***
Борис Успенский: К недостаткам статьи я отнес бы непоследовательность нумерации (в то же время я понимаю, что требовать от Вас последовательной нумерации было бы жестоко). Статья начинается с 1-й страницы, но после страницы 9 идет страница без нумерации, а затем страницы 2-10. Затем же идут страницы 1-2, которые начинаются словами:
«Дорогая Ксения Константиновна! Благодарю Вас за присланный мне отзыв Е.Н. Куприяновой» и т.п.
Видимо (это гипотеза), эти две последние страницы непосредственного отношения к теме предыдущего изложения не имеют, придавая ему, однако, своеобразный эмоциональный оттенок.
Я хотел было написать в рецензии, что статья композиционно распадается на две части и что я не считаю себя в компетенции рецензировать всю статью (вместе с ее эпистолярной частью), — но потом пожалел уж Вас.
***
Борис Успенский: Кстати, Юрий Михайлович, должен сообщить Вам, что Ваш характер никак не связан с одной вашей материальной субстанцией, но проявляется во всем, что связано с вашим именем. Ибо некоторое время назад (приблизительно с месяц) я был поражен и обрадован, увидев в университете объявление: «Тогда-то в такой-то аудитории состоится лекция проф. Лотмана “Структурная поэтика”» (это – почти буквально). Зная Вас, я быстро сообразил, что Вы могли и не известить нас о Вашем приезде или, вернее, известить по какому-нибудь несуществующему адресу. Однако я навел справки, и выяснилось (не без трудностей), что:
а) состоится не лекция, а обсуждение (на НСО);
б) не самого Лотмана, а его книги;
в) при этом само это обсуждение также не состоится в назначенный срок, а переносится на срок неопределенный.
Я все-таки считаю, что в этом сказывается не мое неумение понимать объявления (хотя и это отчасти возможно), а более всего Ваши мистические способности накладывать Ваши персонологические характеристики на все, что с Вами связано.
***
Борис Успенский: Письмо ваше получил, простите, что отвечаю с некоторым опозданием. Сначала пришло письмо с делами для Виноградова, адресованное, между прочим, в 142-ю квартиру (вообще говоря, лучше бы было адресовать его в 149-ю). В письме содержалось дополнение к списку трудов Т.Ф. (вообще говоря, лучше было бы прислать сам список), а упоминание человека, которому Виноградов адресует послание, было сделано через два «б» — по-видимому, для конспирации. Когда после этого пришло второе письмо со статьей об условности (в первом экземпляре которой, между прочим, не хватало 7-й страницы) и сообщением о том, что у Вас происходит сумасшедший дом, — то это последнее сообщение не было для меня полностью неожиданным; можно сказать, я был к нему подготовлен.
***
Борис Успенский: Я получил Ваши 40 рублей и бланк для заказа иностранных книг, но дело в том, что якобсоновских томов заказать не смог, поскольку они только-только вышли, в книжный отдел еще не пришли рекламы на них, и неизвестно, сколько они стоят (я просмотрел все каталоги, но без успеха). А без цены они не принимают.
Таким образом, я смог заказать Вам только ту книжицу, которую вы в пьяном состоянии отметили в проспекте издательства Mouton в шашлычной, когда мы с Пятигорским Вас провожали. На Вашем счету в книжном отделе каким-то образом оказались деньги, так что Ваши 40 рублей я не тратил. Не забудьте только востребовать их у меня по приезде – а то я очень могу забыть. Будем помнить оба.
***
Юрий Лотман: «Семиотика» в типографии, а я продолжаю находить на своем столе из нее листы. Уже обнаружил 437 и 665. Любопытная может получиться книга!
***
Юрий Лотман: Во-первых, в начале января я обнаружил, что в книге, которую я должен был сдать в конце прошлого года в бывший «Учпедгиз», а ныне «Просвещение», следует заменить 200 машинописных страниц чистой халтуры, вставленной мной в прошлом году перед сдачей, о чем я благополучно забыл. В результате до вчерашнего дня я, подгоняемый угрозами издательства и пропустив все сроки, писал прямо на машинке и написал-таки за три недели около 200 страниц. Сейчас Зара [Зара Минц - литературовед, жена Юрия Лотмана. - ред.] повезла рукопись в Ленинград, а я, не успев отдышаться, въехал во второй семестр, в котором у меня 14 часов в неделю.
