Когда я читал вашу книгу «Некий господин Пекельный», то у меня возникло ощущение, что вы смотрите на здания и предметы не так, как все остальные люди. Вас интересует не их настоящее, а их прошлое.
Да, мой роман начинается с того, что я оказался в Вильнюсе. Я вообще собирался в Минск на чемпионат мира по хоккею, но прямых билетов не было — и я на несколько часов застрял в Вильнюсе. Убивая время до следующего поезда, я гулял по литовской столице. И случайно наткнулся на дом с мемориальной доской: здесь жил Ромен Гари, родившийся в 1914 году в Вильнюсе и умерший в 1980 году в Париже, — он описывает этот дом в своем романе «Обещание на рассвете». И, что было удивительно, табличка была на французском. А ведь это Вильнюс, где большинство надписей на литовском и где мне сложно что-то прочитать и понять. И вот, находясь перед этой табличкой, я стал вспоминать, как читал «Обещание на рассвете» в 17 лет, как читал про этот самый дом номер 16 по Большой Погулянке и как среди жильцов был некий господин Пекельный. Знаете, литературу принято недооценивать. Она довольно беспомощна. Она не может победить бедность, несправедливость, неравенство. Но она может сделать так, что в 2014 году француз, затерявшийся в Вильнюсе, стоял перед старинным домом и произносил громким голосом фамилию человека, о котором все давно позабыли, фамилия которого должна была исчезнуть из человеческой памяти. Но и нацисты, и время оказались бессильны: вот я стою и произношу эту фамилию. Мне стало интересно узнать о нем больше, и я решил найти хоть какую-нибудь информацию о господине Пекельном, соседе Ромена Гари...
... который упоминается три раза на шести страницах...
Да, о котором в романе «Обещание на рассвете» почти нет никакой конкретной информации. Вот так всё и началось. С таблички на доме и цепочки совпадений, с набора случайностей, которые мне показались неслучайными. На самом деле тут есть еще предыстория. Как я уже говорил, я прочитал «Обещание на рассвете», когда мне было 17 лет. Я не могу себя назвать экспертом по книгам Гари, я прочел всего несколько его книг, но «Обещание на рассвете» выпали мне в качестве задания на устном экзамене. Я был уверен, что провалюсь, я шел как приговоренный к эшафоту, но мне достался вопрос про Гари. Я сдал экзамен и с тех пор испытывал к тому писателю своего рода благодарность. И еще я с детства помнил о господине Пекельном. И вот я начал свои поиски этого персонажа, написал о нем небольшую статью, которую опубликовал в литературном журнале. Моя редактор сказала мне, что это очень интересная история и что мне нужно копать дальше.
Вильнюс — это же довольно популярное для французов туристическое направление. Но много ли таких туристов задумываются о Гари и Пекельном?
Ну да. Наверное — возвращаясь к вашему первому вопросу, — я смотрю на мир через фильтр и вижу его в сепии. Я опираюсь на свой читательский опыт и пытаюсь воссоздать прошлое. Когда мы гуляем по нынешнему Вильнюсу, то мы не видим того, что здесь было в 1930-е. Тогда в Вильнюсе были десятки синагог, а сейчас остается только одна. Тогда в городе жили 60 тысяч тысяч евреев, сейчас только тысяча. Вильнюс называли восточноевропейским Иерусалимом. Но это наследие почти полностью уничтожено. Но, прогуливаясь по городу, я то тут, то там видел следы прошлого. Я видел, как сквозь современные граффити видны вывески на идише. Это похоже на археологию: по кусочку найденной колонны они пытаются понять, как выглядел весь храм. А я по небольшим сохранившимся деталям восстанавливаю старый Вильнюс.
Вы думаете, что поняли Гари?
Я могу сказать, что я понял, как у Гари взаимодействуют вымысел и реальность. Они у него соседствуют. В чем-то он — сверхъестественный враль, где-то потрясающе точен. Когда я читал «Обещание на рассвете» семнадцатилетним, то верил во всё, что там было написано. Теперь мне известно о биографии Гари гораздо больше — и я понимаю, что именно он выдумал. Но смотрите: если господин Пекельный — выдумка, то это триумф Гари как писателя, потому что он смог заставить меня и других поверить в этого человека, и через него мы всегда будем помнить об исчезнувших евреев Вильнюса. Если же господин Пекельный существовал, если он был человеком из плоти и крови, то это опять-таки триумф Гари, потому что, вписывая его фамилию в свою книгу, дает ему бессмертие, возвращает его из гигантской мусорной корзины истории.
В книге вы довольно много пишете о своем отце — как он водил вас на хоккей. Этим вы хотите подчеркнуть разницу между Гари и вами, у которого отца не было?
