27 октября ушел Владимир Буковский — смелый автор, русский изгнанник, до высылки на Запад проведший годы под следствием, в психиатрическом, тюремном и лагерном заключении. Он не стеснялся слова «диссидент», боролся с тоталитаризмом в любом виде, писал яркие тексты. Это в русской традиции — противиться тирании прежде всего текстами. Но у Буковского это было не так. Он человек действия, при этом — неотделимого от текста.
Шильце самодельное
«„Падъ-ем! Падъ-ем! Падь-ем!.. Говорит Москва! Доброе утро, товарищи! Утреннюю гимнастику начинаем с ходьбы на месте”. Поскорее выключить! Каждый день в этой стране начинается с ходьбы на месте».
Так открывает свою книгу «И возвращается ветер» Владимир Буковский. Вот оно — утро нового дня. Одно из сотен мест заключения в СССР и России.
Проснешься утром, город еще спит.
Не спит тюрьма — она давно проснулась.
А сердце бедное так заболит.
Как будто к сердцу пламя прикоснулось.
Подобные стихи издавна неотделимы от жилищ и дворов как русской тюрьмы, так и русской «воли». Той, что и в описываемую автором пору начала шестидесятых, и в более давние времена, и в наши дни теплится и в сельских и городских бараках, блочных «хрущевках» и высотках, центровых «элитках», да и в особняках. Уж так устроено жилое пространство этого края: из каких ни будь сословий и сред, от тюрьмы не зарекайся. Особенно если дерзнул сделать нечто, что власть приняла за вызов.
И вот вновь царапает снег двора «тюрьмоход», развозя кипяток и овсянку — жидкую, но горячую. И снова крик: «камера, с вещами на выход». И хлопочут и мечутся все: ведь у каждого своя заначка, своя забота. И у автора (он же главный герой) «книжки распиханы по камере, ножичек, несколько лезвий, шильце самодельное…»
А ну, найдут? Пропадут тюремные драгоценности. Да и сапоги только взяли в ремонт. Куда без них? Не пойду, начальник!..
Эта и другие картины тюремной жизни вписаны в повествование так рельефно и ярко, что хоть кино снимай. Впрочем, «И возвращается ветер» далеко не первая русская книга, где немалое место и не последняя роль отданы звону ключей, стуку кормушек, грому засовов и скрипу дверей. Писали о них и Герцен с Кропоткиным, и Солоневич с Гинзбург, и Шаламов с Солженицыным, и много других. И в каждом тексте — огромный пласт переживаний и воспоминаний, жестоких и страшных.
Вот и Буковский шьет свою историю, пробивая путь ее нитям шильцем самодельным.
«Ветер» и «Замок»
Эта книга впервые вышла во Франции через год после завершения рукописи и вскоре после того, как КГБ спецрейсом доставил автора в Цюрих, в 1978 году. Название «И возвращается ветер» подсказал солагерник — Иосиф Мешенер, осужденный по статье 67 УК Молдавской ССР «за призывы к совершению преступлений против государства, публичные призывы к измене Родине, совершению террористического акта или диверсии». Не все агитаторы-диверсанты хорошо знают книгу Екклесиаста. Мешенер знал. И помнил главу 1-ю стих 6-й: «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя».
Британские и американские издатели Екклесиаста помнили слабо. И были уверены, что адресная аудитория текста Буковского в их странах — тоже. И предложили найти другое название. С ним, как сообщает Буковский, помогла Татьяна Литвинова — дочь советского наркома иностранных дел Максима Литвинова, близкая в СССР к правозащитному движению и уехавшая в 70-х в Англию. Вот оно: «To Build А Castle. My Life As A Dissenter» — «Построить замок. Моя жизнь инакомыслящего».
Порой этот текст называют антисоветским романом. Что ж, это случай, когда речь идет об успешной работе на границе художественной литературы и нон-фикшн — беллетризованной автобиографии того уровня, что хочется назвать ее романом.
