Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Уходящий год начался с чтения рукописи книги друга и коллеги по цеху «Пашковцы: сборник статей и документов по истории и богословию движения (1874–1920)». Читал ее, чтобы дать обратную связь автору и написать предисловие к книге. Пашковским движением я активно занимался в годы обучения в бакалавриате. В ходе чтения удалось получить ответы на те вопросы, которые возникли у меня в годы интенсивного изучения этой темы. Книга благополучно вышла, что очень радует. Была еще одна рукопись книги (точнее, ее фрагменты). Мой знакомый, проповедник евангельско-баптистского исповедания, предложил прочитать часть своей работы «Христианство и психология», на что я с удовольствием откликнулся и поделился своими соображениями по поводу его текста.
В этом году читал и в связи с обучением в магистратуре (религиоведение). Особо запомнились книга Питера Бёрка «Что такое культуральная история?», «Как мыслят институты» Мэри Дуглас, а также повесть Льва Толстого «Отец Сергий». Запала в душу «Просительная молитва» С. Э. Дэвисона из «Оксфордского руководства по философской теологии». Для написания диссертации читал книгу «Качественные методы. Полевые социологические исследования». В этом году закончили с коллегами реализацию гранта, в который в прошлом году меня позвал мой научный руководитель по бакалавриату (Давид Иосифович, спасибо!). По гранту читал «Полное собрание законов Российской империи».
2023 год не стал исключением в плане экзистенциальных размышлений и поисков. В связи с этим обращался к Библии и «Библейскому покаянию» Алексея Прокопенко, которое оказалось на моей полке по рекомендации одного хорошего человека. В суетном московском метро в рамках подготовки к интервью с христианской писательницей Виталией Ерёменко читал ее книгу «Включите сотовую связь». Читал и ностальгировал по такому светлому, но противоречивому прошлому, которое еще ожидает должного осмысления. В этом году у меня дошли руки до работы Андрея Курпатова, которую давно хотел прочитать. «Красная таблетка» помогла в рефлексии над некоторыми привычками и желанием их оставить.
Чтение летом «Джона Ячменного Зерна» Джека Лондона у меня ассоциируется с оставлением университета и возвращением в Петербург. По-моему, автор замечательно показал, как хитер и коварен алкоголь. Но и аргументы «за» у него тоже убедительны. В общем, любимый писатель снова не подвел. С переездом в Петербург ассоциируется и чтение романа Ремарка «Время жить и время умирать». Осенью принялся за книгу Эдуарда Лукоянова «Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после». Очень привлекло нетипичное биографическое изложение, которое пробуждало во мне воображение. Захотелось больше узнать о Гейдаре Джемале. Завершение года сопровождается чтением книги «Она развалилась. Повседневная история СССР и России в 1985–1999 гг.».
Думаю, немало людей в последнее время задаются вопросом, куда идет Россия и в чем причина ее несчастий. Один из ответов я нашел в «Петербурге» Андрея Белого. Этот великолепный, ошеломляющий роман по поэтичности не уступает «Одиссее». Как и «Одиссея», он — о человеке, возвратившемся домой после долгих, изнурительных странствий. Только чудовища на его пути и всевозможные ловушки оказались куда опаснее, ибо жили они исключительно в его голове, были идеями, наваждениями, концепциями. Одной из таких концепций предстал сам Петербург — город-проспект, город-число, город-бесконечность. Петербург, по Белому, это «демон пространства», тот демон, которого впоследствии Даниил Андреев назвал «демоном великодержавной государственности» и которым пленена, одурманена вся Россия. Причем это пространство — не реальные поля и леса, а исключительно умственная протяженность: безликая, рассчитанная, логическая. Это пространство карты, пространство статистики, пространство докладов и реляций. Оттого поля и леса существуют в нем не как органичные части той или иной исторической области, не как формы жительствования того или иного народа, но как цифры и проценты на бумаге, которых нужно больше, больше, больше... Но больше — значит бесконечность, а бесконечность — значит дыра, что «всё губит без возврата». Итог Белого неутешителен: скоро Россия станет сплошным «Проспектом», по которому даже лихому человеку не разгуляться, ибо «циркуляция граждан Проспекта» будет допускаться только «равномерная, прямолинейная».
