Людмила Улицкая написала свой текст для поступления на сценарные курсы к драматургу Валерию Фриду в 1978 году. Комиссия ознакомилась со сценарием начинающей писательницы и ответила мягким отказом, сказав, что столь умелому автору курсы не нужны. Сама Улицкая полагает, что Фриду и его соавтору Юлию Дунскому, которые к тому времени уже отсидели порядочный срок в сталинских лагерях, не подошел сюжет о том, как НКВД совершает благое дело — останавливает эпидемию, арестовав всех, кто контактировал с заболевшим вирусологом.
Сергей Сдобнов: Можем ли мы сегодня восстановить атмосферу, которая была в СССР перед войной, в 1939 году?
Никита Петров: К сожалению, социокультурных исследований посвященных конкретно 1939 году, нет или они мне не известны. У нас нет портрета 1939 года, но на это время безусловно повлиял Большой террор 1937–1938-го. Отражение общественных настроений этого времени можно найти в мемуарах, и это важнейший исторический источник. Сейчас очень хорошее подспорье в этом отношении — сайт «Прожито». О том времени можно почитать документы, опубликованные в сборниках «Неизвестная Россия. XX век» (четыре выпуска), в документальных сборниках, изданных Международным фондом «Демократия» (фонд А. Н. Яковлева), в выпущенном «Мемориалом» альманахе «Звенья» или в историческом альманахе «Минувшее». Немало есть и монографий историков, описывающих состояние страны до, во время и после Большого террора. Наконец, книга Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» дает многогранную картину и отражает срез общественных настроений времени советского террора.
— В сценарии Улицкой инфицированных людей ищет НКВД. Какой образ сотрудников внутренних органов сложился в советском обществе к этому времени?
— Безусловно, негативный. Большинство граждан их ненавидели и боялись. Об уважении и речи быть не может, был только страх. Сегодня нам известен масштаб террора. За период 1937–1938 гг. было арестовано свыше полутора миллионов человек и из них 825 тысяч были расстреляны. Люди тогда ощущали размах и массовость арестов, хотя и не могли оценить их действительный масштаб. Но они видели — люди исчезают. О многих в НКВД давали устный ответ родственникам — «осужден на 10 лет без права переписки». Хотя и не все, но многие догадывались, что это эвфемизм расстрела. В 1939 году уже не было ощущения массовости террора, но аресты продолжались, а в ходе следствия в НКВД по-прежнему применялись пытки.
Машина террора не остановилась, а трансформировалась, аресты проходили по всей стране, в том числе на территориях, отторгнутых у Польши. Конечно, в ходе выполнения постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР 17 ноября 1938 года о прекращении массовых арестов около 130 тысяч человек, чьи дела не успели рассмотреть во внесудебном порядке, были выпущены. Они вернулись по домам и молчали. Теперь, после кровопускания 1937-го, все усвоили, что публичное высказывание неодобрения действий советской власти чревато тюрьмой. Рты замкнулись. К 1939 году закончились обывательские политические разговоры. «А при царе было лучше» нельзя было услышать в публичном пространстве, за это могли дать не меньше 8 лет как за «контрреволюционную пропаганду».
— Когда образ сотрудников НКВД стал меняться?
— Люди боялись «органов» и во время, и после войны. Более того, появились новые пугающие аббревиатуры — НКГБ, СМЕРШ, МГБ. Осмысление этого страха в годы хрущевской оттепели вызвало и изменение отношения к нему. В одном из фильмов той эпохи героиня, которую играет Зоя Федорова, вышедшая из лагеря, куда попала «всего лишь» за связь с американцем, бросает внезапно пришедшему визитеру ироничную реплику: «Вы ко мне являетесь, как НКВД времен Берии». Во времена Хрущева волна разоблачений сталинского беззакония породила и новый пласт литературы, где образ чекиста был отчетливо негативным. Уже потом, после смещения Хрущева, пропаганда прилагала усилия для выправления положения. Чекистов стали вновь популяризировать как «защитников социалистической Родины». Но в перестройку картина изменилась.
Работники НКВД с Барнаула, 1940 год
— Вели ли чекисты дневники?
