Я остаюсь бомбой

писал). В издательстве решили задать автору несколько вопросов о его книге и о том, что в нее не попало, а Наталья Мавлевич любезно перевела и этот разговор. «Горький» публикует его полностью.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

— Какие события вашей жизни определили выбор профессии (военного корреспондента)? И какие события профессиональной жизни кажутся вам наиболее значительными?

— В детстве меня жестоко бил отец. Так что в 16 лет я сбежал из дома. Во мне остались семена насилия и лжи, которые он заронил. Отец лгал непрерывно, до последних дней, а умер он в психиатрической клинике.

Для меня ложь — враг номер один, а номер два — насилие. В 1973 году я принимал участие в создании французской газеты «Либерасьон» («Освобождение»), название которой было нам «подарено» основателями первой «Либерасьон», выходившей во время войны и Сопротивления. Я стал журналистом, чтобы бороться с ложью, взять реванш за ложь отца. Я писал судебные, социальные, военные репортажи. Рассказывал о войнах в Ливане, Иране, Ираке, Сомали, Ирландии, Афганистане (с советской стороны), чтобы насилие, поселившееся во мне из-за отца, разбилось, столкнувшись с другим, еще более страшным насилием. Репортажи с мест военных действий — это была моя работа, но еще и способ уничтожить насилие в себе самом, чтобы вернуть себе душевный мир и покой. Чтобы самому стать отцом.

— Роман начинается с визита повествователя в Дом Изьё, откуда 6 апреля 1944 г. нацисты депортировали 44 еврейских ребенка и 7 взрослых. Когда вы узнали об этой истории? И что сегодняшние французы думают о Холокосте во Франции?

— Я долго жил в Лионе, поэтому про Дом в Изьё знал давно. Нам в школе об этом рассказывали. И перед началом суда над Клаусом Барби мне было необходимо побывать там не для того, чтобы больше узнать, а для того, чтобы увидеть детей. Их маленькую классную комнату, лестницы, ведущие в дортуары, столовую, где они ели, фонтан, в котором купались летом. Я хотел услышать их смех, потрогать камни, деревья, побыть вместе с ними, рядом. Я знал, что на суде это не получится — слишком официальная обстановка. И я поговорил с ними там, в их Доме. Между их смертью и моим визитом прошло «всего лишь» 43 года.

Холокост во Франции — часть истории. События в Изьё — один из самых ужасных ее эпизодов. Коко (Альберу) Булке было 4 года. В чем заключалось его «преступление»? В том, что он родился евреем. Во время оккупации множество безымянных французов, не обязательно участников Сопротивления, прятали евреев, детей, мужчин и женщин, давали им приют, переправляли в Швейцарию или Испанию, — так велела им совесть, представления о добре и зле. Но после войны понадобились годы, чтобы о Холокосте заговорили отдельно от всего остального. Сначала Франция разбиралась с предателями, потом чествовала героев и только после этого повернулась лицом к геноциду евреев, цыган, инвалидов. И возвела память об этом в национальный долг.

Если француз-антисемит (а такие еще есть) скажет или сделает что-нибудь против евреев, его обвинят в пособничестве идеям нацистского Третьего рейха. Перед войной во Франции можно было открыто отстаивать антисемитские взгляды с религиозных или расистских позиций, и это считалось «таким же мнением, как любое другое». После Холокоста это стало уголовным преступлением.

Maison d'Izieu / Marie-Louise Bouvier Coll

— В романе «Сын негодяя» есть по меньшей мере две основные линии: история процесса над Клаусом Барби и история вашего отца. Действительно ли, присутствуя в 1987 г. на процессе как журналист, вы представляли себе отца, сидящим во Дворце правосудия?

— Отец действительно был там. Он просил, чтобы я помог ему попасть на суд, ходил почти на все заседания, сидел в глубине зала, как в романе. Меня его присутствие угнетало. Я боялся, не знал, как он себя поведет. Именно тогда я впервые усомнился в том, каковы его убеждения. Его реакции были не такими, как у всех. Он явно сочувствовал Клаусу Барби.

— Вы сказали, что получили доступ к делу отца в 2020 г., через четыре года после его смерти. Это открытие стало стимулом для написания романа?

— Не имея информации, которую я получил из его полицейского и судебного досье, я бы никогда не написал эту книгу. Чтобы рассказать всю правду, я должен был наконец получить ее. То, что этот человек сменил за четыре года пять мундиров, в том числе носил вражескую форму, стало для меня большим открытием. Зачем он лгал мне, когда истина была такой невероятной? Этот вопрос останется со мной до конца жизни.

— Конец романа загадочный: «Потом ты повернулся и отдался реке. Холодная, тяжелая, черная жижа подхватила тебя. Ты не поплыл. Не стал бороться с течением. Оно медленно уносило тебя, как отломанную бурей ветку дуба. Я был спокоен. Я знаю, ты переплыл свое немецкое озеро. И ждешь меня на другом берегу».

Напрашивается вопрос: утонул ли отец, или остался жив? Или, будучи вымышленным персонажем, растворился на последней странице?

— Как сын своего отца я подарил ему достойную смерть. Пусть это смерть на страницах романа, но он принял ее гордо. Пусть он меня бил, пусть носил ненавистную вражескую форму, пусть изломал жизнь моей матери и мою, смерть примирила меня с ним, и я позволил ему уйти в черную воду его лжи, не стал его удерживать. Как писатель я даю этому персонажу возможность ускользнуть от меня, от своих демонов и даже от правды. Не хочу знать, поплыл он по течению реки или достиг другого берега. Того, где, как я всегда мечтал, он когда-нибудь дождется своего сына и скажет ему всю правду.

Faculté de droit de l'USMB

— В одном интервью вы сказали, что вы — бомба, а предпочли бы стать спокойным озером. Не могли бы вы немного пояснить эту метафору? Чувствуете ли вы себя немножко меньше бомбой и немножко больше озером, после того как закончите очередную книгу?

— Я остаюсь бомбой. Я пишу не для того, чтобы забыться или вылечить, зарубцевать свои раны, а для того, чтобы разделить чувства своих братьев и сестер по страданию, поддержать их в надежде и в борьбе. Пока на моем пути будут попадаться несправедливость, оскорбления, унижения, я буду взрывным снарядом. Но мечтаю стать тихим озером, разжать кулаки.

— Верно ли, что вас мучит тема насилия, особенно насилия над детьми? Ведь в новом романе, который вот-вот выйдет в издательстве «Грассе», речь снова идет о затравленном ребенке?

— Вы выбрали точное слово: «мучит». Именно мучит. Как неотступный призрак. Хоть я и «убил» отца, но во мне остается избитый ребенок. Остается навеки. Защищать этого ребенка — мой долг.

В мае 1981 г. ирландский активист Бобби Сэндс, который умер от голодовки в английской тюрьме в Северной Ирландии, написал: «Нашим реваншем будет смех наших детей».

У меня три дочери. Первая, Сара — еврейка. Вторая — Мелинэ, я назвал ее в честь Мелинэ Манушян, которая героически сражалась в рядах Сопротивления, как и ее муж, французский коммунист Мисак Манушян, расстрелянный 21 февраля 1944 г. в числе двадцати двух членов интернациональной группы борцов с нацистами. И наконец, третья — с нежным, ничего специально не означающим именем Валентина.

Бомба, тихое озеро. Мои дети, мой реванш.