Интересное наблюдение. Знаете: фигура отца очень важна для французской литературы, но еще важнее ее отсутствие. У Рембо не было отца, у Бодлера не было отца, но был отчим, с которым у него были плохие отношения. У Гари не было отца, у Сартра не было отца, что он подробно описывает в «Словах». Я, конечно же, не могу себя поставить в этот ряд. Но вернемся к Гари. История его происхождения сильно мифологизирована — например, считалось, что его отцом мог быть известный русский актер Иван Мозжухин. Другое дело, что в реальности Гари знал своего настоящего отца Лейба Кацева, знал о своих сводных сестре и брате. Есть совместная фотография Гари и Кацева. В «Обещании на рассвете» он пишет, что его отец погиб на пути в газовую камеру, но известно, что в реальности отец Гари был расстрелян в нескольких километрах от Вильнюса. И Гари знал об этом.
Другие ваши романы, пока не переведенные на русский, они тоже исторические?
Да, мой первый роман «Не забудь показать мою голову народу» посвящен Французской революции и Дантону. Но меня интересовала не сама революция, а как люди реагируют на приближение неотвратимой гибели. Как ты на это будешь реагировать? Можно сказать, как Дантон, «не забудь только показать мою голову народу, такие головы не всякий день удается видеть». Можно, как Мария-Антуанетта до последнего момента сохранять хладнокровие и достоинство. Можно, как Лавуазье, великий химик, читать книгу, пока везут на казнь. А когда его стали укладывать на гильотину, то он, прежде чем аккуратно закрыть книгу, положил в нее закладку. А госпожа Дюбарри, наоборот, умоляла ее помиловать. Революция была прекрасной и одновременно ужасной эпохой. Прекрасной, потому что мы уничтожили деление на три сословия и заменили их республиканской троицей: свободой, равенством и братством. Ужасной, потому что мы получили Гражданскую войну, террор и 3 тысячи казненных всего за несколько месяцев.
Не очень серьезные для ХХ века цифры. Если сравнивать, например, с Холокостом в упомянутом вами Вильнюсе.
Да, тут свои уничтожали своих, а в Вильнюсе это были нацисты.
Рута Ванагайте доказывает, что литовских евреев убивали не какие-то пришлые нацисты, а свои соседи-литовцы.
Да, конечно, я знаю про это. И про то, как к Ванагайте относятся в Литве. Даже мне, когда я представлял свою книгу в Вильнюсе, одна женщина сказала: «Нам не нужен французский писатель, чтобы он учил нас нашей истории. Вы очень суровы по отношению к Литве. Как вы можете говорить о том, что евреев убивали литовцы, если это были немецкие нацисты». Но, к сожалению, это не так. История Литвы очень непростая; даже если приказ о расстреле отдавал немец, исполнителями его были все равно литовцы. Но вернемся к Французской революции. Это была война между братьями. Дантона гильотинировали вместе с Камилем Демуленом, который был свидетелем на свадьбе Робеспьера, и именно Робеспьер подписал распоряжение о казни. Они были почти братьями, они вместе боролись за идеалы революции, и революция их убила. Вот эта история меня впечатляет, и о ней я пишу.
Вы знаете, может быть, я и не прав, но в России хоккеисты как-то мало ассоциируются с книгами и рассуждениями об истории.
Вы просто не спрашивали их об этом. Подождите, вот Овечкин еще напишет свою книгу! Однажды меня во Франции позвали на радио вместе с Пьером Байяром, который только что написал свою книгу «Толстоевский», в которой утверждает, что это один писатель. И вот мы обсуждали Толстого, Достоевского, Солженицына, Гоголя, всех великих русских писателей. В какой-то момент ведущий спросил, кого я знаю из современных русских авторов. А вот в этом я как раз очень плохо разбираюсь. Я очень люблю Алексиевич, но она из Беларуси. Я не знаю, считается ли она русским писателем.
Ну это как Амели Нотомб: она французская или бельгийская писательница?
На мой взгляд, французская писательница, родившаяся в Бельгии. Я думаю, что здесь важен вопрос языка, на котором автор пишет. Так вот, я плохо знаю современную русскую литературу, разве что только Лимонова. Но надо было что-то отвечать. И тогда я сказал, что читал Александра Овечкина, Евгения Малкина, Сергея Федорова и Павла Буре. Ведущий был поражен, а потом, после программы, я получил письма от читателей, которые спрашивали, где можно приобрести книги Овечкина и Буре. Более того, меня об этом спрашивали даже некоторые издатели. Так что для отдельных французских издателей Александр Овечкин, безусловно, писатель.
* * *
Книга Франсуа-Анри Дезерабля «Некий господин Пекельный» вышла в издательстве Corpus в переводе Натальи Мавлевич.