1. Компетентные люди продолжают подводить итоги 2019 года и досрочные итоги десятилетия: Галина Юзефович выбирает главные книги 2010-х, «Мир фантастики» — лучшие книги года в своей епархии; Игорь Белов перечисляет, что из польской литературы в 2019-м перевели на русский (выясняется, что много чего, начиная хотя бы с Токарчук). Анастасия Завозова придумывает панчи про каждую из прочитанных за год книг, а Барак Обама просто делится своим списком понравившегося.
Тем временем уже составляются планы на 2020-й. Егор Михайлов коротко рассказывает, чего ждать в этом году (Дэвид Бирн, Маржан Сатрапи, сновидения Набокова и оба романа Салли Руни), а издательство Corpus анонсирует свои главные новинки ближайших месяцев: будут там Арт Шпигельман, большая биография Пола Маккартни, новые романы Мадлен Миллер и Скарлетт Томас.
Наконец, The Guardian разразился литературным календарем на 2020 год. Все запланированные экранизации, юбилеи, премии, главные новинки в прозе, поэзии и нон-фикшн; книги, понятно, почти все англоязычные, но стоит иметь в виду. Там, например, новые Аравинд Адига, Отесса Мошфег, Дэвид Митчелл, Али Смит и книга Билла Гейтса о том, как спасти планету; подозреваю, что процентов 40 списка мы сможем прочесть по-русски в 2021-м.
2. Первый крупный юбилей года — 100-летие Айзека Азимова. На «Медузе» пять фактов о великом фантасте называет Василий Владимирский. Обозреватель «Коммерсанта» Алексей Алексеев побывал на родине писателя — в селе Петровичи Шумячского района Смоленской области. Алексеев рассказывает, как сам Азимов говорил о своей родине (как и его отец, писатель жадно разыскивал Петровичи на картах — и наткнулся на них во время Второй мировой войны, как раз когда в этих местах шли бои), и прослеживает историю его семьи; сегодня в Петровичах, несмотря на когда-то принятый план увековечения земляка, об Азимове практически ничего не напоминает — есть только памятный знак на месте, где стоял фамильный дом. Зато Азимову посвящена экспозиция в Шумячах — районном центре.
На сайте ТАСС обзор биографии и творчества Азимова публикует Лиза Биргер: «Единственное, чего он опасался, — что прогресс и возможность государства управлять благами человека приведут к тому, что чрезмерная опека ограничит развитие общества... Но и тогда всегда найдется одиночка, который всю эту государственную махину остановит. Такой герой, выходящий из системы, осознающий ее несовершенство и побеждающий ее, есть практически в каждом большом произведении Азимова, от ранних рассказов до поздних детективных романов. В этом смысле, как и во многих других, он был неисправимым оптимистом».
Среди западных публикаций отметим статью Джеймса Ганна в журнале Science: «Курт Воннегут как-то спросил Азимова, каково быть человеком, который знает все. Азимов ответил, что знает только, каково иметь репутацию всезнайки. В другой раз один редактор предложил Азимову написать автобиографию. „Но я же ничего не сделал”, — возразил Азимов. Через год он вернулся с толстой рукописью. Редактор не сумел должным образом возмутиться размером текста, Азимов ушел и вернулся с еще одной рукописью — такой же толщины. „А что бы вы написали, если бы что-то сделали?” — спросил редактор».
В еврейской газете Forward Азимова называют «галактическим талмудистом» и возводят три закона робототехники к рабби Гиллелю, также «мыслившему тройками». В газете The National вспоминают предсказания Азимова и пророчат наступление подлинной эры роботов в XXI веке.
Не обошлось и без юбилейной статьи в духе времени: на сайте Publiс Books Алек Невала-Ли пишет, что Азимов выпустил множество книг и оказал благотворное влияние на тысячи читателей, но еще он за годы своей карьеры схватил за разные места десятки женщин. В сообществе фантастов 1960-х это было не стоящее особого разговора общее знание, но сейчас времена изменились и Азимову припомнили непрошеные прикосновения — материал сопровожден красноречивой и действительно неприятной фотографией in flagrante delicto.
