В честь Международного женского дня «Горький» сделал «Инструкцию по выживанию» с Эммой Гольдман (1869–1940), анархисткой и феминисткой, которую современная ей пресса называла «новой Жанной д’Арк». Участница американского анархистского движения и пропагандистка радикальных идей, она родилась в Российской империи, но в семнадцать лет уехала в США. Свои взгляды Гольдман изложила в работах «Анархизм», «Патриотизм — угроза свободе», «Торговля женщинами» и других, а также написала автобиографию «Проживая свою жизнь», которая читается как захватывающий роман (издательство «Радикальная теория и практика» выпустило два тома и собирает деньги на третий, почитать опубликованное и поддержать проект можно тут).

О мужчинах

Мне встречались два вида мужчин — грубияны и идеалисты. Первые никогда не упустили бы возможности овладеть женщиной, их не интересовало ничего, кроме секса. Идеалисты решительно отстаивали идею равенства полов — по крайней мере, в теории; единственными, кто воплощал свои убеждения на практике, были русские и еврейские радикалы.

О сестринстве

Однажды главная надзирательница [речь идет о первом тюремном заключении Гольдман в 1893 году — прим. ред.] сказала, что мои подопечные плохо работают. «Под руководством другой заключенной они успевали гораздо больше — вам надо их подстегнуть». Такой совет возмутил меня до глубины души. Чтобы я стала эксплуататором? Никогда! <…> До этого женщины не делали мне ничего дурного, но все же держались отстраненно: им сказали, что я ужасная «анархистка», не верящая в Бога. Они никогда не видели меня в церкви, я не участвовала в десятиминутных разговорах… Одним словом, в их глазах я была подлинной сумасшедшей. Но когда они узнали, что я отказалась помыкать ими, вся сдержанность растаяла в тот же миг. По воскресеньям, когда заключенные возвращались из церкви, камеры открывались на час, в течение которого разрешалось навещать соседок. В первое же воскресенье после случая с надзирательницей ко мне зашли по очереди все женщины с моего этажа. Они называли меня «подругой» и наперебой предлагали помощь: девушки из прачечной предложили стирать мне одежду, кто-то вызвался заштопать чулки. Я была тронута до глубины души. Этим бедным созданиям так не хватало доброты, что даже столь незначительное ее проявление с моей стороны стало для них бесценным подарком.

О настоящей любви

Настоящая любовь — не рядовое чувство, а готовность отдать всего себя без остатка — не всеобъемлюща, как ничто иное? Геся Гельфман и Софья Перовская знали это — и разделили со своими мужчинами жизнь и смерть.

О равенстве полов

Равенство полов является таким же важным вопросом для человека, как наличие воды и воздуха. Для меня это была не просто теория, которая помогла мне на ранних стадиях развития обсуждать секс так же открыто, как и другие вопросы, и жить своей жизнью без оглядки на мнение других. Среди американских радикалов на востоке страны я знала многих мужчин и женщин, которые разделяли мои взгляды на этот вопрос и у которых хватало смелости практиковать свои идеи в сексуальной жизни. Но в своем ближайшем окружении я не находила поддержки моей позиции.

О желтой прессе

Я возглавляла процессию, в руках я несла большой красный флаг. В парке, снятом для выступлений, не было навеса над трибуной. Я говорила, а солнце припекало голову, которая и так начала болеть еще во время марша. Вечером состоялся пикник; некоторые товарищи пришли на него со своими маленькими детьми, чтобы я, как они сами сказали, посвятила их «в настоящие анархисты». Я залезла на пустую пивную бочку, поскольку больше не было места, и обратилась к публике. Я считала, что на самом деле посвящение нужно именно родителям — посвящение в новые идеи о правах ребенка. Местные газеты на следующий день разнесли две главные новости: одна о том, что Эмма Гольдман «пьет, как солдат», вторая — что она «крестила детей анархистов в пивной бочке».

О легкомысленности

Пропагандисту непопулярных идей нужна, часто даже больше, чем другим людям, случайная легкомысленная безответственность. Как еще ему пережить страдания и тяготы бытия?

О бедности и нежелательной беременности

Сильнее прочего меня поражала яростная, слепая борьба женщин из бедноты с частыми беременностями. Большинство из них жили в постоянном страхе перед зачатием; огромное количество замужних женщин беспомощно покорялось натиску мужей, а потом они с прямо противоположной решительностью избавлялись от плода. Каких только фантастических методов не изобретало отчаяние: прыжки со стола, массирование живота, прием тошнотворных смесей, «операции» затупленными инструментами… Обычно это заканчивалось самым плачевным образом. Женщин можно было понять: когда у тебя и без того целый выводок детей — намного больше, чем позволяет прокормить отцовская зарплата, — каждый новый ребенок становится «проклятием Господним»: такие слова мне не раз приходилось слышать от ортодоксальных евреек и католичек из Ирландии. Мужчины обычно воспринимали беременность спокойнее, но женщины вовсю бранили небеса за жестокость. Во время схваток многие предавали анафеме Бога и своих мужей.

