1. После смерти академика Андрея Зализняка появилось много текстов, рассказывающих о том, что он сделал в науке, — передающих ощущение колоссальной потери, внезапного сиротства (статья Дмитрия Сичинавы на «Горьком» верно озаглавлена: «Казалось, он будет всегда»). «Афиша» и «Такие дела» попросили коллег Зализняка рассказать о нем. «Мы жили в эпоху Зализняка, мы имели счастье быть его современниками, сейчас это отчетливо осознается» (Владимир Плунгян). «Очень важная его черта — категорическое отсутствие всякого научного высокомерия. Никогда не было такого вопроса, чтобы он возмутился, зачем ты такие глупые вопросы задаешь, как школьница» (Анна Поливанова).
В «Коммерсанте» о Зализняке пишет Дмитрий Бутрин: «По масштабам вклад Зализняка в устройство общества сравним с вкладом крупнейшего поэта, писателя или автора музыки, и вклад этот по своей природе ближе скорее к ним, чем к коллегам ученого. <…> Живи Зализняк в XIV веке, в нем бы видели ученого, давшего обоснованное подтверждение божественному происхождению языка. Как это будет называться в XXI веке, я не знаю, но знаю, что во всех прочитанных мной трудах Андрея Анатольевича это было основой, невидимой сеткой, на которой крепились более частные истины. Поэзия делает это немного иначе, но делает практически то же самое; большего не может никто». Алексей Гиппиус, много лет работавший вместе с Зализняком на раскопках в Великом Новгороде, говорит: «Обращение Зализняка к новгородским берестяным грамотам впервые раскрыло для славистики бесценный лингвистический потенциал этого источника, позволив по-новому прочесть сотни древнерусских текстов. Уникальная, казавшаяся сверхъестественной способность Зализняка приводить в строгий порядок огромные массы языкового материала, находила выход во всем, чем он занимался». Наконец, на N+1 Александр Пиперски подробно, с ясными примерами, рассказывает о заслугах Зализняка — от фундаментальных исследований русского словоизменения, которые легли в основу современных поисковых систем, до доказательства подлинности «Слова о полку Игореве» и изобретения жанра лингвистической задачи.
2. В Петербурге прошел очередной фестиваль видеопоэзии «Пятая нога» — смотр поэтических видеоклипов и дискуссия о жанре. На «Кольте» с отчетом о фестивале выступает член жюри, кинокритик Василий Корецкий. «Поэзия, в отличие от прозы, всегда была тайным союзником кино», — пишет он и тут же с сожалением констатирует: «Значительная часть работ наших современников и соотечественников, приславших свое видео на конкурс,… увы, выглядит страшно далекой от понимания границ возможностей и особенностей визуального. Логоцентризм русской культуры всегда казался мне журналистским мифом — но вот живые доказательства: либо нерефлексивная, буквальная визуализация поэтического текста, либо ассоциативный, так сказать, видеоряд в духе музыкального видео». Среди немногих исключений — простая и эффектная работа Руфи Дженрбековой и Марии Вильковиской «Новый куст», получившая одну из двух наград, и «клип Егора Севастьянова на стихи Эдуарда Лукоянова: текст, сталкивающий в одной строфе рекламные предложения супермаркета и события из сводок политических/военных новостей, зачитывается оптимистическим голосом на стоянке перед моллом (статичная камера документирует унылые ряды припаркованных машин и редких покупателей, опасливо перебегающих поле зрения)». В тексте кратко обозначены основные пункты, вокруг которых шли дебаты: этичность видео на одну из «азбук» Пригова, уместность VR-видео в более традиционном медиаконтексте; главным же открытием фестиваля для пессимистичного Корецкого стала «шокирующая невозможность диалога»: «и между участниками жюри — литературная и кинематографическая фракции у нас, как оказалось, говорят на совершенно разных языках», и между «российским и международным контекстом» (здесь упомянуто выступление одной из участниц конкурса, обвинившей жюри «в преступном невнимании к пропаганде цисгендерной нормативности, объективации и расизма»).
3. В новом выпуске «Лиterraтуры», среди прочего, стихи Михаила Айзенберга, Геннадия Каневского и Ксении Чарыевой («Тело — буква, очертания которой / повторяю за движениями рук / того, кто любит»), проза Галины Климовой и Евгения Сулеса, дискуссия о поэтических антологиях, статья Яны Сафоновой о романе Ирины Богатыревой «Формула свободы» и записные книжки Владимира Гандельсмана, относящиеся к 1970–1980-м: «Человеческая история как возня самцов», «Орфей (вообще — поэт) — несостоявшаяся самаритянка», «Никто не заслуживает того, что с ним происходит», «Самое страшное: кабинет дантиста в самолете», «Самое отвратительное: подводная лодка», «Самое скучное: восхищение В. Набоковым».