Добрый знакомый автора писатель Аксенов не раз повторял, что роман по определению не может быть антисоветским, и вообще — антикаким-то. Но Василий Павлович, сам будучи любителем экспериментов, вряд ли оспорил бы право Буковского на поиск. Тем более что он, как ни крути, отражает его личный опыт превращения в эксперимент всей жизни — строительство своего личного замка на ветру истории.
* * *
Но как же вышло, что Буковский Владимир Константинович, 1942 года рождения, уроженец города Белебей, сын советского писателя и журналиста, сотрудника «Огонька» и «Красной звезды», сидит уже в четвертый раз, зная, что после «звонка» на «проклятой воле» больше года не пробудет? И почему, выходя из заключения, думает лишь о том, «как успеть побольше сделать, чтоб потом, в тюрьме, не мучиться по ночам, перебирая в памяти упущенные возможности»? И что это в его случае значит — «побольше сделать», о какой деятельности речь?
Да об антисоветской же. Подрывной. Так считают те, кто с ним «работает» и раз за разом шлет в места не столь отдаленные. Потому и для газеты «Правда» он «злостный хулиган». Сам же, получив с ее помощью всесоюзную славу, считает, что трудится ради справедливости и торжества права. А выше всех ставит право человека жить, как ему хочется, — то есть свободу.
Владимир Буковский
Когда в школьные годы чудесные одноклассники — «дети социалистических трущоб» — заводят с ним разговор о тайной организации, он им «даже договорить не дал — так обрадовался». Он этого ждет! Доклад Хрущева ХХ съезду, танковая расправа над венгерским народным восстанием 1956 года и все душное устройство советской жизни побуждают начитанного мальчика хоть что-то изменить «на просторах родины любимой».
Потом, в психбольнице и тюрьме, он узнает, что таких групп было немало — от Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (ВСХСОН) до ПВН, партии «Прямая власть народа». А пока выпускает машинописный литературный журнал. Едкий и веселый. Но когда авторы под хохот школьников читают его и учителям, те не смеются. Их губы трясутся. Им страшно. Ведь за эту самодеятельность — несогласованное, неподцензурное издание, пусть и в одном экземпляре, — знаете, что бывает? Это самое и делают с Володей. Он с треском вылетает из обычной школы в вечернюю.
Маяки
Меж тем время идет. Как через сорок лет напишет Аксенов, «сквозь трещины в безжизненной асфальтовой пустыне социалистического реализма пробиваются первые травы Ренессанса… „Поэтическая лихорадка”, „гитарная поэзия”, „молодая проза”, дискуссионные клубы… Первые ростки борьбы за права человека и „самиздат”…».
У «Маяка», памятника Маяковскому на улице Горького, молодежь читает стихи, создавая невыразимое ощущение свободы и праздника. Анатолий Щукин, Михаил Каплан, Виктор Калугин — их десятки. Многие «потом вольются в движение за права человека: Галансков, Хаустов, Осипов, Эдик Кузнецов — все мы познакомились на Маяке», — пишет Буковский. Маяковка теперь «маяк» для многих. И для студента МГУ Буковского. Как скажет Аксенов, «к ужасу ошарашенной бюрократии».
Но разве советскую бюрократию так ошарашишь? Она прямо спросит: почему вы не читаете под эгидой ВЛКСМ? И впрямь, почему? Давай, Володь, просят друзья, на паре страниц изложи, «почему комсомол неприемлем». Да пожалуйста! А когда у «маяковцев» будут обыски, эти странички найдут у Эдуарда Кузнецова. КГБ назовет их «Тезисы о развале комсомола». Вскоре автор замечает слежку и бежит из Москвы. Аж до Китая. А переждав и вернувшись, увидит дома у американского журналиста запрещенную в СССР книгу Милована Джиласа «Новый класс» — эссе о перерождении красной бюрократии в слой эксплуататоров. Он делает ее фотокопию, но закончить не успевает — приходит КГБ. Начальник московского управления генерал Светличный показывает ордер на арест и говорит: «Не назовешь тех, кто дал книгу, — подпишу и будешь сидеть».