Белый не успел написать продолжение «Петербурга», где намеревался дать положительную картину духовного освобождения; за него, на мой взгляд, это сделал Юрий Мамлеев. В иных условиях, конечно, с иными вводными. Красный четырехтомник Мамлеева я прочел с восторгом, выходящим за любые рамки приличия. От «Шатунов» до рассказов 2000-х годов Мамлеев пишет один текст, герои которого отчетливо делятся на четыре категории. Первый тип — это духовный мертвец, бессмысленно снующий между телевизором и супермаркетом и повторяющий радостно-идиотическое «хау а ю». Второй — пробудился настолько, что начинает понимать всю жуть и бесперспективность подобного квазисуществования, но еще не способен найти какой-либо иной выход, кроме трагической для него, но, в сущности, нелепой гибели. Третьему дано ясно увидеть напыщенные декорации этого мира, сквозь которые он прозревает нечто радикально Потустороннее всему, даже «нашему потустороннему». Однако для людей этого уровня запредельно Иное все же принимает более-менее понятные формы — высшего Я, Абсолюта, вечного бытия или Великой Бездны, что несколько искажает их путь, приводя к разного рода «извращениям» и «вывертам» (которые все же милей Мамлееву, чем «духовная трупность»). И только люди четвертого типа настолько отбросили все посюстороннее, настолько не принадлежат более Вселенной как таковой, что пролетают сквозь нее, как птица сквозь облако, ничем не улавливаемые, никаких следов не оставляющие. Своим сверхтекстом Мамлеев, по сути, закрыл русскую литературу, ибо писать после него о бытовых проблемах, социальных коллизиях или гендерных отношениях — значит снова спускаться на низшие уровни и ворочаться там в пустоте как в «могиле, откуда ушел покойник».
Но что же тогда читать после Мамлеева? Правильнее обратиться к истокам. Источником для «мозговой иллюзии» «Петербурга» послужило учение неокантианца Германа Когена о том, что человек творит данный ему в опыте мир из своего воображения. Источником мамлеевского «метафизического реализма» — индийская веданта с ее представлением о «святой тьме Абсолюта», что запредельна даже бытию. В любом случае речь идет о фундаментальной философской доктрине, высшей метафизике. В двадцатом веке — разоблачителе метафизик — было создано не так уж много новых метафизических систем. Но одной из главных, несомненно, является «новое мышление» Мартина Хайдеггера. А подступом к нему стал прочитанный в 1930 году курс лекций «Основные понятия метафизики: мир — конечность — одиночество», где Хайдеггер прощается со всей предыдущей метафизической традицией, которая исследовала всякий раз сущее (в том числе Бога как Сущего), но почти никогда — бытие как таковое. Поскольку бытие не есть сущее, оно в первом приближении — ничто, но ничто, предшествующее сущему и удерживающее его в качестве сущего. И человек имеет отношение к сущему (в познании, деятельности, чувствах) как уже сам как-то бытийствующий, то есть выставленный в бытие-ничто и этим бытием-ничто на сущее экзистенциально настроенный.
Здесь не место рассказывать, как Хайдеггер осуществляет блестящую экспликацию фундаментального настроения скуки, или тоски, как с помощью бытийного анализа того, что такое мир, проводит различие между животным и человеком и проч.; завершу эту заметку соображением, возвращающим речь к исходному пункту, — вполне в духе Хайдеггера, считавшего, что только круговое движение может полноценно дать нам предмет, тогда как движение напролом лишь уткнется в какую-то одну его сторону, неизбежно ее гиперболизируя. Так вот, Хайдеггер полагает, что, прежде чем мыслить строго, мы уже должны быть захвачены тем и настроены на то, что собираемся мыслить. А эту «дологическую» настроенность и дает нам в том числе искусство, литература. Поэтому (делаю я уже вывод из Хайдеггера) литература — не какая-нибудь там «вторичная философия», пользующаяся идейными объедками с профессионального философского стола, но скорее тонкий аперитив, настраивающий нас на правильное философствование и эту настроенность воплощающий.