4. «Бумага» публикует новогодние отрывки из дневников интеллигентов первой половины XX века — чтение получается зловещее. Литераторов тут двое: во-первых, Пришвин, сто лет назад невесело встретивший Новый год с Ремизовым и его женой: «Эпоха революции, но никогда еще люди не заботились так о еде, не говорили столько о пустяках. Висим над бездной, а говорим о гусе и о сахаре. За это все и держимся, вися над бездной». Во-вторых, философ Николай Устрялов, в конце 1935 года радующийся отмене ограничений для детей лишенцев и нетрудящихся при поступлении в школу (после того, как Сталин объявил, что сын за отца не отвечает). «Какая мудрая, дальнозоркая политика — и какой радостный симптом! Революции уже нечего быть грозой, — разве лишь внешним врагам. Внутри страны тают последние тучки, последние облачка, солнце социализма — да, да, солнце и да, да, социализма — плывет от утра к полудню. И нет сомнения — эти акты великодушия, мудрости, гуманизма еще прочнее утвердят наше великое государство, советский порядок, советскую власть». Устрялову остается жить чуть больше полутора лет: его расстреляют в сентябре 1937-го, еще через полвека с небольшим Лимонов и Дугин запишут его в предтечи национал-большевизма, а еще немного погодя веб-страницы с его текстами будет блокировать Роскомнадзор.
5. «Сигма» публикует статью Максима Русанова, которая войдет в новую книгу «Циолковского»: это (внезапно) собрание переводов средневековой индийской поэмы «Пятьдесят строф об украденной любви», «одного из самых загадочных произведений санскритской литературы», приписываемого поэту Бильхане. Существуют две редакции этой поэмы, настолько различные, что стоит говорить о двух разных произведениях; иногда поэму рассматривают как сборник отдельных стихотворений, но именно в ее цельности состоит «замечательное новаторство». Русанов рассказывает о маргинальности лирической поэзии в санскритской литературе, пересказывает биографию Бильханы и объясняет происхождение названия: «Почему строфы представлены как монолог некоего „вора”? Дело в том, что санскритское слово cora — „вор, разбойник” — приобрело также значение „тайный любовник”. Истоки такого расширения семантики можно обнаружить в „Саттасаи”... древнем собрании стихов на среднеиндийском диалекте — махараштри. Короткие (в одну строфу) стихотворения, составляющие этот сборник, создавались, вероятно, придворными поэтами Декана. Но сама традиция поэзии на махараштри существенно отличается от санскритской литературы, истоки этой традиции восходят к фольклору, возможно к женским фольклорным песням. Место действие стихов из „Саттасаи” — деревня, персонажи — деревенские жители. Слово cora неоднократно используется в этом собрании и имеет там два основных значения. Во-первых, cora — это „вор, разбойник”, но „воры» в поэзии „Саттасаи” похищают не деньги и драгоценности, объект их воровства — деревенские женщины».
6. На «Прочтении» Валерий Отяковский рецензирует новую книгу Ильи Бояшова «Жизнь идиота». Рецензия (и, видимо, книга) полна взаимоисключающих параграфов: «Принципиально творя в рамках традиционной прозы без заигрываний с постмодернизмом, в каждом тексте писатель жертвует каким-то из важных повествовательных элементов»; «В новой книге автор бросает себе очередной вызов, на этот раз пытаясь отказаться от самых сильных сторон своего стиля: теперь он не работает с чужим документом, а создает свой». Свой документ — это воспоминания о ленинградской рок-молодости с оглядкой, как считает Отяковский, на Довлатова и стилистику ЖЖ, а также дневниковые записи, заставляющие рецензента понять, «что искренность далеко не самое важное в литературе».
