Мы в «Горьком» считаем, что главная идея ваших книг, о чем бы вы ни писали — о Титанике, или собаке Баскервилей, или о том, как рассуждать о книгах, которые не читали, — вы на самом деле рассказываете о том, как читать.
Я очень рад этому замечанию, потому что тоже думаю, что все мои книги — это рассуждения о чтении и интерпретации прочитанного. Но давайте сразу определимся с тем, от чьего лица написаны мои книги. Возьмем роман. В нем всегда есть рассказчик, и этот выдуманный персонаж, пусть он зачастую похож на автора, все же не автор. Что же касается работ в области гуманитарных наук, то там рассказчика нет. Когда вы читаете прозу, вы всегда знаете, ну если только вы не совсем безнадежны и бескультурны, что рассказчик, главный герой — это не писатель. Все знают, что в «В поисках утраченного времени» рассказчик не Пруст. Потому что Пруст — гей, а рассказчик — гетеросексуал. Все знают, что Набоков не педофил, а рассказчик «Лолиты», безусловно, педофил.
Увы, далеко не все в этом уверены.
Да, в некоторых странах, конечно, не все. Но вернемся к гуманитарным наукам. Тут все всегда уверены, что рассказчик — это автор. Если вы возьмете Жака Рансьера, известного французского философа, или Алена Бадью, не менее известного ультралевого философа, никому и в голову не может прийти, что их книги написаны от другого лица. Все уверены, что Рансьер — правый, а Бадью — левый. Но в моих книгах рассказчик — это не я. Это мой герой. Конечно, я готов подписаться под некоторыми мыслями моих параноидальных рассказчиков. Потому что я состою из этих параноидальных рассказчиков. Их логика — это особая логика, полицейская. Рассказчики книг «Кто убил Роджера Экройда», «Досье Гамлета» или «Дело собаки Баскервилей» убеждены, что детективы из романов ошиблись. То есть они подозревают в ошибках выдуманных персонажей. Это параноидальная логика, которую я не совсем разделяю. Но она важна, потому что с ее помощью мы можем по-новому посмотреть на читателя и на то, что вообще такое читатель. Как устроен читатель? Как он думает, когда читает? И вот для этого нам нужны сумасшедшие, которые воспринимают все происходящее в тексте на полном серьезе. Тем более что их претензии к тексту не такие уж и глупые. Например, рассказчик в «Кто убил Роджера Экройда» считает, что убийца, на которого указали Пуаро и Агата Кристи, на самом деле вовсе не убийца. Потому что у нас нет доказательств, чтобы его обвинить. Он сумасшедший или нет? Конечно, сумасшедший. Потому что это роман — и его автору, конечно же, виднее. Но в то же время он и не сумасшедший, потому что доказательств и правда не хватает.
А что думают о вашем «Гамлете» шекспироведы?
Так я как раз их работы и использовал. Это вполне распространенная среди специалистов по Шекспиру точка зрения, что Клавдий необязательно убийца отца Гамлета. Это не моя точка зрения. Я всего лишь предлагаю читателю способ — как вдумываться в текст, как его интерпретировать.
Мы с коллегами написали статью, в которой описывались разные опыты повторного расследования литературных убийств.
Это я называю «полицейская критика». Ваша работа наверняка войдет в ежегодник международной ассоциации полицейской критики. Это сейчас создающаяся организация, в которую войдут люди, ставящие под сомнение все, что написано в романах. Эта ассоциация будет называться Интеркрипол — по ассоциации с Интерполом.
Не могу не спросить: вам явно нравится Конан Дойль, а как вы относитесь к сериалу «Шерлок»?
Мне он нравится из-за того, что там визуализирован момент раздумий. Когда Шерлок размышляет, на экране появляются слова, которые приходят ему на ум. Это демонстрирует то, как мы думаем и как мы трактуем.
Перейдем к книге «Титаник утонет». Как вам пришла в голову идея ее написать?