— Скорее нет. Я не знаю примеров. Чекисты обычно задним числом писали мемуары. Но в 1939 году чекисту вести дневник было крайне опасно. А мемуары, понятно, потом появились. Можно посмотреть книгу Михаила Шрейдера «НКВД изнутри: записки чекиста». Но это уже вторичный жанр. Шрейдер в 1939 году и вовсе сидел. Сохранились мемуары чекистов о том, как они поступали на работу в НКВД. Во второй половине 1930-х шел большой набор в органы, это уже были другие люди, бериевской формации.
— В сценарии Улицкой Нарком здравоохранения обращается за помощью для поиска инфицированных к Очень Высокому лицу, скорее всего к главе НКВД. Как поступил бы Нарком здравоохранения в реальном 1939 году?
— Он прежде всего сообщил бы в ЦК — Сталину. В противном случае его могла опередить информация в ЦК по линии НКВД. А в Наркомздраве у НКВД были свои люди, свои глаза и уши, и любое ЧП от их внимания не укрылось бы. Кстати, не стоит забывать, что в декабре 1939 года шумно и с помпой праздновали юбилей — шестидесятилетие Сталина. На этом фоне сокрытие информации Наркомздравом о случае заражения чумой в Москве чревато обвинением в «бактериологической диверсии», со всеми вытекающими последствиями...
— Чего боялись в СССР перед войной?
— Если говорить о массовых страхах населения, то боялись, прежде всего, войны. Невольно печать только нагнетала страхи, когда утверждала, что кругом в Европе война, а «СССР — это материк мира». Советский Союз сам себя поставил в изоляцию, противопоставив другим странам. И словесная бравада Сталина на состоявшемся в марте 1939 года XVIII съезде ВКП(б) только усиливала панические настроения. А внезапная дружба с Гитлером и серия «освободительных походов» Красной армии убедили даже самых благонамеренных — война у порога. Это тягостное и мрачное ощущение неизбежности становилось всеобщим.
И добавьте к этому полное и тотальное ограничение свободы мысли. К 1939 году в обществе закрепился страх перед заграницей. Любые контакты с «людьми оттуда» стали чреваты арестами. Шло бронзовение режима. Во всех учебных заведениях стал обязательным к изучению «Краткий курс истории ВКП(б)», единственно правильной и обязательной книги по истории. Полистайте газету «Правда» того времени и вы увидите, что шло закрепление образа новой советской жизни. 1 августа 1939 года торжественно открылась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (ВСХВ) с помпезными павильонами, фонтанами, огромной статуей Сталина. Все это должно было демонстрировать преимущества советской системы.
Монумент «Стена скорби» в память о жертвах политических репрессий, Москва
А обыватель тем временем уходил от политики в частную жизнь. Комедия «Подкидыш» (1939) отражала дух времени. Там нет политики — простая частная жизнь, где все люди добры и отзывчивы, а доблестные органы милиции помогают потерявшемуся ребенку найти дом. Или снятый до войны, но вышедший в прокат уже после победы фильм «Сердца четырех» — это своего рода советский водевиль, показывающий идиллическую жизнь. Опять-таки, без политики, но с обязательным положительным образом военного. Он, в противовес другому герою — штатскому, показан оптимистичным и искрометно веселым кавалером, тогда как штатский, понятно, нытик и зануда. Жизнь в кино шла так, как будто никакого массового террора в предыдущие годы и не было. Кинопропаганда несколько понизила градус шпионофобии, хотя и такие фильмы появлялись. Например, «Ошибка инженера Кочина» — фильм, где есть и коварные происки иностранной разведки неназванного государства и, само собой, положительный образ чекиста — вовсе не кровожадного, а понимающего и чуткого, помогающего выпутаться честному инженеру из ловко расставленных врагом ловушек.
После Большого террора наметился четкий разрыв идеологии с частной жизнью. Наступила не безыдейность, а новый способ выживания, когда каждый сам быстро понимал свое положение, занимал свою нишу и знал, чем можно заниматься, а чем не стоит. И золотое правило — ни во что не вмешиваться, а на собраниях голосовать как все.
— В 1939 году решался и национальный вопрос?
— Согласно «учению партии», национальный вопрос был уже решен. К 1939 году возникла национально-имперская конструкция — «содружество советских народов». Где все, так сказать, живут «в семье единой». В Москве регулярно проходили декады национальных искусств наций, сделавших «свободный» выбор. Этот пафос прикрывал и оккупацию и советизацию стран Балтии. И они изображались «добровольно влившимися в дружную советскую семью».