3. Первые заметные потери года. Умерла американская мемуариста Элизабет Вурцель, автор книги «Нация прозака» — рассказа о многолетней борьбе с депрессией и наркозависимостью. Ей было 52 года, причиной смерти стал рак. На сайте MSN отмечают, что книга Вурцель породила в США «бум исповедального письма». Вурцель с беспримерной для начала 1990-х откровенностью писала о «черных волнах» депрессии, от которой она страдала с 11-летнего возраста, о наркотиках и сексе. На Lithub писательницу вспоминает Линн Стегер Стронг: «Читательницы младше нас считали: над тем, что она делала в начале 2000-х, можно смеяться. Над ее фото в голом виде на книжной обложке, над ее эгоистичными и путаными статьями в знаменитых журналах. Но само то, что они могли так громко и безоглядно высказывать свое мнение, было во многом ее заслугой». Стронг сравнивает уход Вурцель со смертью Эми Уайнхаус и приносит ей благодарность — за то, что она показала, как можно сложно писать о своих чувствах, не бояться этого и не извиняться за это.
9 января умер американский фантаст Майк Резник. На сайте Boing Boing о нем пишет Кори Доктороу: он признается, что был поклонником рассказов Резника, и дает ссылку на сайт GoFundMe: Резник собирал деньги на лечение, теперь они понадобятся его семье, чтобы расплатиться с долгами. Еще один коллега-фантаст, Майкл Суонвик называет Резника «человеком с тысячью маленьких ракет» — имея в виду значки, которые получают номинанты на премию «Хьюго» (их была конечно, не тысяча, но очень много). «Чудовищно, что даже просто умереть оказывается не по карману такому успешному писателю, как Майк Резник, но в таком уж мире мы живем», — говорит Суонвик. Оба автора призывают в связи с этим голосовать за демократов, которые обещают обеспечить медицинское страхование всем американцам.
На сайте Neos Kosmos сообщается о смерти греко-австралийской писательницы и поэтессы Вассо Каламарас. Она принадлежала «к тому отважному, можно даже сказать героическому первому поколению греческих иммигрантов, которые приехали [в Австралию] сразу после Второй мировой войны и Гражданской войны в Греции». Ей и ее мужу, жителям Афин, переезд на захолустную ферму в штате Западная Австралия дался очень нелегко — но они сумели встать на ноги и вернуться к искусству (Леонидас Каламарас — художник и скульптор, Вассо начинала писать еще в Греции; в начале 1960-х она возвращалась на родину, чтобы закончить образование). «Она была в числе первых мультикультурных авторов в Австралии и настаивала, чтобы ее книги печатались билингвой — по-гречески и по-английски. <...> Почти все ее произведения были о жизни эмигрантов... в стихах она также с замечательной страстью изображала уединенную жизнь в австралийском буше, а еще писала о любви».
4. «Новая газета» публикует рассказ Олега Сенцова «Ла-пыт-нан-ги» — о жизни в российской тюрьме. Читать это стыдно и страшно. «Здесь еще с порога тебе дают понять, что ты попал в чистилище, где у тебя нет никаких прав, а жаловаться бесполезно и некому. Прибывших этапом людей бьют нещадно лишь за то, что они существуют, — это так называется „приемка”, обязательная процедура, практически ритуал». Гулаговские порядки и пытки, известные из литературы XX века, вполне живы и в XXI: «Тебя могут на сутки закрутить в матрац и бросить как куклу валяться на полу или еще хуже — заколотить в позе эмбриона в железный ящик наподобие сейфа, где практически нечем дышать и приходится мочиться под себя, потому что перерыва на туалет и обед в этих аттракционах не предусматривается». Все это сейчас, рядом с нами, у нас.
5. Еще два заметных материала на «Медузе». Десять лет назад вышла книга Джонатана Литтелла «Чечня. Год третий». Журналист Владимир Раевский поговорил с Литтеллом о том, как изменилась Чечня за это время. Тот вспоминает о своем журналистском опыте в Чечне 1990-х, сопоставляет царившие там хаос и жестокость с событиями, описанными Корнелием Тацитом, и поясняет, почему режим, выстроенный в республике Рамзаном Кадыровым, приняло ее население.
6. А Светлана Сачкова представляет галерею успешных американских писателей — выходцев из России. Начинается все с Гари Штейнгарта (из чьей шинели, по выражению Кита Гессена, вышли все остальные герои материала): «На встрече Гари с читателями в знаменитом нью-йоркском магазине Strand нет свободных мест. Около сотни людей ловят каждое слово человека небольшого роста, в очках и с растрепанными седыми волосами». Дальше — Лара Вапняр, Кит Гессен, Эллен Литман, Михаил Идов («Мне очень лестно, что вы меня причислили к настоящим писателям. Но я себя так не воспринимаю»), Аня Улинич и Ирина Рейн:
«Меня недавно спросили: „Все ваши книги были про иммигрантский опыт. Но ведь четвертую вы напишете о чем-то другом?” А я не понимаю, разве иммиграция — это недостаточно глубокая тема для того, чтобы анализировать ее всю жизнь? О чем мне тогда писать — о климатическом кризисе? Филип Рот десятилетиями писал о своем пенисе — и ничего, никто не говорил ему, что пора прекратить».
