Какова связь между дьяволом и задушевными разговорами с животными, почему прогресс так отвратителен и чем, помимо ртути, следует лечиться от сифилиса? Если в стихах великого французского поэта Шарля Бодлера мы находим целые россыпи поражающих воображение образов, то его заметки и письма пестрят мудрыми сентенциями, меткими афоризмами и полезными советами. Для нашей постоянной рубрики «Инструкция по выживанию» мы собрали самые яркие высказывания автора «Цветов Зла», который ненавидел Жорж Санд, редакторов, педантов, Бельгию, афиши — одним словом, почти всё на свете, за редкими исключениями вроде Флобера и Стендаля.

О женщинах

***

Женщина противоположна денди. Стало быть, она отвратительна.

Женщина испытывает голод — и хочет есть; испытывает жажду — и хочет пить.

Когда у нее течка, она хочет отдаться. Прекрасное достоинство! Женщина естественна, то есть омерзительна. Она также всегда вульгарна, то есть противоположна денди.

***

Я всегда удивлялся, что женщин пускают в церковь. О чем они могут говорить с Богом?

О научности воображения

Уже давно я утверждаю, что поэт — это существо, независимо мыслящее, что это по преимуществу — разум и что воображение — самая научная из всех способностей, потому как оно одно понимает всеобщую аналогию, или то, что мистическая религия называет соответствием. Но когда я пытаюсь опубликовать все это, мне говорят, что я сумасшедший — сам от себя сошел с ума — и что я ненавижу педантов только потому, что мне недостает воспитания.

О переменах

В любой перемене есть одновременно что-то гнусное и приятное, что-то похожее на измену и переезд. Этого достаточно, чтобы объяснить Французскую революцию.

О «Цветах Зла»

Но эта книга, которая называется «Цветы Зла» — и этим все сказано, — облечена (...) зловещей и холодной красотой; она была написана с неистовством и долготерпением. Впрочем, доказательство ее положительной значимости — во всем том зле, с которым о ней отзываются. Книга приводит людей в ярость. — При этом, ужаснувшись той ненависти, которую я должен был внушить, я урезал ее на треть, вычитывая гранки. — Мне отказывают во всем — в воображении и даже в знании французского языка. Я смеюсь над этими болванами и знаю, что книга моя, со всеми ее достоинствами и недостатками, пройдет свой путь к памяти образованных читателей наряду с лучшими стихами В. Гюго, и Т. Готье, и даже Байрона.

О нелепой вере в прогресс

Вера в прогресс — доктрина лентяев (...). Это значит, что человек рассчитывает на своих соседей, чтобы сделать свое дело. Возможно достичь прогресса (настоящего, то есть духовного) лишь в самом человеке и через человека. Но мир состоит из людей, которые могут думать лишь сообща, ватагой. (...)

Есть также люди, которые не могут веселиться иначе, кроме как сбившись в кучу. Настоящий герой наслаждается жизнью в одиночку.

О классической соли французских скабрезностей

Местная хроника: я узнал от работающих в саду рабочих, что как-то раз, давно уже, кто-то застал жену мэра, когда она отдавалась в исповедальне. Мне об этом рассказали, так как я спросил, почему церковь Святой Екатерины закрыта в часы, когда нет службы. Видимо, кюре с тех пор принял предосторожности против святотатства. Невыносимая особа, недавно она мне заявила, что знакома с художником, чья роспись красуется на фронтоне Пантеона, задница у нее, что и говорить, превосходная. Не заключает ли в себе эта провинциальная история плотских утех в святом месте всю классическую соль приснопамятных французских скабрезностей?

О работе

Надо работать если не из склонности, то по крайней мере от отчаяния, поскольку на поверку оказывается, что работать не так скучно, как развлекаться.

О собратьях по перу

Исключая лишь Шатобриана, Бальзака, Стендаля, Мериме, де Виньи, Флобера, Банвиля, Готье, Леконта де Лиля, вся нынешняя литературная сволочь внушает мне отвращение. Ваши академики — отвратительны. Ваши либералы — отвратительны. Добродетель — отвратительна. Порок — отвратителен. Гладкий стиль — отвратителен. Прогресс — отвратителен. Не говорите мне больше никогда об этих пустобрехах.

