Василий Нарежный. Собрание сочинений в 2 томах. М.: Художественная литература, 1983
Василий Трофимович Нарежный (1780—1825) считается предшественником Гоголя. И недаром: в 1825 году, уже после смерти автора, была опубликована повесть «Два Ивана, или Страсть к тяжбам». Именно эта сюжетная коллизия будет впоследствии использована Гоголем в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Только повесть Нарежного намного больше по объему и гораздо запутаннее по сюжету. Судебный конфликт играет в ней одну из основных, но при этом далеко не главную роль. Нарежный высмеивает в своем произведении страсть к сутяжничеству. Два Ивана — они дальние родственники — противостоят у писателя некоему Харитону Занозе. Иван старший завел для своего сына кроликов, которые прокопали ход на огород этого самого Харитона и сгрызли у него корни нескольких вишен. С этого момента начинается самая настоящая война, которая длится 10 лет и прекращается усилиями сыновей обоих Иванов — Никанора и Короната, влюбившихся в дочерей Харитона Раису и Лидию. Также роль высшей благотворной силы играет дядя обоих Иванов Артамон. После многих приключений противники примиряются, возвращают потерянное имущество и решают больше никогда не судиться.
Как видим, если это произведение и послужило для Гоголя отправной точкой, то было им воспринято исключительно творчески. Хотя отдельные места произведений Василия Нарежного по стилю, конечно, не могут не напомнить будущую прозу Гоголя. Вот, к примеру, начало повести «Два Ивана, или Страсть к тяжбам»:
«Ужасная гроза свирепствовала на летнем полуденном небе; зияющие огни молнии раздирали клубящиеся тучи железные; рыкающие громы приводили в оцепенение все живущее в природе; неукротимые порывы вихря ознаменовали путь свой по земле рвами глубокими, отчего взлетало на воздух все растущее, начиная от низменной травы до возвышенного тополя, и проливной дождь в крупных каплях с быстротою стрел сыпался из туч, подмывал корни древесные и тем облегчал усилие вихря низвергать их на землю. В сие время, и подлинно невеселое, два молодые странствующие философа из Полтавской семинарии, исчерпав в том храме весь кладезь мудрости и быв выпущены на свою волю, пробирались по глинистой дороге сквозь лес дремучий. Почти на каждом шаге они останавливались, чтобы или закрыть руками глаза, ослепляемые блеском молнии, или заткнуть уши, оглушаемые разрывами грома, или смыть со щек и выжать с усов жидкую грязь, со шляп струившуюся».
Кроме истории судебной тяжбы, начавшейся вроде бы с мелочи и приобретшей просто апокалиптический характер, в этом отрывке можно найти сходство с ночным путешествием бурсаков в «Вие», а сотник Анурия проехался на спине Ивана старшего, прямо как панночка на спине Хомы Брута. Сходство это отмечали еще современники Гоголя, считая его причиной совпадение источников — преданий, анекдотов и общей литературной традиции, сохранявшейся в украинских школах в XIX веке.
Еще одно произведение Василия Нарежного — роман «Российский Жилблаз, или Похождения Гаврилы Симоновича Чистякова» — было написано на десять лет раньше, в 1813—1814 гг. Название отсылает к образцовому авантюрному роману — «Истории Жиль Блаза из Сантильяны» французского писателя Алена Рене Лесажа (1668—1747). Но, что самое интересное, полностью роман Нарежного был опубликован только в советское время — в 1938 году. А после выхода первых трех частей в 1814 году появилось распоряжение властей об изъятии их и о запрещении произведения в целом за безнравственность. В романе были в карикатурном виде изображены масоны, критиковался антисемитизм, ставилось под сомнение крепостное право и описывались злоупотребления помещиков. Некоторые фрагменты этого романа также напоминают лирические отступления из «Мертвых душ» Гоголя:
«Боже мой! что делает время! На двадцать первом году жизни моей допустил ли бы я кому-нибудь, самому даже несговорчивому профессору, уверить меня, что в двадцать восемь можно, хотя и не совсем, забыть то, что прежде было предметом самой стремительной страсти; по крайней мере не более помнить, как одно имя предмета оной, и то вспоминая минут пять, не более. Куда же девались прежние чувствования? Исчезли ль они во мне вовсе? Охладела ль кровь в жилах моих? Нет; все едва ли не более усилилось. Куда ж прежнее девалось? И сам не знаю, а чувствую, что его нет более».