7. Стало известно, что Александр Солженицын был впервые выдвинут на Нобелевскую премию в 1969 году. Номинатор, профессор Яков Малкиель, писал: «Настоящий мастер русской прозы, великолепно соединяющий сложную современность с вековыми традициями русского языка во всей его богатой ритмике и метафоричности, Солженицын необычайно силен и в отношении содержания». Нобелевский комитет соглашался со всеми этими доводами, но справедливо отмечал: «...со всей очевидностью получение им... заслуженной награды имело бы в этом случае трагические последствия для самого писателя, такие же, как при награждении Нобелевской премией Пастернака». Год спустя Солженицына не пожалели и премию дали.
Полный список номинантов 1969 года опубликован на сайте Шведской академии; есть, как обычно, Набоков и Борхес, не в первый раз появляются Иван Драч, Мальро, Толкин и Канетти, зато впервые — Гюнтер Грасс, которого наградят только через тридцать лет. Среди других любопытных номинаций — Марсель Жуандо и Раймон Кено.
8. Украинское издание «Гордон» публикует отрывки из книги экс-подполковника КГБ Владимира Попова «Заговор негодяев»: недавно вышел фрагмент о том, как советские спецслужбы «пасли» Высоцкого, а в новой главе — сведения о вербовке Евгения Евтушенко. Приводится известная история с предполагаемым участием Евтушенко в эмиграции Бродского, а отсутствие прямых улик Попов объясняет следующим образом: в органах всегда существовало негласное правило — не раскрывать своих информаторов, так что «многие офицеры КГБ в своих воспоминаниях упоминали о Евтушенко, но вопрос о вербовке обходили или даже отрицали». В фейсбуке публикацию обсуждают с интересом, но напоминают, что верить источникам из КГБ — не стоит.
9. Режиссер Олег Дорман рассказал в своем фейсбуке, что «Подстрочник» не сможет выйти в Китае. Собранная Дорманом книга воспоминаний переводчицы Лилианны Лунгиной, от которой, как теперь ясно, отсчитывается целая эпоха русского нон-фикшн, привлекла китайских издателей, был готов перевод, сделана верстка. Но в дело вмешались цензоры: «В книге говорится о Больших Чистках. В Китае это „чувствительная тема”. Поэтому книга выйти не может». Дорман в сердцах продолжает: «Как же удивительно они чувствительны, убийцы и мучители. Сколько в них деликатности, хрупкости. Как верно они понимают силу правдивого слова, человечности, отменяющей власть, будущего, которое непременно, непременно, непременно к ним придет».
10. В журнале «Плавучий мост» опубликованы малоизвестные и ранее не издававшиеся стихи Бориса Слуцкого, например такое:
Стойкие новообразования
русского языка,
стойкие, как бараки,
стоящие уже полвека
вроде «и к ним примкнувший»
или вроде «ЗЭКа»,
выдержавшие временнýю
решительную проверку,
вдруг они к нам присохнут,
словно поганый струп?
То-то потомки охнут,
отковырять их — труд.
Все-таки эта распутица,
это распутство словес
...................забудется.
Стихотворение не завершено, отсюда и отточие в последней строке.