О сифилисе

Теперь сифилис: Вы сами не поверили бы, до какой степени Вас питают иллюзии. Это почти фанфаронство. Сифилис грозит всем, и Вы не исключение. Вы мне говорите о язвах, о болезненных наростах в гортани, так что больно глотать, об удивительных приступах слабости, об отсутствии аппетита; все симптомы налицо, да или нет? Даже если у Вас не было слабостей, болей в суставах и локтях, отеков и опухолей даже на шее, у самого черепа, что это доказывает? Только то, что правильное лечение (сассапарель, йодистый калий) избавило Вас на время от всех этих напастей. Внутреннее поражение не имеет сифилитического происхождения, говорите Вы. А доказательство? Что касается внешней язвы, я ее видел, и Вы знаете, что я Вам сразу же сказал. Вообще, помните, что лечение сифилиса по своей природе превосходно и способствует омоложению и что не бывает лечения от сифилиса без ртути.

О просьбах к Богу и к Сатане

В любом человеке в любой час есть две одновременные просьбы — одна к Богу, другая к Сатане. Мольба к Богу, или духовность, — это желание возвыситься; та, что к Сатане, или животное начало, — это радость от спуска. Именно к этой последней должны быть отнесены любовь к женщинам и задушевные разговоры с животными — собаками, кошками и т. д.

Радости, проистекающие из этих двух видов любви, приспособлены к их природе.

О стихотворной форме

Что же это за придурок (может статься, знаменитый человек), который так поверхностно трактует Сонет и не видит его пифагорейской красоты? Потому как чем строже форма, тем могущественнее являет себя идея. Сонету все к лицу: и буффонада, и изысканность, и страсть, и мечта, и философское размышление. В нем есть красота тщательно обработанного металла или камня. Замечали ли Вы, что кусочек неба, увиденный сквозь подвальное оконце, или между двумя трубами, двумя скалами, или через аркаду и т. д., дает более глубокое ощущение бесконечности, чем широкая панорама, открывающаяся с вершины горы? Что же до долгих поэм, мы знаем, что о них думать: это прибежище тех, кто не способен писать кратких.

Об афишах

Меня тошнит от афиш.

О совершенной законченности

Ведь я говорил Вам: уберите весь отрывок, если находите, что запятая в нем не на месте, но не убирайте запятую; если она есть, значит, она должна быть.

Всю свою жизнь я учился построению фраз, вот почему я не боюсь вызвать усмешку, когда утверждаю, что то, что я отдаю в печать, обладает совершенной законченностью.

О Жорж Санд

Эта бабенка Санд — прюдом безнравственности. Она всегда была моралисткой, только поступала против морали. Она также никогда не была творческой натурой.

Пишет в пресловутом текучем стиле, столь любезном обывателям.

Она глупа, тяжеловесна, болтлива. О нравственных идеях судит с глубиной и деликатностью чувств привратницы или девицы на содержании.

(...)

То, что несколько мужчин смогли влюбиться в это отхожее место, вполне доказывает падение мужчин нашего века.

(...)

Не могу подумать об этом тупоголовом создании без содрогания ужаса. Если бы я ее встретил, то не удержался бы и запустил кропилом ей в голову.

О Вольтере

В «Ушах графа Честерфилда» Вольтер насмехается над бессмертной душой, девять месяцев обретавшейся среди экскрементов и мочи. Он, как и все ленивцы, ненавидел тайну.

Об отвратительной Бельгии и глупости бельгийцев

***

Поскольку Вы прощаете мне всё и позволяете любой тон, я скажу Вам, что эта столь ненавистная Бельгия уже оказала мне огромную услугу. Она научила меня обходиться без всего. Это немало. Я помудрел из-за невозможности удовлетворять свои желания. Я всегда любил удовольствие, и, быть может, именно это причинило мне наибольшее зло. В маленьком морском порту я с удовольствием изучаю жизнь порта, корабли, которые приходят и уходят, с удовольствием выпиваю в кабачке с ребятами, которые по положению ниже меня, но чувства которых мне интересны. Здесь нет ничего. Даже бедняки не вдохновляют меня на щедрость. В Париже есть дружеские ужины, музеи, музыка и женщины. Здесь нет ничего. О лакомствах не может быть и речи. Вам известно, что не существует бельгийской кухни и что эти люди не умеют ни варить яйца, ни жарить мясо. Вино здесь пьют как нечто редкое, драгоценное, восхитительное и случайное. Мне думается — черт меня возьми! — эти животные пьют его из тщеславия, чтобы напустить на себя вид, будто они в нем разбираются. Дешевое молодое вино, которое в жажду пьют стаканами, — явление здесь неведомое. Учтивости — еще меньше. Вид бельгийской женщины вызывает у меня смутное желание испариться. Если бы Бог Эрос захотел мгновенно все свое пламя обратить в лед, ему достаточно было бы взглянуть в лицо какой-нибудь бельгийки.