Недавно этот роман Василия Нарежного переиздали — в 2016 году он вышел в московском издательстве «Книжный клуб Книговек» в серии «Русский литературный архив».
***
Осип Сенковский. Сочинения барона Брамбеуса. М.: Советская Россия, 1989
Осипа Ивановича Сенковского (1800—1858) нельзя назвать фигурой полностью неизвестной. В гоголевском «Ревизоре» в сцене хвастовства Хлестакова перед женой и дочерью городничего сразу после Пушкина упоминается и барон Брамбеус:
Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат «Надежды» и «Московский телеграф»... всё это я написал.
Под псевдонимом барон Брамбеус Осип Сенковский сотрудничал в журнале «Библиотека для чтения», который сам же и редактировал. И что самое интересное, успех журнала во многом связан был именно с тем, что там публиковались его собственные произведения. Наиболее известен цикл «Фантастические путешествия барона Брамбеуса», который включает четыре произведения — «Осенняя скука», «Поэтическое путешествие по белу свету», «Ученое путешествие на Медвежий остров», «Сентиментальное путешествие на гору Этну». Впервые отдельным изданием они вышли в 1833 году, имели большой читательский успех и с тех пор неоднократно переиздавались на протяжении всего XIX века.
Сюжет этого цикла выстроен достаточно прихотливо. Повествование идет от первого лица, причем в стиле небрежной болтовни с читателем, немного напоминающей «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» Лоренса Стерна. В «Осенней скуке» в качестве предисловия автор рисует картину унылого осеннего дня и предлагает читателям для развлечения описание трех своих путешествий. «Поэтическое путешествие по белу свету» рассказывает о поездке скучающего автора из Петербурга в Турцию через Москву и Одессу, а также о приключениях его в Стамбуле, которые заканчиваются тяжелой болезнью. Благодаря беседам с доктором рассказчик начинает чувствовать себя очень ученым и предлагает своим читателям следующее путешествие — «Ученое путешествие на Медвежий остров».
На этот раз вместе со своими спутниками рассказчик оказывается в устье реки Лены, где на Медвежьем острове находит надписи, оставленные «допотопными людьми». Надписи эти сделаны египетскими иероглифами, которые спутники начинают расшифровывать. Таким образом рассказ о путешествии переходит в рассказ о жизни в доисторические времена, который можно с полным правом назвать альтернативной историей. Однако в конце истории оказывается, что узоры, принятые путешественниками за египетские иероглифы и так блистательно расшифрованные, на самом деле природного происхождения. А вся история «допотопной» жизни ими просто-напросто выдумана.
Ну и последнее «Сентиментальное путешествие на гору Этну» переносит читателя в Италию, куда рассказчик отправился прямо из Якутска, то есть после своего ученого путешествия. Провалившись в жерло вулкана, рассказчик оказывается в подземном мире с совершенно другими законами и переживает множество приключений. Благодаря этим запутанным сюжетам со множеством вставных новелл и авторских отступлений Сенковский считается одним из основоположников отечественной фантастики.
Произведения Сенковского не переиздаются с начала 1990-х годов, хотя прекрасно читается и в наши дни. Вот, к примеру, начало «Осенней скуки»:
«Темно! сыро!.. На дворе дождь. Посмотрите, что за воздух! Возможно ли человеку жить в таком тяжелом, грязном растворе мрака и болотной воды? Посмотрите на общество, отсыревшее от ненастного лета и осенних туманов, подернутое мглою дремоты, томное, бледное, унылое; исхудавшее от беспорочности по службе, от неурожая по деревням и от засухи, постоянно господствующей в словесности; ищущее для себя пищи по страницам вышедших в течение года книг и, ища, зевающее над страницами, и, зевая, раскрывающее рот так широко, что когда-нибудь на днях — увидите! — оно втянет в горло и проглотит не только тощую нашу за весь год словесность и почтенных словесников, но и великолепное объявление А. Ф. Смирдина о новом журнале, с полным списком наших литературных знаменитостей, с нашими самолюбиями и своими надеждами. Я весь дрожу при виде этого воздуха и этого опасного расположения общества к судорожному зеванию — дрожу и сам зеваю, по его примеру».
