«Я не верю, что существуют в природе извращения, подобные тюрьмам»

Маркиз де Сад о книгах, тюрьме и любимой жене

О книгах

Что, по-вашему, я должен делать без книг? Для того чтобы работать, нужно находиться в их окружении, в противном случае невозможно со­чинить ничего, кроме волшебных сказок, а к этому у меня нет таланта.

***

Даже у самых лучших из написанных исторических книг едва набе­рется больше двух сотен читателей, в то время как даже самым наименее талантливым комедиям удается привлечь три или че­тыре тысячи зрителей.

О пороках

Добродетели — это не то, что вы можете просто надевать на себя и снимать, как одежду, и в подобных вопросах человек не более свободен поступать сообразно моде, чем он свободен хо­дить с прямой спиной, если родился горбатым.

***

Что же до моих пороков, то я сильно подвержен неконтро­лируемому гневу, во всем впадаю в крайности, обладаю распут­ным воображением, когда речь идет о нравственности, подоб­ного какому не видывал свет, атеист до фанатичности, — коро­че говоря, позвольте мне еще раз повторить: убейте меня или принимайте таким, как я есть, ибо я никогда не изменюсь.

О мужской привлекательности

Я как сейчас вижу — он будет худым, гибким, ловким, хорошо сложенным; он будет умен, как дьявол. С такими качествами у мужчины женщин все­гда будет более чем достаточно, чтобы обеспечить ему несчаст­ную жизнь.

О любви

Что мне нравится в любви, и это единственное, что я считаю в ней ценным, это ее кульминация. Пытаться измерить любовь метафизикой, по моему мнению, не только чрезвычайно глупо, но и чудовищно, и единственное исключение, которое я делаю в этом отношении, это когда я вынужден приправить некото­рым ее количеством свои произведения, в соответствии с требо­ваниями драматического искусства.  

О ревности

Я никогда не прощу преступ­ления против собственности, как и не соглашусь никогда снова увидеть кого-то, кто когда-то был моим, а затем перестал им быть. Сама мысль о том, что кто-то еще мог иметь отношения с тем, кого я сжимаю в своих объятиях, всегда вызывала во мне отвращение, и я никогда в жизни больше не встречался с жен­щиной, которую я хотя бы заподозрил в неверности по отноше­нию ко мне.  

***

Супружеская неверность со стороны женщины — это предмет, таящий такой ужасный вред, последствия которого настолько катастрофичны и настолько убийственны, что я никогда не мог с нею прими­риться. Можете как угодно воспринимать мои принципы, мо­жете рыться так глубоко, как угодно, в истории моих распутных деяний, и Вы увидите, что я редко попадал в подобные ситуации, и на каждую дюжину девственниц или так называемых девственниц, которых я пытался соблазнить, Вы с трудом най­дете хотя бы три замужние женщины.

О теще

Я вижу это, люди совершенно правы, говоря, что нет на земле более зловредного зверя, чем старая ханжа. Если на про­тяжении моей жизни что-то и заставляло меня держаться как можно дальше от благочестия и набожности, так это лицемер­ное ханжество, которое я ненавижу, и та ужасная привычка, ко­торая свойственна пожилым людям: с одной стороны, испове­довать веру, а с другой — увлекаться самыми отвратительны­ми пороками.

О правосудии

Фемида, эта богиня закона и правосудия, настолько глупа и жестока, что опускается до таких отвратительных способов, дабы умножить число своих жертв, или вовлекает своих лакеев в занятие подобными мрачными и сомнительными удовольст­виями. Сие непотребство можно только прибавить ко всем тем остальным ужасам, которыми она постоянно и непрестанно по­рочит себя и своих презренных подручных; но добавления еще одного отвратительного метода ко всем остальным едва ли до­статочно, чтобы заставить кого-либо удивленно приподнять бровь: проливается кровь, Фемида пьет ее жадными глотками, все мето­ды хороши и законны, при условии, что они себя оправдывают.

О тюрьмах

Если среди всех пород животных, которых мы знаем здесь на земле, была бы такая, представители которой строили бы для себя тюрьмы, а затем обоюдно обрекали друг друга на эту славную пытку, не уничтожили ли бы мы ее как вид слишком жестокий, чтобы позволить ему существовать в этом мире?.. Я не верю, что существуют или существовали когда-либо в природе извращения, подобные этим тюрьмам.