***
Юрий Лотман: Как Ваша книга? Я получил корректуру своей. Ничего более забавного я еще не читал в жизни: они набрали целые страницы из другой рукописи, а мои – потеряли. Получилось, клянусь Вам! – очень хорошо. Текст совершенно деавтоматизировался и приобрел приятное разнообразие. Я, как только нападаю на кусок, написанный приличным языком и где можно разобрать что к чему, сразу же на полях пишу: «Безобразие! опять из чужой книги!!!» Но каково тому автору, который читает мои куски в своей книге?! Судя по тексту – книга о Чайковском. Как бы инфаркт не хватил…
***
Юрий Лотман: В предисловии к книге я хотел бы написать: «Автор смеет заверить читателей, что он не такой дурак, как можно подумать, прочтя эту книгу».
***
Юрий Лотман: Из того, что труды с публикацией Боброва сданы, надеюсь, Вы усмотрели, что прав был Р. Якобсон, который видел во мне огромный организаторский талант, а не Вы, который его всегда отрицали (талант, а не Якобсона).
Сноска: Имеется в виду отзыв Р.О. Якобсона об организации тартуских симпозиумов: «Могло создаться впечатление, что организации вообще нет, — но за всем этим стоит железная рука Ю.М. Лотмана, направляющего ход конференции».
***
Борис Успенский: Вы спрашиваете, как наши дела с Мамардашвили, и, по-моему, подозреваете, что я ничего не делаю в этом отношении. А я именно только этим и занят. Позвольте отчитаться.
С начала сентября я регулярно спрашивал у Пятигорского, как обстоят дела со статьей, на что последний, зная мой педантизм, так же систематически докладывал мне о ее продвижении. Он последовательно сообщал мне, что статья прочитана, одобрена, принята, назначена на ближайшую редколлегию и т.п. По-видимому, если бы я подождал еще немного, то я получил бы известие, что она уже вышла. Но, совершенно случайно, я нарушил этот естественный поток событий, встретив Мамардашвили на улице.
— Ну что, как наша статья, — бодро спрашиваю я у него, имея в виду главным образом получить сведения о том, когда я получу корректуру.
— Какая статья? – говорит Мамардашвили. – Я же ее два месяца как вернул Пятигорскому для доработки.
(Клянусь, не преувеличиваю ни капельки!)
— Но позвольте, — я обомлел, — а Пятигорский утверждает, что статья у Вас, что она прошла уже все стадии и т.п.?
Мой собеседник глядит на меня соболезнующее и говорит, что ему, как члену редколлегии и заместителю главного редактора по крайней мере, ничего об этом не известно. А Пятигорский (говорит он спокойно), вероятно, сошел с ума.
— Но почему же Вы отдали ее именно Пятигорскому, — продолжаю не понимать я. – Ведь авторы-то, кажется, мы с Ю.М.?
— Ну да, — говорит Мамардашвили, — но я сделал некоторые замечания, статья нуждается в доработке, а Пятигорский сказал, что он сам все исправит.
Ну как Вам это нравится?
Звоню Пятигорскому. Он страшно удивлен и говорит, что ничего не понимает, что статья наверняка у Мамардашвили. Я требую от него, чтобы он звонил Мамардашвили и сам выяснял в чем дело. Тут, по-видимому, происходит диалог обоих в жанре «Краткого введения в теорию виджнянавады». Разговор, надо думать, касается все больше метатеории сознания.
Так или иначе, через некоторое время Пятигорский сообщает мне, что Мамардашвили вспомнил, что он действительно не давал статьи Пятигорскому. Через некоторое время я получаю известие, что статья потеряна. Потом – что она нашлась. Больше я пока ничего не знаю.
В общем, дорога в «Вопросы философии» вымощена благими намерениями Пятигорского и ненапечатанными статьями. Но как Вам нравятся эти два философа?
Конечно, по недосмотру наших друзей – М. и П., статья может случайно и выйти.
***
Юрий Лотман: С некоторым трепетом после полугодового перерыва приступил к чтению лекций (не разучился ли?). Думаю, что так пьяница, после похмелья, смотрит на поллитровку: «Я-то тебя знаю, а вот ты меня не позабыла?» Но, кажется, помнит…
***
Борис Успенский: Очень надеюсь приехать в Тарту, недели через две, если только придет корректура книги и если мне удастся перепечатать Боброва. Беда в том, что моя машинистка уходит в декретный отпуск; это как гром среди ясного неба, т.к. ей лет пятьдесят. Боюсь, что мои рукописи способствовали этому решительному поступку.
