, кажется, не просто не теряет популярности, но и переживает сейчас ее новую волну.
Обложка издания «Новейшие приключения Шерлока Холмса в России» П. Никитина. 1908 год
© Типография А. Поплавского, Москва / via Arzamas