***

Я прослыл здесь за агента полиции (очаровательно!) (из-за этой расчудесной статьи, что я написал о шекспировском празднестве), за педераста (я сам распространил этот слух; и мне поверили!), потом прослыл за корректора, присланного из Парижа, чтобы править гранки непристойных сочинений. Придя в отчаяние оттого, что мне во всем верят, я пустил слух, будто убил своего отца и потом съел его; что если мне и позволили бежать из Франции, так это в благодарность за услуги, которые я оказывал французской полиции, и мне поверили! Я плаваю в бесчестье, как рыба в воде.

***

Прибавьте к тому, что грубость женщин, ни в чем не уступающая грубости мужчин, сразу рушит все их обаяние, если бы эти несчастные создания были наделены им хотя бы в небольшой степени. Несколько месяцев тому назад я, заблудившись, оказался посреди ночи в каком-то неизвестном мне пригородном районе; я спросил дорогу у двух юных барышень, которые отвечали мне: «Gott for damn!» (или Domn!) (я не совсем правильно пишу это; ни один бельгиец ни разу даже не смог мне сказать, как пишется любимое национальное ругательство; но это соответствует «Черт подери!» Так вот, они, эти распрекрасные юные барышни, ответили мне: «Отвали! Черт тебя подери!» — Что до мужчин, то они никогда не изменят своей страсти к грубости. Однажды, когда был сильный гололед, я увидел, как упала актриса местного театра. Она довольно сильно ушиблась, а когда я изо всех сил старался помочь ей подняться, проходивший мимо бельгиец пнул как следует муфту, что валялась на дороге, сказав при этом: «А это? Вы что, забыли?» — Быть может, это был депутат, министр, князь, быть может, сам король. Парижский рабочий учтиво поднял бы ее и передал бы даме.

О любви

***

В любви, как и почти во всех людских делах, взаимопонимание — результат недоразумения. Это недоразумение — наслаждение. Мужчина вскрикивает: «О, мой ангел!» Женщина лепечет: «Мамочка! Мамочка!» И оба эти идиота убеждены, что думают воедино. Непреодолимая бездна непонимания остается непреодоленной.

***

Досаднее всего в любви то, что это преступление, в котором нельзя обойтись без сообщника.

***

Вечная склонность к проституции в сердце человека, отсюда и его страх перед одиночеством. Он хочет быть вдвоем. Гениальный же человек хочет быть один, то есть — одиночкой.

Заслуга в том, чтобы быть одному и проституировать себя особым образом.

Именно этот страх перед одиночеством, потребность забыть о своем «я» в чужой плоти человек благородно именует потребностью любить.

Об искусствах

Чем больше человек занимается искусствами, тем реже у него встает.

Происходит все более ощутимый разрыв между духом и живущим в нас скотом.

У одного только скота хорошо стоит, а совокупление — лирика простонародья.

О великих людях

***

Величайшие среди людей — поэт, жрец и воин. Тот, кто поет, тот, кто приносит жертвы, и тот, кто жертвует собой.

Остальное создано для бича.

***

Быть великим человеком и святым ради себя самого — вот единственно важная вещь.

О чтении плохих книг

Умный человек, тот, кто никогда ни с кем не поладит, должен приспосабливаться, стараться полюбить разговоры со слабоумными и чтение дурных книг. Из этого он извлечет горькие услады, которые с лихвой восполнят его усталость.

О нравственности в искусстве

Все буржуазные дураки, без конца твердящие: «безнравственный, безнравственность, нравственность в искусстве» и прочие глупости, — напоминают мне Луизу Вильдье, пятифранковую шлюху, которая, пойдя со мной однажды в Лувр, где никогда не была, вдруг принялась краснеть, прикрывать лицо, дергать меня поминутно за рукав и спрашивать перед бессмертными статуями и картинами, как можно было прилюдно выставить эдакое неприличие.