Под конец этого года у меня как будто больше ожиданий от книг, чем готовых и хорошо сохранившихся впечатлений. За последние месяцы я многое пропустил и многое планирую наверстать в каникулы. Это в том числе новый роман Булата Ханова и антиутопия Ольги Птицевой, «Спасти огонь» Гильермо Арриаги и «Дар речи» Юрия Буйды.
Так сложилось, что в 2023 году я читал в основном литературу для детей и подростков. И здесь было несколько открытий. «Высотка» Елены Рыковой — магический реализм в российской панельке, насыщенная отсылками к популярной культуре и прекрасно безумная история, вполне способная удивить взрослого читателя. Очень запомнился роман исландских авторов Арндис Тораринсдоттир и Хюльды Сигрун Бьярнадоттир «Дом вдали от мира», где речь идет о закрытом острове и суровой коммуне, куда на целую зиму прибывает обычная современная семья. Судя по отзывам, коммуна из этого романа кем-то воспринимается как пример борьбы с перепотреблением и отчуждением постиндустриального общества. Как по мне, это просто очень выразительный образ лицемерия, в рамках которого люди устраивают концлагерь под предлогом принципа «полезности». Чтение в любом случае захватывающее. Еще одна книга — не то чтобы подростковая, скорее посвященная детям — «Я, собачка» Вики Войцек. Роман обращает внимание на проблему торговли детьми. У Войцек получился небольшой, стилистически точный и пронзительно страшный текст, метафоричный и по атмосфере отдаленно напоминающий «Мальчика в полосатой пижаме» Джона Бойна.
В прошедшем году появилось немало условно «поколенческой» прозы — «Год порно» Ильи Мамаева-Найлза, «Отец смотрит на запад» Екатерины Манойло, «Спрингфилд» Сергея Давыдова. Последний осмысляет юность в Тольятти в настолько откровенно кобейновско-битниковском духе, что оммаж превращается в естественную, оригинальную историю, и оттого книга кажется в этом ряду наиболее сильной. В моем личном годовом топе русскоязычной литературы на самом верху расположились два полярных по духу и жанру текста. С одной стороны — медитативная, лиричная и гиперреалистичная «Роза» Оксаны Васякиной. С другой — мрачно-жестокое, несколько даже шаламовское и одновременно фантастическое «Наследие» Владимира Сорокина. В свою очередь главный переводной роман года у меня один... но зато какой! Эпопею Сета Викрама «Достойный жених» я прочитал в августе и рекомендую с тех пор по поводу и без, при каждом удобном случае. Энциклопедия индийской жизни в две тысячи страниц, казалось бы, повествует о времени, месте и людях очень далеких от меня, да и, скорее всего, от большинства русскоязычных читателей, но в результате роман становится затягивающим погружением в совершенно иной, детально выстроенный мир, где есть место и мелодраме, и политической сатире.
Как ни удивительно, достойных книг в уходящем году на русском языке напечатано изрядное количество, причем в самых разных жанрах. Главное открытие 2023-го и главная моя «книга года» вообще — роман «Повести л-ских писателей» Константина Зарубина, энергичный, яркий, глубокий дебют, который, к глубокому моему сожалению, мало кто заметил и мало кто оценил.
Продолжали экспериментировать с научной фантастикой Виктор Пелевин в «Путешествии в Элевсин» и Владимир Сорокин в «Наследии» — может быть, это не лучшие их романы, но по-своему важные, нельзя не упомянуть.
Леонид Юзефович, живой классик исторической прозы, попробовал свои силы в редком жанре мокьюментари, псевдодокументальной литературе, в повести «Поход на Бар-Хото», очень любопытно получилось.
Мария Чепурина под игривым псевдонимом Марципана Конфитюр написала остроумный постмодернистский пастиш «Атомный пирог», такой гимн «продолженным 1950-м», вещь вполне себе филипдиковскую — хотя не уверен, что она именно это задумывала.
В серии «Мастера фантазии» доизданы двухтомники «Эликсиры Эллисона» Харлана Эллисона и «Неверион» Сэмюела Дилэни, классика американской нонконформистской фантастики, которую я уж и не чаял увидеть на русском.