Здесь же — новые стихи Ларисы Йоонас, Инны Домрачевой, поэма Глеба Шульпякова «Китай» с предисловием Ольги Баллы: «На самом деле это не о географии, хотя и травелог своего рода. Это хроника странствия по внутренним дорогам. <...> Дневник путешестия по скрытым и рвущимся, ускользающим и непредсказуемым траекториям. „Китай” — имя непостижимого другого». В иностранном разделе — две поэмы ирландского поэта XVIII века Эгана О’Рахилли в переводе Евгения Витковского и стихи современного литовского поэта Гинтараса Патацкиса в переводе Анны Герасимовой:
По черной пашне гривами сверкая
несутся кони белые как жесть
всем кто приплыл кричу ура ура я
садитесь уверяю место есть
тут вам не поезд не нужны билеты
лихие кони ржут на вираже
принцесса в платье белое одета
встречает нас на третьем этаже
как будто белым пламенем объяты
несутся кони как благая весть
литературу белые халаты
определят в палату номер шесть
11. В достояние ученых перешли более 1 000 писем, которые Т. С. Элиот отправил своей подруге Эмили Хэйл. Литературоведы называют это «событием десятилетия» и сравнивают с «давкой на рок-концерте». Хэйл передала архив писем Принстонскому университету еще при жизни своего корреспондента; доступными исследователям они должны были стать спустя полвека после ее смерти. На сайте PBS исследовательница Линдал Гордон, мечтавшая дожить до обнародования писем, рассказывает о своих первых выводах: теперь стало ясно, «как сильно Элиот любил Хейл». Именно она вдохновила образы «гиацинтовой девы» из «Бесплодной земли» и «безмолвной сестры» из «Пепельной среды». Еще одна специалистка по Элиоту, Фрэнсис Дики, считает, что изучение его наследия теперь, по сути, «начнется заново».
Сам поэт был очень недоволен решением Хэйл передать архив университету. Он написал официальное заявление — которое попросил распространить в тот же день, когда будут обнародованы письма. Теперь это заявление также опубликовано — и, в отличие от писем, оно совсем не доброе и не сентиментальное. Элиот объясняет, что, познакомившись с Хэйл в 1912 году, влюбился в нее, затем женился на другой, семнадцать лет спустя с женой расстался. После смерти своей жены (она умерла в психиатрической клинике в 1947 году) Элиот понял, что вовсе не любит Эмили, с которой к тому времени много лет обменивался письмами. «Эмили Хейл убила бы во мне поэта. Вивьен сама чуть не довела меня до смерти, но поэт благодаря ей оставался в живых. Оглядываясь на ужасные семнадцать лет, прожитые с Вивьен, я понимаю, что лучше они, чем скучная судьба заурядного преподавателя философии, которая ждала бы меня, прими я другое решение». Следуют и другие неприятные подробности; в конце приписка от руки: «Письма Эмили Хейл ко мне были уничтожены моим коллегой по моей просьбе».
Это заявление исследователям Элиота не понравилось: «Оно ниже его достоинства. Большое разочарование — особенно если сравнить с письмами». Впрочем, тон поэта объясняется тем, что незадолго до этого он женился во второй раз, был счастлив как никогда — и, конечно, публикация его частной переписки не входила в его планы.
12. На сайте Zora — список 100 главных книг, написанных афроамериканками, с XIX века до наших дней. «Насколько мы знаем, никто еще не составлял такого списка», — пишут редакторы, называющие свою работу «каноном Zora». 160 лет поделены на несколько эпох: «Борьба за нашу человечность» (здесь представлены, например, Гарриет Уилсон и Фрэнсис Харпер), «Возрождение искусства» (в том числе Гарлемский ренессанс — названы целых три книги Зоры Нил Херстон), «Движение за гражданские права и Black Power» (здесь, конечно, не обошлось без Тони Моррисон и Майи Анджелу), «Сила самоуважения» (много Элис Уокер и Одри Лорд), «Радикальное будущее» (2000-е годы) и современность — «Новый черный расцвет»: тут, например, Джесмин Уорд и Тайари Джонс.
В дополнение Zora предлагает список из еще десяти писательниц, которые могут составить следующий этап афроамериканской женской прозы. Вообще, материал впечатляющий — и действительно оставляющий ощущение мощной и непрерывной традиции.
13. В Boston Review — статья Калисты Макрей о том, как американские поэты реагируют на катастрофическую убыль птичьей популяции в стране. С 1970 года число птиц в США сократилось на 29 процентов. Они врезаются в окна высотных зданий — в год от этого гибнет до миллиарда птиц. Существуют волонтерские организации, пытающиеся как-то решить эту проблему — и по крайней мере убирающие птичьи останки с улиц. Но часто на тела птиц натыкаются люди, любящие бродить по улицам, — это, конечно, поэты. Морган Паркер с юмором предупреждает тех, кто станет говорить о ней гадости: «семь птиц замертво свалились к моим ногам / прямо с неба». Виктория Чан, глядя на погибших птиц, замечает их ошеломленный вид: «на каждом лице / одно и то же выражение // навсегда застывшее / как печать»; птицы в ее стихах — маленькие жертвы небрежения и капитализма. Звук, с которым птица врезается в стекло, — примета большого города, также находящая место в поэзии. Макрей рассказывает, что, стоит начать обращать внимание на мертвых птиц, видишь их повсюду.