***
Юрий Лотман: Главное – не грустите. Мы еще увидим небо с овчинку / в алмазах (ненужное вычеркнуть).
***
Юрий Лотман: С каким-то грустным чувством уехал я из Москвы – уж на очень безотрадный тонус Вы настроились. Друг мой, поверьте, в конечном счете «царство божие внутри нас». Конечно, можно и нужно устраивать свои внешние дела, но нельзя позволять своей внутренней веселости опускаться ниже некоего критического уровня. Иначе она уже не вернется при самых благоприятных внешних условиях. Да и раз еще есть выбор, значит, уже не так худо, да и без выбора не так худо, да если и так худо, так ведь есть гордость на то, чтобы и тогда быть веселым (я говорю не о той веселости, которая выражается бодрым ржанием, а о веселости души, которая позволяет получать удовольствие от хорошей погоды, игры с детьми, работы мысли (вообще от работы) – вот сейчас с наслаждением колол дрова!). Ей-богу, голубчик, по поговорке «на печального и вошь лезет» — ведь закусают. Между тем я по опыту знаю (я видел, как людей не метафорически съедали вши!), что способностью радоваться можно оборонить себя от укусов сих насекомых (вообще, вши мой конек, как и Швейка, я мог бы рассказать Вам целую вшивую Илиаду, но отложим сие до встречи).
***
Юрий Лотман: По поводу сюрреализма – мне и самому противно. Но почему не вызывает отвращения Босх? Вообще, об этом следовало бы поговорить. Я сам вырос в чисто средневековом отвращении к человеческой физиологии и долгое время считал идеальной моделью человека бубнового валета, у которого все прилично – везде верх. На западе девушка спокойно говорит своему спутнику в кафе: подождите, я иду пописать (по-французски это вполне цензурное выражение), а мне легче умереть, чем хоть отдаленно признаться даже знакомым людям, что я вообще бываю в уборной и знаю, что это такое.
Кстати, это свойство не личное: заметили ли Вы, что в огромных и роскошных ресторанах или вокзалах уборные маленькие, тесные, их невозможно найти? Архитекторам стыдно проектировать такие непристойные места. Отсюда обратная реакция: художнику кажется, что, если он пририсовал своей фигуре две ж… или увешал ее во всех неподобающих местах членами (как в книжечке для Гриши), он уж и революцию в искусстве произвел и вообще «гуляет». Это оборотная сторона православного или пуританского ригоризма. Но в культуре с ренессансной основой скажут: «Ну член, ну еще член, ну еще один – все?» Там этим не удивишь.
Это я к тому, чтобы не слишком строго судить тех, кто вызывает болезненную, но закономерную реакцию на глубинные явления.
***
Юрий Лотман: Я неверующий. Но чем дальше я живу, тем яснее делается моему уму и чувству, что я не один. Чувство соприсутствия у меня бывает совершенно фантастическое. Вот вчера я сидел в темном купе (все спали) и чувствовал физическую слитность с снеговой равниной, бегущей за окнами. Все равно – пыль ли я атомная и материальная или сгусток информации, включенный в неведомую мне игру мировых структур, или же, наконец, бессмертная душа в руках Отца, или просто щепка, брошенная в весенний ручей, — я все равно не один. И, идя наперекор рутине мира и подчиняясь ей, я включен в нечто, к чему я испытываю доверие. И не боюсь не только смерти, но и жизни.
Конечно, всякий мыслящий человек не может не пронзаться чувством бесконечного одиночества, не переживать минут отчаяния. Но именно минут. Нельзя позволять себе жить в отчаяньи. Это – разрушать себя, не принося никому пользы. Сколько раз я убеждался в том, что стихийный поток жизни находит лучшие выходы и решения, чем те, которые рисуются нам и о которых мы хлопочем.
***
Юрий Лотман: Сегодня во сне вы мне сказали, что противопоставление истории как цепи событий и истории как рассказа об этой цепи событий мнимое, т.к. история как факт мировой культуры начинается с рассказа о событиях, а не с самих событий, и что далее сами события начинают строиться по законам рассказа (этим подтверждается тождество истории и сна – видите, какие сны мне снятся). Я с Вами соглашался. Но наяву скажу, что сей вопрос недурно было бы эксплицировать, как говорит Игорь Чернов. А то темные люди не поймут. Но во сне вы со мной все время соглашались, а это меня убеждает, что сон и реальная история все же вещи разные.