Историк Вадим Волобуев написал новую биографию великого польского фантаста «Станислав Лем — свидетель катастрофы», книгу не столько о творчестве Лема, сколько об историческом контексте — но, мне кажется, именно такой монографии нам тут сильно не хватало для понимания этого литературного феномена.
О большинстве этих книг сказано уже немало. А вот из того, о чем для «Горького» еще не писали, стоит упомянуть, я думаю, новый роман Дарьи Бобылёвой «Магазин работает до наступления тьмы». Ну как новый: первоначально книга выходила на одной из онлайн-платформ, но на бумаге издана только в декабре 2023-го, тут-то я ее и прочитал. Вещь, должен признать, мрачная, депрессивная, не под каждое настроение. Вообще Бобылёва — вдохновенный певец замкнутых, камерных пространств: в романе «Вьюрьки», отмеченном премией «Новые Горизонты», действие разворачивалось в одном отдельно взятом дачном поселке, в «Нашем дворе», как не трудно догадаться, в московском дворе, название «Магазина» уже намекает, где происходят основные события. Такой, знаете, расхожий образ: «маленький волшебный магазинчик» на перекрестке миров, букинистическая или антикварная лавка, рай для агорафобов, уютный пыльный закуток где-нибудь в полуподвале, куда странные люди приносят странные вещи «с историей», а эксцентричные хозяева придирчиво осматривают и оценивают товар. Но на сей раз писательница безжалостно ломает этот уютный эскапистский шаблон. Да, снаружи магазинчика набирает силу Армагеддон — точнее, множество армагеддонов, бесконечно повторяющихся в коридоре зеркал. Но и внутри не укроешься от наступающего ада, в любой момент может нагрянуть безликое и безымянное Начальство — именно так, с заглавной буквы — грубо выдернуть, как моллюска из раковины, спеленать, бросить в сырую темную камеру. Формальный хэппи-энд с учетом обстоятельств звучит как анекдот про мужика, который выпросил у Золотой рыбки возможность стать принцем, а утром проснулся от слов: «Вставайте, принц Фердинанд, наш поезд въезжает в Сараево!». То есть в какой-то момент Кафка в романе Бобылёвой уверенно теснит Лавкрафта. Книга сильная, эмоционально заряженная, но, повторю еще раз, к оптимизму и душевному спокойствию совсем не располагает — если что, я предупредил.
Год начался с любовной переписки Ингеборг Бахман и Пауля Целана, изданной больше шести лет назад в Ad Marginem в переводе Александра Белобратова и Татьяны Баскаковой. После этого я прочитал сборник стихов, прозы и писем Целана, изданный еще в 2008 году. Правда, по прочтении этого сборника я понял, что целановской литературы мне пока хватит. В отличие от литературы Бахман. Ее проза и стихи стали моим маленьким открытием в уходящем году. К слову, в Европе интерес к ней не угасает, особенно в немецкоязычным кинематографе: на последнем Берлинале показали фильм Маргареты фон Тротта «Путешествие в пустыню», посвященный отношениям Бахман с драматургом Максом Фришем, а в 2020 году режиссер Кристиан Петцольд снял экранизацию одноименного рассказа Бахман «Ундина» — поэтичный, на мой взгляд, фильм о любви в Берлине, который я не устаю всем советовать.
Весной я прочитал несколько современных романов, посвященных современному осмыслению трудного политического прошлого ХХ века, но отмечу один из них — «Сын негодяя» Соржа Шаландона. Вначале роман мне не нравился из-за журналистской манеры письма автора (это когда каждая сентенция должна навевать мысли о Великой Трагедии), но мастерски построенная композиция меня впечатлила, как и немного мистический финал. К слову, этот роман о катастрофе Франции во время Второй мировой войны стал удобным мостиком к другой книге, написанной уже на русском и посвященной политической трагедии нашей страны. Речь идет о первом томе воспоминаний Надежды Мандельштам. Называть их мемуарами — ошибка, куда правильнее отнести их к категории свободной прозы, модернистского романа, который писался здесь и сейчас, благодаря чему автор заново переживал пройденный жизненный путь и прямо на страницах романа шел к новым выводам о себе и эпохе. После этой книги я вновь вернулся к стихам Мандельштама, а затем — уже не помню как — перешел к литературе ленинградского андеграунда, в частности к Олегу Юрьеву и его сборнику эссе «Писатель как сотоварищ по выживанию», который читаю медленно, часто прерываясь, но тем не менее с удовольствием.