О тюремном быте

Мне дают ле­карства, которые расстраивают мой желудок до такой степени, что единственная пища, которую я могу переносить, это моло­ко, и даже его я с трудом перевариваю. И после этого их еще шокирует, когда я устраиваю хорошую взбучку бездельнику, который решил выбрать подлое ремесло тюремщика! Они жес­токо ошибаются. Пока кровь течет в моих венах, я не стану тер­петь ни подлости, ни несправедливости, а это самое последнее их поведение — настоящее зверство.

***

Мне сказали, что я должен сам стелить себе по­стель и мести комнату. Что до первого, то тем лучше, ибо они стелили ее чрезвычайно дурно, а мне нравится самому стелить себе постель. Но что до второго, то, к сожалению, это дело без­надежное; здесь недосмотрели мои родители, поскольку никог­да не включали подметание в программу моего образования.

О надзирателях

Они, должно быть, считают, что я сделан из дерева, и, хотя они делают все возможное, чтобы ожесточить меня и, со­ответственно, уничтожить во мне зачатки всех добродетелей, им все еще не удалось притупить мои чувства до такой степени, чтобы я потерял способность парировать все камни и стрелы, которыми они меня осыпают.

О правительстве

По какому праву эта шайка пиявок, которые утоляют свою жажду несчастьями народа, которые, благодаря своей презренной монополии, ввергают этот несчастный и несчастливый класс — единственная вина которого в том, что он слаб и беден, — в же­стокую необходимость потерять свою честь или свою жизнь, в по­следнем случае, не оставляя несчастным иного выбора, кроме как умереть в нищете или на виселице; по какому праву, повто­ряю, подобные чудовища требуют добродетели от других?

О беспомощности

Когда я вы­шел из тюрьмы, я оказался посреди Парижа всего с одним луи в кармане, не зная, куда мне обратиться, чтобы найти приют или пропитание, а тем более кого-то, кто одолжит мне крону, когда у меня не осталось и этого луи; и, когда я умолял этих чудовищ­ных людей о помощи, все, что я получал в ответ, это упреки и сомнительные комплименты; везде дверь захлопывали прямо перед моим носом, особенно моя жена, которая верх ужаса.

О пропавших рукописях

У меня было пятнадцать то­мов, готовых для издателя, а теперь, когда я оказался на свобо­де, у меня осталась едва ли четверть из этих рукописей. Из-за непростительной забывчивости г-жа де Сад допустила, что некоторые из них пропали, некоторые позволила конфисковать, и в целом тринадцать лет труда пошли насмарку! Три четверти этих сочинений остались в моей комнате в Бастилии; четверто­го июля меня увезли оттуда в Шарантон; четырнадцатого Бас­тилию штурмовали, вынесли из нее все, и мои рукописи, шесть сотен книг, которые мне принадлежали, мебели на две тысячи ливров, дорогие мне портреты,— все это разорвано на куски, со­жжено, вынесено, разграблено, и при этом я не смог вернуть ни соломинки.

О жене

Я не могу ни на мгновение представить себя свободным че­ловеком, если только не окажусь снова в ее объятиях. Если бы Вы спрятали ее где-нибудь в утробе земли, я бы отыскал ее и похитил. В ту самую минуту, как я окажусь на воле, я отправ­люсь к г-ну Ленуару и снова попрошу его вернуть мне жену. Если он откажет мне, я брошусь к министру, а если и эта по­пытка не увенчается успехом или какая-либо иная, которую мне придется предпринять, то я кинусь в ноги королю и попро­шу его вернуть мне то, что дали мне небеса и что никто на све­те не может у меня отнять. Даже если бы они поставили на моем пути всевозможные препоны, если бы меня снова бросили в тюрьму, — что ж, я бы предпочел это, в тысячу раз скорее предпочел бы это, чем жить на свободе без нее.

О глупцах

Нет на свете ничего более забавного, ничего настоль­ко же курьезного, чем те механические болваны, которые настолько идиотичны, настолько тупоумны, что не могут придумать ничего лучше, чтобы отказать в просьбе, чем ска­зать: «Так никогда не делают, я за всю свою жизнь не видел, чтобы это делали».