Как тут не вспомнить песню на слава Николая Вильямса:
Коммунисты поймали мальчишку,
Потащили в свое КГБ.
«Ты скажи нам, кто дал тебе книжку —
Руководство к подпольной борьбе?»
Говорят, «юный герой» этих стихов, написанных в 1969-м и изданных в «Континенте» в конце 1970-х, — Буковский.
Он никого не называет и едет в Лефортово. А оттуда — на психиатрическую экспертизу. Начальство хочет показать: любой несогласный психически болен. Не может здоровый человек не поддерживать власть, строящую самое свободное и справедливое общество. Диагноз Буковского — вялотекущая шизофрения. Так что, гражданин, следуйте в Ленинградский спец — психбольницу для опасных и буйных.
Здесь Володю ждет знакомство с генерал-майором Петром Григоренко — бывшим начальником оперативного отдела 5-й армии, создателем тайного «Союза борьбы за возрождение ленинизма» и автором листовок, требующих свободных выборов.
Чтения у памятника, «запретные книги» и диссиденты — вот маяки Буковского. Но путь у него свой. Сперва — к организаторам «Митинга гласности» в защиту писателей Синявского и Даниэля, а дальше — опять в психиатрическую изоляцию.
Возвращение ветра
Митинг привлекает внимание мировой общественности к теме прав человека в СССР и судьбе его организатора Буковского. В Москву едет представитель «Международной амнистии» британский юрист Эллман. В Институте Сербского ему говорят: да, Буковский шизофреник. Но лечение помогло. Мы его выпишем.
И недобровольного пациента отпускают. Без объяснений и извинений. Меж тем Александр Гинзбург составляет свою «Белую книгу», поэт Юрий Галансков — неподцензурный сборник «Феникс-66»; КГБ арестует обоих и еще несколько человек, а Буковский и Виктор Хаустов 22 января 1967 года организуют демонстрацию в их защиту. Итог — арест и суд.
И — последнее слово. Обличая систему и спецслужбы, с Конституцией в руке, Буковский заявляет: «Состава преступления в нашем деле нет. Я абсолютно не раскаиваюсь в том, что организовал эту демонстрацию. Она сделала свое дело, и, когда я окажусь на свободе, опять буду организовывать демонстрации… Я сказал всё». Текст речи расходится в самиздате. Чем не первое эссе Буковского-публициста?
Тут бы взять да и сказать: такое, понимаете ли, это время, когда сложно разделить искусство и борьбу; здесь Буковский — борец, а тут — писатель. Ведь и сочиняя, он борется. Всю жизнь. Не зря философ Пятигорский возражает против объясняющего всё клише — «такое было время». «Время, — учит Александр Моисеевич, — производно от людей. Каковы люди, таково и время».
Создавая время конца 60-х, Буковский своим примером готовит протест на Красной площади против вторжения в Чехословакию и третью волну эмиграции.
Тем временем суд объявляет: три года колонии. По пути к воронку кто-то бросает Владимиру охапку васильков — он едет в Лефортово с букетом. Ветер возвращается на круги своя: снова несвобода. До 1970 года.
Теперь Буковский признан в диссидентском кругу. И очень близок к писательскому труду: работает литсекретарем Владимира Максимова — будущего основателя и главного редактора журнала «Континент», а тогда автора запретных книг «Семь дней творения» и «Карантин». В 1974-м Максимова выдавливают на Запад. А Буковский снова сидит. Его судят зимой 1972 года и дают 7 лет заключения и 5 — ссылки. До того он направляет зарубежным психиатрам письмо о карательной психиатрии в СССР.