Я люблю писать трилогиями. У меня уже были книги о том, как писатели предсказывают будущее: «Завтра уже написано» и «Плагиат предвосхищения». Там я, вернее, мой рассказчик, описывает, как писатель может предсказать свое собственное будущее или роман, который когда-то напишет кто-то другой. Авторы часто предсказывали свою влюбленность или свою смерть. Как, например, ваш Пушкин. Нужен был еще и третий том, в котором писатели предсказывают глобальные катастрофы. Предсказать событие из своей жизни проще всего. Если вы пишете произведение, в котором персонаж женится на рыжеволосой девушке, а потом, спустя какое-то время, вы сами женитесь на рыжеволосой девушке, то это не значит, что вы пророк. Вам просто нравятся рыжие. Тут нет никакой магии. В случае с катастрофой «Титаника», которая была предсказана в романе «Тщета, или крушение „Титана”» Моргана Робертсона, такое объяснение не работает. Писатель никак не мог спровоцировать гибель лайнера. Тут другой случай.
Может, все дело в том, что история бесконечно повторяется?
Книга предлагает разные расшифровки писательских предсказаний. Можно считать, что писатели просто угадывают. А можно предлагать сверхъестественные объяснения. Скажем, что им помогли параллельные миры. Я, кстати, часто о них говорю, у меня есть целая книга «Существуют ли другие миры». Но есть еще одно объяснение: просто писатель выполняет свою работу. Возьмем уже упомянутого Моргана Робертсона, описавшего в романе гибель корабля «Титан», который был очень похож на «Титаник» и тоже погиб, столкнувшись с айсбергом. Можно списать все на сверхъественные объяснения. Но можно и сказать, что он просто честно выполнял писательскую работу. Он интересовался, как устроены корабли, — вот у него и корабль вышел похожим. Он смотрел, какие кораблям дают имена, вот и угадал с именем. То есть это просто то, что должен делать писатель. Иногда речь может идти о предостережении, как в случае с австрийским писателем Верфелем, который в 1933 году написал роман «Сорок дней Муса-Дага», в котором описал геноцид армян, а книга фактически предсказала грядущий Холокост. Можно сказать, что в работу писателя входит внимательно смотреть в прошлое, внимательно его читать. И тогда он может предсказывать.
А разве тут речь идет не о том, чтобы внимательно следить за настоящим. Вот Робертсон. Он задумался: какой самый популярный вид транспорта? Трансатлантические перевозки. И все боятся, что их лайнер утонет. Вот он пишет об этом роман.
Да, конечно, книга о настоящем, но это не все объясняет. Он построил в голове гигантский пароход. А что может стать с пароходом? Он может столкнуться с айсбергом. Но где он может с ним столкнуться и когда? Так мы можем объяснить, как он угадал место, время и способ катастрофы. Но это рациональное объяснение, а я возвращаюсь к тому, что я уже говорил. Мои рассказчики могут верить в разные вещи — как рациональные, так и нет. Моя книга не о механизмах предсказаний, она о том, как читать книги, как жить в них.
А как вы сами читаете?
Я очень часто останавливаюсь в своем чтении, так как мысленно пытаюсь превратить книгу в сценарий. Все мои книги, о которых я говорил, это вроде бы эссе на гуманитарные темы, но они построены как детективы. Если читатель интересуется интригой — тем кто убил Экройда, кто убил отца Гамлета или Баскервиля, — должен дочитать до конца. Только там назовут настоящего убийцу. Я так же пытаюсь читать чужие книги, превращая их в триллеры. Еще я очень много думаю о том, почему читать так скучно. Как сделать так, чтобы люди читали книги о гуманитарных науках? Всего пятьдесят лет прошло с тех пор, как Лакан или Фуко сделали бестселлерами книги, которые сложно читать. А сейчас таких бестселлеров почти нет. Так что меня всерьез волнует вопрос, как сделать так, чтобы читателю всегда хотелось перевернуть страницу. Третий вопрос, который меня волнует, — это вопрос юмора. Мне нравятся смешные, забавные книги, но среди книг по гуманитарным наукам таких мало встретишь. Мне хотелось, чтобы больше авторов думали над тем, как заставить читателя смеяться. Вот над чем я думаю, пока читаю.