***
Александр Вельтман. Избранное. М.: Правда, 1989
Из всех упомянутых в этом обзоре авторов Александр Фомич Вельтман (1800—1870), безусловно, самый известный. В свое время он был очень популярным, потом его постепенно забыли и стали вспоминать снова уже только в ХХ веке. Сейчас произведения Александра Вельтмана переиздаются, но скорее в разряде раритетов. Вельтман был знаком с Пушкиным, публиковался в пушкинском «Современнике». Его первый, вышедший 1832 году роман «Странник» имел огромный успех. Это произведение также чем-то напоминает роман Лоренса Стерна. Однако писал Вельтман самые разные произведения — историческую и бытовую прозу, а также романы-сказки, которые были очень популярны в 1830-х годах. Роман «Новый Емеля, или Превращения» — это не только сказочное, но и социально-психологическое произведение, сатирически изображающее российскую действительность того времени. Образ главного героя Емельяна Герасимовича, конечно, напоминает Иванушку-дурачка из русских народных сказок. Да и сюжет может показаться прямо заимствованным из сказок: родился, повзрослел, прошел через все невзгоды и испытания, потом женился и обрел счастье и безмятежность. Однако приключения героя описаны более реалистически, автор много внимания уделяет быту и нравам:
«Платон Андреевич был муж почтенный, немножко буфф; а Наталья Дмитриевна — молодая и чувствительная дама, как говорится, с претензиями. В противоположность этим нравственным свойствам Платон Андреевич по природе своей был сидень; а супруга его непосида. Главное дело Платона Андреевича было покушать, да засесть за бостончик, дома или в гостях, все равно. Без этого — день не в день. У Натальи Дмитриевны, напротив, была другого рода светская страстишка. Она считалась визитами. Принимать визиты, отдавать визиты — такое важное дело, что нужно было бы завести бухгалтерию визитов, книги, графы, итоги, с означением кредита и дебета, прихода и расхода, весу, достоинства и цены, — где лично, — где билет, — где проценты, — а где и плата тою же монетою, — словом, истинный мелочный торг изъявлениями любви, дружбы, уважения и почтения».
Вельтман проводит своего героя через события Отечественной войны 1812 года. Емельян Герасимович превращается то во французского генерала, то в шута, то в богатого наследника, то в русского барина-реформатора. Можно найти в этом романе параллели и с мировой литературой — например, «Дон Кихотом» Сервантеса. Однако основой романа у Вельтмана стали все-таки именно русский фольклор и русская история. Использование художественного приема введения сказочных героев в реальную обстановку позволяет причислить Вельтмана к родоначальникам отечественного фэнтези.
В советское время было издано довольно много произведений Александра Вельтмана. Роман «Новый Емеля, или Превращения» был переиздан в 2007 году. В 2015 году издательство «Книжный клуб Книговек» выпустило роман «Саломея: приключения, почерпнутые из моря житейского».
***
Василий Вонлярлярский. Большая барыня: роман, повесть, рассказы. М.: Современник, 1987
Проза Василия Александровича Вонлярлярского (1814—1852) была очень популярна в начале 1850-х годов, его продолжали читать на протяжении третьей четверти XIX века, а потом забыли. И переиздали только уже в советское время, когда в 1970-х годах появился интерес к русским авторам «второго и третьего ряда». Василий Вонлярлярский учился в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров и дружил с Михаилом Лермонтовым. Все свои произведения (это четыре романа, три повести, пять больших рассказов и семь пьес) Вонлярлярский написал за три года — с 1850-го по 1852-й — во время тяжелой болезни, фактически перед смертью. Критики даже называли автора «смоленский Дюма», хотя по большому счету за исключением скорости работы другое сходство тут обнаружить довольно сложно.