И снова последнее слово самиздат превращает в публицистику: «Наше общество больно. …Страхом, пришедшим к нам со времен сталинщины. Но процесс духовного прозрения уже начался, остановить его невозможно. И сколько бы мне ни пришлось пробыть в заключении, я буду бороться за законность и справедливость. И сожалею я только о том, что за… 1 год 2 месяца и 3 дня, которые я провел на свободе, я успел сделать для этого слишком мало».
Полет
Годы в тюрьме долгие. Владимир коротает их чтением и совместной работой с Семеном Глузманом над «Пособием по психиатрии для инакомыслящих». И это тоже не только практическое руководство, но и публицистика.
А с воли сообщают: друзья уезжают. В «Ветре» он пишет так: «Навсегда исчезали, как в могилу, люди, с которыми связана вся моя жизнь. Пусто становилось в Москве». А на Западе Набоков, Миллер, Стоппард, Хоффман и другие деятели искусств требуют: свободу Буковскому! А власть молчит. Так что же: ждать, выходить, садиться опять? Ведь эта власть — навсегда. «…Я не хотел уезжать, — пишет Буковский. — Куда же уезжать нам, русским? И почему, наконец, должны уезжать мы? Пусть эмигрируют Брежнев с компанией».
Но его не спрашивают. Ведут на прогулку. Дают пальто, шляпу. Щелкают наручниками. Затягивают галстук. Сажают в авто. Везут. Слышен гул. Аэродром? «Сейчас мы вас посадим в самолет. С вами будут лететь ваша мать, сестра и племянник». И вперед. В воздухе наручники снимают. А вот Цюрих, машина посла США. Известие об обмене на Корвалана. Знаменитая частушка Вадима Делоне. Другая жизнь. Первая книга «И возвращается ветер» выходит на английском, французском, итальянском, немецком, испанском, голландском, шведском, хорватском и польском языках. «Солидарность» выпускает 30 нелегальных изданий.
Вторая книга — «Записки русского путешественника» — сравнительный анализ жизни СССР и Запада. Автор работает над ней с 1979-го по 1981 год. Запад он знает со всех сторон — много ездит, выступает в высших сферах и университетах, на «голосах». Пишет статьи и дает множество интервью. Заканчивает университет. Борется против афганской авантюры Советов и — в связи с ней — за бойкот Московской олимпиады-80. Пытается «доставать» солдат из плена моджахедов. Создает Интернационал сопротивления. Словом, активнейше действует.
После распада СССР участвует в подготовке «процесса над КПСС». Как эксперт получает доступ к документам КГБ, ЦК КПСС и Архива Президента РФ. Часть копирует и публикует в книге «Московский процесс», которая в 1995-м выходит в России и Франции, потом в Германии, в 1998-м — в Польше, в 1999-м — в Англии и США.
Будут и другие: «Пацифисты против мира», «Золотой эшелон», «Англия и Европейское Содружество», написанная на основе доклада Буковского в здании Британского парламента в начале 2002-го. Все они выйдут в России. «И возвращается ветер», и «Записки» в 1990 году стотысячным тиражом. Потом «Ветер» в 2007-м — тиражом 5 000, а «Записки» — 1 000. Другие — тоже скромным числом в издательствах «Гудьял-Пресс», «Русская мысль» и других.
Будет и отказ от российского гражданства, возвращенного ему в 1992 году. И получение российского паспорта в 2007-м ради выдвижения в президенты Российской Федерации. И отказ в регистрации: ведь 10 лет живет вне страны. И не может точно указать свой род занятий. Ну а в 2014-м отказ от подтверждения гражданства.
Предстоит драма расследований и обвинений в хранении детской порнографии. И встречные иски. И вице-президентство в «Ассоциации свободы» — фабрике мысли либертарианского направления. И предчувствие реставрации советского режима. И предупреждения о воцарении в России тоталитаризма. И рассуждения о ее распаде. И больное сердце.
27 октября его убивает сердечный приступ. На 77-м, не таком уж и позднем, году жизни. В Кембридже. Но верно сказал Уоррен Беннис: «Героя не остановит даже пуля». Прерванный полет Буковского продолжают его тексты.