Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Поэт Андрей Сен-Сеньков однажды предложил интересную концепцию загробной жизни. В вольном и, возможно, неверном пересказе она выглядит следующим образом: когда воин погибает в бою, он попадает в Вальхаллу, которая оказывается немного не такой, как можно было представить. Мир павших на поле битвы — это монтажная комната, где хранится видеопленка с записью всей жизни героя. Остаток вечности он проведет, заново монтируя этот «фильм», пока его не удовлетворит результат. (Велика вероятность того, что это будет сизифов труд.)
Образ этот примечателен прежде всего тем, как в нем сталкиваются различные временные пласты, кажущиеся из одной перспективы архаикой, а из другой — экстремальным футуризмом. Если павшего конунга посадить за монтажный стол, он, скорее всего, целую вечность потратит на то, чтобы разобраться, как устроена аппаратура, предельно чуждая миру, в котором он провел свою земную жизнь. С другой стороны, нам, привыкшим к цифровым видеоредакторам, наверняка понадобится не меньше времени, чтобы вспомнить или даже с нуля узнать, как монтировать материал с бетакама.
Хорошо, что для получения подобного опыта можно не погибать на поле брани. Для этого достаточно попробовать себя в мемуарах — самом художественном из жанров нехудожественной литературы. Слава в этом жанре всегда достигается тем, насколько убедительно автор в них наврал, создавая идеальную или, напротив, предельно далекую от идеала версию себя и своей жизни.
Если принять это преувеличение за меру качества и ценности мемуарной литературы, то высшим, безусловным и неоспоримым шедевром станет одна книга не очень известного у нас автора — Леона Дегреля (или Дегрелля), вождя бельгийских коллаборационистов, командира дивизии СС «Валлония», в общем — подонка (un salaud).
Какие книги яснее всего описывают место Бельгии на карте Европы времен Второй мировой войны? На этот вопрос я бы ответил: таких книг две, и они противоречат друг другу. Первая — роман Клода Симона «Дороги Фландрии», написанный с позиции победителя, которому слишком дорого обошелся его вклад в общую победу. Вторая — «Гитлер на тысячу лет», мемуары Леона Дегреля, написанные с позиции проигравшего, внесшего весомый вклад в горечь от победы в войне, которая с самого начала была «не их» войной.
Этот вопрос хочется редуцировать до более простого и практичного. Книгу с каким названием вы бы охотнее взяли с полки, чтобы полистать: «Дороги Фландрии» или «Гитлер на тысячу лет»? Я бы взял книгу «Гитлер на тысячу лет»*Важно заметить, что с таким же энтузиазмом я бы скорее взялся за книгу под названием «Жаб Жабыч на тысячу лет» или, например, «Бейби-Йода на тысячу лет», чем «Дороги Бейби-Йоды» или «Дороги Жаб Жабыча»..
И если бы это был русский перевод неистовой Виктории Ванюшкиной (1966—2013), прочитал бы на первой странице:
«Нам, уцелевшим в 1945 году на Восточном фронте, нам, измученным ранами, раздавленным обрушившимися на нас бедами, нам, истерзанным горем, какие права оставили нам? Мы — мертвецы. У нас есть руки и ноги, мы можем дышать, но мы — мертвы».
Здесь я мог бы возмутиться: милый Леон Дегрель, расскажи-ка, каково быть мертвецом, миллионам тех, кто уже никогда не сможет дышать по воле твоих товарищей по борьбе? Но у Леона Дегреля есть обезоруживающий ответ: «С гигантской шумихой была опубликована сотня репортажей, зачастую изобилующих преувеличениями, а нередко и откровенно лживых, где повествуется о концентрационных лагерях и печах крематориев. Похоже, это единственная тема, которая по общепринятому мнению заслуживает внимания из всего необъятного творения, которое представлял собой гитлеровский строй на протяжении нескольких лет».
Леон Дегрель делает вид, будто искренне не понимает, почему так произошло. Ведь он — прототип малыша Тинтина, вихрастого репортера, чьи целеполагание и воля не выходят за рамки общепринятых представлений о законе и справедливости. У Дегреля-Тинтина, впрочем, своя правда: «Нашей официальной целью была борьба с коммунизмом. Но эта война могла легко обойтись и без нас. Нашей второй и главной целью была не просто война на стороне немцев, нашей целью было заставить возгордившихся немцев, опьяненных многочисленными победами, перестать третировать нас, жителей оккупированных стран». Так, по крайней мере, говорит Тинтин-Дегрель.
К этому он добавляет: Польша сама виновата в том, что на нее напали, а евреи сами виноваты в том, что их уничтожали в концентрационных лагерях, которых не было, но при этом негодует: «Солдаты Ваффен-СС, подвергшиеся глупой и несправедливой дискредитации, были настоящей аристократией Героизма, заслужившей всеобщее признание благодаря исключительной отваге и мужеству, с которыми они бросались в бой во имя торжества своего идеала, прошедшего испытание железом и огнем. А их превратили в обслугу концентрационных лагерей».
(В скобках замечу: «Аристократия Героизма» — отличный заголовок для статьи на «Горьком». Но заголовок «Жаб Жабыч на тысячу лет» — еще лучше. В этом вы могли убедиться хотя бы потому, что кликнули на него.)
Сев за монтажный стол своей прижизненной смерти, Леон Дегрель обнаружил, что в его идеальном мире есть только два человека, которых он бы не вырезал: Леон Дегрель и Адольф Гитлер. Ко всем прочим поборникам белой Европы он относится скептически, изображая их в самом карикатурном виде.