Эмма Гольдман с любовником Александром Беркманом, около 1917 года

Фото: public domain

О наслаждении моментом и зависимости от мужчин

Любовь и счастье — пустые, бессмысленные слова, напрасная тяга к недостижимому. Я чувствовала себя обиженной жизнью, обманутой в своем стремлении к прекрасным отношениям. Я утешала себя тем, что все же у меня был идеал, ради которого стоило жить, и работа, за которую я взялась. Зачем ожидать большего? Но где взять силы и вдохновение для продолжения борьбы? Мужчинам удается вести масштабную работу без поддержки и любви, почему женщины так не могут? Или дело в том, что женщине нужно больше любви, чем мужчине? Глупая склонность к романтике, задуманная, чтобы навсегда поставить женщину в зависимость от мужчины. Что ж, у меня ее не будет; я буду жить и работать без любви. Нигде нет постоянства — ни в природе, ни в жизни. Я должна сполна насладиться моментом, а потом бросить бокал на пол. Это единственный способ защититься от того, чтобы пустить корни, которые вскоре болезненно вырвут из земли.

О первом алкоголе

Отец никогда не разрешал нам пробовать алкоголь, но однажды — мне тогда было где-то три года — я пробралась в подвал, приложила губы к кранику и напилась оттуда субстанции странного вкуса. Я очнулась в постели смертельно больная и, несомненно, получила бы большую трепку, если бы наша дорогая старая няня не спрятала меня от отца…

О подростковом влечении

Приближение половой зрелости заставило меня впервые осознать, как мужчина может повлиять на женщину. Мне было уже одиннадцать лет. Однажды летом я проснулась раньше обычного от ужасной боли. Голова, спина и ноги болели так, будто их раздирали на части. Я позвала мать. Она откинула простыни, и внезапно я ощутила жгучую боль — мать дала мне пощечину. Я взвизгнула и устремила на мать полный ужаса взгляд. «Так всегда делают, — сказала она, — когда девочка становится женщиной, это защитит от бесчестья». Мать попыталась меня обнять, но я оттолкнула ее. Я корчилась от боли и была так зла, что не давала притронуться к себе. «Я умру, — выла я, — мне нужен фельдшер». Врач недавно приехал в наше село. Послали за ним. Он осмотрел меня и дал какое-то лекарство, чтобы я заснула. С тех пор мои сны были о фельдшере.

О работе на фабрике

Фабрика находилась очень далеко; нужно было вставать в пять утра, чтобы приходить на работу к семи. Душные помещения не проветривались. Солнце никогда не проникало в темную мастерскую — свет давали масляные лампы. Шестьсот человек всех возрастов изо дня в день трудились над дорогими и красивыми перчатками за мизерное жалованье. Но нам давали достаточно времени на обед, а еще дважды в день можно было пить чай. За делом разрешалось разговаривать и петь, к нам не придирались и никогда не подгоняли. Так я работала в Санкт-Петербурге в 1882 году.

О католицизме

Для меня все священники — враги: они проповедуют смирение, а их Бог покровительствует лишь богатым и могущественным. Я ненавижу такого Бога и никогда не приму его в свое сердце. Но если бы я верила, то стала бы католичкой.

Об анархизме и радостях жизни

Я не верю, что Дело, наш прекрасный идеал — анархизм, свобода от навязанных устоев и предрассудков — может призывать нас отречься от радостей жизни. Я настаивала: наше Дело не должно требовать, чтобы я стала монашкой, а наше движение не должно превращаться в монастырь. Если Дело такое предусматривает — я не хочу за него бороться. Я хочу свободы, права на самовыражение, всеобщего права на нечто красивое, яркое. Анархизм для меня — именно это. Я буду жить именно так, не оглядываясь на остальной мир, на тюрьмы, преследования — ни на что. Да, даже если меня осудят самые близкие товарищи, я буду жить прекрасным идеалом.

Эмма Гольдман

Фото: medium.com

Читайте также

«Судьба женщины и будущее социализма тесно связаны»
Симона де Бовуар об освобождении женщин
8 марта
Контекст
Краткий гид по феминистской литературе
Бовуар, Коллонтай, Гапова, Пушкарева и другие
18 августа
Контекст