7. Forbes опубликовал два ежегодных топ-10 бестселлеров российских книжных магазинов. В художественной части читаем: «Читательский интерес заметно сместился в сторону нехудожественной литературы и серьезных романов. Продажи книг по психологии, истории, естественным наукам выросли в разы, аудитория интеллектуальной прозы увеличилась, а вот легкое развлекательное чтение, хоть и продолжает удерживать позиции в топах продаж, существенно теряет в цифрах». Ножницы еще не щелкнули, интеллектуальная проза еще не выбилась на вершину, так что пока на первом месте имеем книгу Татьяны Устиновой «Селфи с судьбой» («В селе Сокольничьем — лес, река, магазин „Народный промысел”, церквушка, тихий дом творчества — найдена задушенной элегантная дама»). Приятно видеть, что популярные авторы нагоняют еще более популярные тренды, в следующем году ждем детектива «Кровавое эщкере». На втором месте — Дина Рубина, на третьем — Джоджо Мойес, попали в список Пелевин и Алексей Иванов, замыкает его прошлогодняя Янагихара. «Из неожиданного — поднявшийся интерес к „1984” Дж. Оруэлла», — отмечает автор материала Наталья Ломыкина; не знаю, что тут такого неожиданного, в трамповской Америке продажи Оруэлла тоже взлетели. В разделе нон-фикшна торжествует психолог Михаил Лабковский, учащий людей жить в книге «Хочу и буду»; далее с большим отрывом идут хюгге, правила успешных продаж и «Империя должна умереть» Зыгаря. Можно оценить элегантное соседство книг «Как разговаривать с мудаками» и «Взвода» Захара Прилепина и порадоваться за успех замыкающей десятку «S.P.Q.R.» Мэри Бирд.
8. Авторы The New Yorker рассказывают о книгах, которые полюбились им в этом году. У некоторых журналистов рекомендации так или иначе связаны с тем, о чем им приходилось писать. Так, Джошуа Ротман в начале года писал о перешедшем в православие публицисте Роде Дреере, а в конце — о философе Дэвиде Бенатаре, считающем, что не надо рожать детей в этот ужасный мир. Ротману помогли книги о происхождении и смысле жизни — «От бактерии до Баха и обратно» Дэниела Деннета и «Признания новообращенного язычника» Энтони Кронмана. А вот Джиа Толентино советует книги для удовольствия: эссе Дж. Д. Дэниелса и воспоминания Патрисии Локвуд, роман Алиссы Наттинг и исследование нью-йоркской рок-сцены 2000-х, написанное Лиззи Гудман. Тем временем в The Cardiff Review Томас Моррис рассуждает о жанре книжных итогов года вообще: он замечает, что чаще всего «книги года» — это «понравившиеся мне книги из тех, что я прочитал» или «книги, написанные моими знакомыми, нельзя их не упомянуть». Составление списка, таким образом, этическая проблема, и Моррис мучительно пытается ее решить: в частности, он обещает самому себе больше читать и просит редакции не ограничиваться только одним годом.
9. Signature представляет список книг, позволяющих понять Аргентину. Тут есть, ясное дело, два сборника Борхеса, но и кое-что менее очевидное: романы Сесара Айры, Томаса Элоя Мартинеса и Хулиана Лопеса, мотоциклетный травелог Че Гевары, «В Патагонии» Брюса Чатвина и книга интервью папы Франциска.
10. Национальное географическое общество США объявило 2018-й Годом птицы; в связи с этим журнал National Geographic ангажировал Джонатана Франзена написать эссе о том, почему птицы важны для человечества. Франзен признается, что лет до сорока c чем-то ему до птиц никакого дела не было, но затем он стал человеком, «чья душа радуется, стоит ему услышать пение дубоноса или зов тауи; тем, кто бежит посмотреть на золотистую ржанку, замеченную соседями, просто потому что это красивая птица, с действительно золотым оперением, прилетевшая к нам из самой Аляски». Он рассказывает, какие бывают птицы, в каких разных местах по всей планете они селятся и как по-разному себя ведут; все это напоминает то ли лекцию Николая Дроздова, то ли детскую энциклопедию. Птицы, продолжает Франзен, во многих отношениях ближе к нам, чем «другие млекопитающие» (так! да, это National Geographiс!): строят сложно устроенные жилища, отдыхают в теплых краях и разгадывают загадки; Франзен часто пересматривает видео с вороной из России, которая скатывается с заснеженной крыши на пластиковой крышке. И это уже не говоря о том, что птицы умеют летать. Впрочем, они, в отличие от людей, не в состоянии подчинять себе окружающую среду — и, за исключением нескольких видов, вступивших с человечеством в выгодные отношения, судьба большинства птиц зависит только от нашей доброй воли. «Так достаточно ли они ценны для нас, чтобы мы попытались их спасти?» — спрашивает Франзен и отвечает, разумеется, утвердительно: помимо всего прочего, птицы — наша последняя и самая прочная связь с исчезающим миром дикой природы. А еще в отзывчивой душе они способны вызвать эмоциональную бурю — как это произошло с Франзеном, заплакавшим от радости после встречи с двумя птицами-носорогами.