Осенью в моей жизни было много беспорядка из-за частых разъездов, командировок, спонтанных путешествий. Поэтому и читал я, как правило, те книги, которые были под рукой: от «Похода на Бар-Хото» Леонида Юзефовича до первого тома «Моей борьбы» Карла Уве Кнаусгора (с третьей попытки роман понравился), от «Смерти в Персии» Аннемари Шварценбах до «Ночных дорог» Гайто Газданова.
Это был год бесконечной усталости и наглухо задернутых штор. Если в 2022 хотелось ущипнуть себя и проснуться, то в 2023 стало окончательно понятно, что щипать бесполезно — и лучше просто подольше не просыпаться.
Главный читательский принцип последнего времени — не дочитывать книги, которые просто не хочется дочитывать — во времена бессилия надо беречь силы. Из тех, кого в этом году забросить на полпути не получилось, — дебютный «Год порно» Ильи Мамаева-Найлза, прекрасно сделанная книга, не сосчитать даже о чем — хотя многие, судя по отзывам, уверены, что «ни о чем», но с классными книгами такое случается через раз. Впрочем, в первую очередь «Год порно» о том, как безнадежно быть в современной России молодым; кажется, никто еще так грустно и внимательно не упаковывал мироощущение большой части плюс-минус тридцатилетних в художественный текст. Из других радостей — «961 час в Бейруте (и 321 блюдо, которое их сопровождало)», тишайший кулинарно-антропологический травелог Рёко Секигути. Писательница, застрявшая в полыхнувшем протестами Бейруте, спасается в размышлениях о войне и в терпких запахах ливанских блюд, и по ходу дела обнаруживает, что еда — прекрасный способ понять другого. Еще — светящаяся, чудесатым языком написанная дебютная повесть «Это не лечится» Анны Лукияновой о старшекласснице с обсессивно-компульсивным расстройством, из всякого молчаливого сора вырастающая «Запертая лестница» Лорри Мур, набитый какой-то звериной нежностью к человеку «Дирижабль» Кирилла Рябова — было, в общем, что почитать.
Но куда больше, конечно, тянуло в нон-фикшн — чего уж там, художественная литература безнадежно проигрывает ему как средство осмысления реальности. Помимо разного антропологического нонфика о том, что вообще такое человек и что нами движет, который я в обязательном порядке включил бы в школьную программу во избежание всего того, чего избежать уже не вышло, с ходу вспоминаются три книги: рассудительная «Война патриотизмов» Владислава Аксенова, предрассветный «Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры» Александра Баунова*Признан властями РФ иноагентом. и опустошающий сборник репортажей Марты Геллхорн «Лицо войны». Такой себе получается годовой портрет, но что имеем.
Тарик Али. Уинстон Черчилль: его эпоха, его преступления. М.: Альпина нон-фикшн, 2023
Я являюсь давним поклонником таланта Александра Шубина, но, несмотря на то, что он написал для «Горького» разгромную рецензию на книгу Тарика Али, я прочитал ее с большим интересом. Не то чтобы ошибки и, скажем так, некоторые исторические натяжки автора были совсем незаметны — заметны, но я прочитал ее от первой до последней страницы не ради спортивного поиска блох (модный, кстати, жанр отечественной критики). Эта книга привлекла меня самим своим замыслом — столь грандиозным, сколь и утопическим.
Конечно, бегло перелистнув ее или быстро просмотрев содержание, книгу Али можно, не читая, поставить на почти бесконечную полку книг, написанных Черчиллем или о Черчилле, но это было бы ошибкой, точнее примером нерационального использования очень оригинального материала. Из этого небольшого тома можно почерпнуть, например, такую лежащую на поверхности, но людям XXI века совсем не очевидную мысль: сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль был крайне несовременным, можно сказать, архаичным политиком даже по меркам первой трети ХХ века. Он был плоть от плоти самой настоящей викторианской эпохи. Да что там говорить, Черчилль всего на десять лет младше Шерлока Холмса и на пять лет старше Ленина. Уже в 1920 году он был даже не консерватором, а рудиментом старины, мечтающим о былой прекрасной эпохе что твой Дон Кихот (на этом сходство с рыцарем Печального образа заканчивается).