Роман «Большая барыня» — самый известный у Вонлярлярского. Он имел значительный успех у публики, весь тираж был раскуплен, на выход книги откликнулись буквально все русские журналы того времени. Действие романа разворачивается в провинции — «в отдаленном уезде одной из западных губерний, на весьма неживописном берегу речки Коморца». Очень чувствуется, что книга эта пишется уже после Гоголя, а не до него, как у Нарежного. Сюжет простой и даже банальный, знакомый по многим другим произведениям русской литературы. Штаб-ротмистр Петр Авдеевич Мюнабы-Полевелов после смерти отца выходит в отставку и возвращается в родовое имение, которое находится не в самом лучшем состоянии:
«По прошествии недели Петр Авдеевич свыкся с мыслию, что за ним по ревизии значится сто двадцать пять душ мужеского пола, что заложены эти души в Московский опекунский совет, что добавочные взяты и по подушным находится недоимка, что хлеб родился плохо, а на скотине, кто ее знает отчего, и шерсть не растет; что Кондратий Егоров — мошенник, а Прокофьич и рад бы состряпать для барина суп пире, да для этого надобно „взять, сварить и как готово остудить, мелкое мясо обобрать и изрубить помельче и сварить восемь яичек, и взять хлеба, и корочки прочь срезать, и положить чумички полторы бульону и ставить на плиту и мешать, не давать кипеть, и отпускать с гренками” и проч. и проч., но ничего этого не было у Прокофьича, а была у него только книга, с которою познакомился барин в первый день своего приезда в Костюково, Колодезь тож, а хранилась книга эта в отцовской конторке».
Затем главный герой начинает общаться с соседями и влюбляется в богатую графиню. В этой любовной истории нельзя не заметить отголоски «Бедной Лизы» Николая Карамзина, хотя традиционная коллизия — юная девушка и коварный влюбленный — вывернута тут наизнанку. Здесь жертвой чувств оказывается именно мужчина, который теряет буквально все, в том числе и собственную жизнь. История заканчивается трагически:
«В эту ночь мерзли птицы небесные, в эту ночь собак своих не оставили бы на дворе добрые хозяева, и в эту же ночь вытолкан был несчастный прохожий потому только, что у прохожего не оказалось ни гроша денег, чтоб заплатить за скудный ужин на постоялом дворе, стоявшем на земле графини Натальи Александровны Белорецкой. Наутро один из лесников графини, обходя участок свой, увидел человеческий след, проложенный кем-то с большой дороги в лес. „Вор”, — подумал лесник, идучи по следу. Шагах в двухстах от большой дороги он вдруг остановился и, затрясшись всем телом, снял шапку... В стороне, на древесном пне сидел белый мертвец, покрытый рубищем; мутные глаза его были открыты, они как будто смеялись. Приехавши на место с временным отделением земского суда, становой узнал его и, несмотря на то, что смеявшийся мертвец был не кто иной, как соперник станового, Петр Авдеевич, Дмитрий Лукьянович даже не улыбнулся. Улыбнуться же покойника заставила предсмертная мысль его: он замерзал с уверенностию принадлежать впредь вместе с землею помещице».
Петр Авдеевич ни в чем не напоминает бурных романтических гениев предыдущей эпохи. Он не образован, не умен, лишен внешнего обаяния, живет жизнью заурядного помещика. И в то же время именно такой герой оказывается способен на поступок во имя высших ценностей. Вонлярлярскому удалось мастерски обрисовать характеры своих персонажей. Осип Сенковский так отозвался о «Большой барыне»: «События искусно расположены и хорошо связаны, развязка неожиданна, естественна, трогательна». В свое время роман был переведен на несколько европейских языков. Проза Василия Вонлярлярского в наше время не переиздавалась.