Верьте или нет, но биография Юза Алешковского — авантюрный роман.
Родился Иосиф Ефимович в 1929 году, в год «большого перелома», в Красноярске. Вообще, много в жизни писателя совпадений дат и мест с важнейшими в истории России событиями. После переезда в Москву с отцом-военным уезжает в только что присоединенную Латвию, в роковое для жителей «буржуазной» Балтии лето 1940-го. Он вполне мог бы стать свидетелем того самого «бала в ночнушках» — совместного праздника советских и латышских военных. Ведь странно, если бы в последние 90 лет произошло что-нибудь, свидетелем чего не стал бы Юз. Хулиганил в послевоенной Москве. Еще совсем молодым человеком в 1949-м застал самый что ни на есть настоящий ГУЛАГ, сидел не по политической статье. Освободился в 1953 году по амнистии. Работал строителем и шофером, детским писателем (и весьма популярным). Писал песни, которые стали народными. Публиковался в «Метрополе», эмигрировал. Дружил... да с кем только не дружил — от Дины Верни до Иосифа Бродского.
90 лет в России — совершенно невероятный срок: коллективизация, «Большой террор», Зимняя война, западная Украина, Прибалтика, война, оттепель, застой, перестройка, 1991-й, 1993-й, первая и вторая чеченские войны. Всё это трудно укладывается в одной истории, не то что в судьбе одного человека.
Юз Алешковский три раза попал в русскую литературу. В первый раз как детский писатель, которого многие знают по книгам и сценариям, даже не задумываясь об авторстве. Алешковский был признан и востребован в СССР официально в этом амплуа. Во второй раз — как автор песен. Даже если бы Алешковский написал только «Окурочек» и «Песню о Сталине», он уже считался бы большим русским поэтом. Интонация Юза уникальна и точно схватывает место, время и настроение. Нет в песнях ни пошлости, ни бравады, ни героической манипуляции. В «товарище Сталине» виден думающий отстраненный наблюдатель, нехарактерный для описания лагерей герой. В «Окурочке» лирический герой, классический русский «маленький человек»: ничтожный бунт, бунтик — не против системы, а против правил, — делает его человеком уже совсем не маленьким. Его уже невозможно жалеть и презирать. Поэтому и стали песни общими, и Высоцкий, и Дина Верни, и Ив Монтан пели их вместе с народом. Ну и третий пропуск в литературу — собственно проза.
Объединяют эти три маршрута, пожалуй одно — неудержимое жестокое остроумие Юза. Алешковский более полувека назад понял, что с подлинно страшным и тотальным надо бороться не только героическим подъемом, но и смехом. За десятилетие до «Имени Розы» русский прозаик осознал, что смех — оружие. Смех — оружие человека, не имеющего никакого ресурса для противоборства с системой, никакой надежды на победу. Как средневековые шуты бросали обвинения могущественным, так и Алешковский бросил вызов сталинизму и СССР. Он высмеял ужасное.
Сам юбиляр рассказывает о своей встрече с Бахтиным, которая случилась на платформе у отходящего в Саранск поезда. Юз прочел предназначенный для Михаила Михайловича стишок: «А низ материально-телесный у ней был ужасно прелестный». Бахтину понравилось. Алешковский, конечно, изучал «Творчество Франсуа Рабле...».
Сверху: Алешковский на Балтийском флоте. Снизу: Юз Алешковский и Иосиф Бродский на писательской конференции. США, 1980-е годы
Фото: yuz.ru
Первое его «взрослое» прозаическое произведение было очень некомфортно. В «свободном мире» его не приняла русская эмиграция. Мат! Да как же можно, до него мат в литературе воспринимался как хулиганство, неизбежно прикрываемое стыдливыми отточиями. Все понимали и лукаво улыбались. Но в «Николае Николаевиче» всю обсценную лексику невозможно заменить или выкинуть, она органична и необходима. Автор, кроме высмеивания, ввел в роман фигуру рассказчика — совершенно неконвенциального главного героя. Николай Николаевич — урка, карманник, матерщинник, пьяница, трикстер. Он рассказывает о своих приключениях в послевоенные годы борьбы с генетикой и про конец эпохи «культа личности». В России не было принято, не считалось возможным говорить о трагедии полублатным языком смешно и матерно. Даже «блатная романтика» перестала быть смешной — стала героической. Воры и бандиты в шансоне стали трагическими героями что твой Эсхил с Шекспиром. А Алешковский выбрал именно такую неочевидную модель. И безусловно выиграл. Он показал, что нельзя говорить от лица «простого человека» и не говорить его языком. Ни в коем случае нельзя назвать его прозу «апологией мата». Тотальное можно показать из одного угла, глазами ограниченного сообщества, а можно отстраненно академически описать, но на то оно и тотальное, что затрагивает всех: и женщин, и мужчин, и партийного функционера, и интеллигента, и крестьянина, и уголовника. Всех!
Важна рефлексия и саморефлексия, но Алешковский показал, что можно перебороть ХХ век и иначе. Смех и маргинальное восприятие не надо списывать. Системе сложно бороться со смехом. Чем более серьезны государственные мужи, тем больше они уязвимы смеху и гоголевскому «меткому русскому слову». Отец Хорхе боится «комедии» Аристотеля. Возможно, он боится быть смешным?
Как это ни парадоксально, Алешковский — продолжатель литературной традиции Гоголя. Николай Васильевич четко понимал и мощь смеха, и силу брани. Эта грань очень тонкая, просто свалиться в пошлость и дешевый юмор, частушку. У Алешковского получилось виртуозно балансировать на грани большой русской литературы.
26 сентября в Доме Русского Зарубежья (Нижняя Радищевская ул., дом 2), в 19:00, состоится вечер, посвященный 90-летию Юза Алешковского. Будет показан новый документальный фильм о жизни писателя.