Вот лишь пять портретов европейских фашистов, написанных Леоном Дегрелем, который в лучшие для него времена нежно целовал в щеку каждого из них:
1. Видкун Квислинг (Норвегия). «Квислинг был жизнерадостен, как служащий похоронного бюро. Я как будто снова вижу его одутловатую фигуру, угрюмый, сумрачный взгляд, когда он, будучи премьер-министром, принимал меня в своем дворце в Осло, расположенном рядом с Дворцом Правосудия, где бронзовая статуя короля, позеленевшая, как пожухший капустный лист, надменно вздымала свой высокий лоб, усеянный птичьим пометом. Квислинг, напоминающий своим чопорным видом главного бухгалтера, недовольного состоянием своей кассы».
2. Антониу ди Салазар (Португалия). «Португальский „фашизм“ был бесстрастным, подобно своему наставнику, профессору Салазару, интеллектуалу, который не пил, не курил, жил в монастырской келье и одевался как протестантский пастор. Он разрабатывал пункты своей доктрины и этапы действия столь же хладнокровно, как если бы писал комментарии к Пандектам».
3. Бенито Муссолини (Италия). «Муссолини был наделен не бо́льшим талантом военачальника, чем деревенский полицейский».
4. Вишисты (Франция). «Маршал Петен, решившийся пойти на сотрудничество с Гитлером, не слишком высоко ставил своего премьер-министра Пьера Лаваля, которого немцы недолюбливали и чей внешний вид — грязные ногти, пожелтевшие зубы, иссиня-черные волосы — вызывал неприязнь у Гитлера, хотя посол Абетц, бывший тогда в милости в Берхтесгадене, ценил его за свойственные ему ловкость, добродушие, умение торговаться и приспосабливаться. Саркастичный Лаваль, с неизменной сигаретой под подпаленными усами, отвечал Петену тем же и обращался с маршалом как со старым солдатским мундиром, выброшенным на свалку».
5. Освальд Мосли (Великобритания). «Рядом с Гитлером-пролетарием, театральным Муссолини, Салазаром-профессором, Мосли выглядел паладином довольно фантастичного фашизма, который, однако, несмотря на свою своеобычность, вполне соответствовал британским нравам. Самый упертый англичанин всегда стремится подчеркнуть свою исключительность, как в области политики, так и в манере одеваться. Мосли, подобно Байрону, или Брюммелю, или позднее тем же „Битлз“, стал законодателем нового стиля. Даже Черчилль пытался выделиться на свой лад, принимая важных посетителей полностью обнаженный, как этакий англизированный Бахус, прикрытый лишь дымом своих гаванских сигар. Сын Рузвельта, посланный с миссией в Лондон во время войны, едва не поперхнулся при виде Черчилля, вышедшего к нему навстречу в одеждах Адама, с жирным, сальным брюхом, как у разжиревшего кабатчика, только что закончившего свое субботнее омовение в банной лохани».
Вообще, «Гитлер на тысячу лет» — прекрасное пособие для тех, кто хочет понять, что такое подлинный ресентимент в его актуальном виде. Если у Ницше ресентимент был деструктивной и крайне мучительной завистью «рабов» к «господам», то в дегрелианском изводе этот феномен сводится к нехитрой формуле: все ужасные, кроме меня и Гитлера. В качестве доказательства Дегрель вспоминает концентрационные лагеря, возведенные англичанами для буров, турками — для армян, Сталиным — для народов СССР, американцами — для вьетнамцев. Его наглость, однако, не прибавляет уверенности в том, будто ему и вправду жаль буров, армян, народы СССР, вьетнамцев или японцев (Хиросима и Нагасаки, естественно, упоминаются в череде преступлений, на фоне которых Аушвиц, Бухенвальд или Ясеновац, по замыслу Дегреля, должны казаться невинными шалостями или досадной необходимостью).
Но забавно не это, а то, как Леон Дегрель, пишущий мемуары на закате 1960-х, ловко вплетает мифологемы из будущего (если за точку отсчета «настоящего» брать описываемую им Вторую мировую): «Мы, иностранные добровольцы, вместе с немцами затерянные в этих страшных степях, терпели те же лишения — умирали от холода и от голода, но, несмотря на это, продолжали сражаться. Я со своими бельгийскими товарищами сражался в снегах Донецка. <...> Низкорослые лошаденки, доставлявшие нам совершенно серые, замерзшие яйца и боеприпасы, промерзшие настолько, что обжигали пальцы, раскрашивали снег каплями крови, сочившейся из ноздрей. Раненые, упавшие в снег, замерзали мгновенно». В общем, продвижение нацистских войск по восточному направлению остановили не тупость их командования и не доблесть солдат, державших оборону, а мифический Генерал Мороз и недостаточно усердные лошадки, медленно подвозившие припасы.
Все мемуары проигравших будут именно такими. И дело вовсе не в том, что «историю пишут победители», — проигравшие, как видим на примере Тинтина-Дегреля, тоже здорово управляются с этим ремеслом. Когда пишут, например, такое:
«Мы не доверяем новоявленным инквизиторам. Гитлер, как и Муссолини, уже ушел за занавес Истории, как это раньше сделал Наполеон. Карлики уже ничего не изменят. Великая революция XX века свершилась».
И карлики начинали с малого, Леон Дегрель. И карлики начинали с малого.
Будьте бдительны, ведь когда-нибудь они придут плюнуть на вашу могилу.