Но меня как раз и заинтересовало, что в 2022 году известный, популярный мыслитель левых взглядов вдруг решил взглянуть на историю прошлого столетия через фигуру его ярчайшего представителя, фактически канонизированную оппонентами. Что это — провокация? Пощечина консервативной публике? Предположу, что нет. Тарик Али хотел написать биографию века. Биографию максимально левую, максимально идеологизированную. Следует обратить внимание на подзаголовок. «Его преступления» тут относится вовсе не к тому, что лично Черчилль совершил при жизни, а к имплантации крайне консервативных идей в политическое мышление второй половины прошлого века (да чего греха таить, и нашего времени тоже).
Именно сейчас, когда левая идея дискредитировала себя во всем мире, превратилась из классовой позиции в культурную критику, автор попытался вернуться к самым ее основам — по крайней мере, у одного его читателя сложилось именно такое мнение.
Мартин Поллак. Галиция. Путешествие в исчезнувший мир Восточной Галиции и Буковины. М.: libra, 2023. Перевод с немецкого Ирины Алексеевой
Жанр, известный под названием «фантастика», объединяет в себе совершенно разные книги. Тут вам и прогрессистская научная фантастика, и антиутопия, и даже консервативное фэнтези, я уж не говорю про киберпанков, попаданцев и прочую подобную публику. Осмелюсь сообщить, что и «Галицию» я читал как фантастику — «всю ночь напролет, за один присест».
Сразу отмечу, ничего «актуального», рифмующегося с сегодняшней политической повесткой, там нет. Поллак описывает Neverland, несуществующую страну. То есть страна-то вроде была, на сегодняшней карте можно найти топонимы из его книги: города, селения, реки.
И тем не менее перед нами путеводитель по утраченной (а существовала ли она вообще?) стране, в котором проводниками выступают давно ушедшие малоизвестные и совсем неизвестные писатели прошлого.
Юджин Роган. Арабы. История. XVI–XXI вв. М.: Альпина нон-фикшн, 2019. Перевод с английского И. Евстигнеевой
Хотя эта книга не нова, я начал читать ее этой осенью, случайно, без всякого расчета. К сожалению, буквально через месяц она стала сверхактуальна. Роган — выдающийся британский ученый-арабист, его взгляд отличается от привычного набора идей, но его авторитет, по крайней мере в кругу специалистов, — по-настоящему высок.
Не хочется пересказывать его книгу и спекулировать на исторических параллелях. Однако если вы хотите высказаться о каком-то процессе, тем более экстраординарной ситуации, наверное, следует разобраться в предыстории вопроса, посмотреть на все с разных сторон.
Интересно, что Роган подробно рассматривает историю арабов совсем не с допотопных времен, не с эпохи халифата, а практически с начала XIX века. И субъектами этой истории оказываются даже не сами арабы, а Османская империя, Англия и Франция.
Энтони А. Дж. Уильямс. Христианские левые: введение в радикальную и социалистическую христианскую мысль. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Перевод с английского В. Федюшина
Меня очень давно интересует вопрос: почему в России так мало книг, вообще материалов о социальном делении религиозных деятелей, церквей и конфессий? Есть, конечно, одна самая главная — в нее входят четыре Евангелия и Послания апостолов. Читая книги о раннем христианстве, диву даешься, куда делась страстная потребность справедливости, двигавшая Христом и его учениками? Когда пришел Великий инквизитор? Как учение любви превратилось в институт контроля? Не ошибаюсь ли я? Не впадаю ли в ересь? Не иду ли против Господа?
Полагаю, такие мысли посещают любого размышляющего (пожалуй, не столько верующего, сколько именно думающего) человека. Не мне отвечать на эти вопрос, я не знаю на них ответа, а соблазнять других совсем неправильно.
В России, например, очень мало (мне известны единицы) внятных книг о теологии освобождения. Однажды мне даже посчастливилось раздобыть книгу издательства «Прогресс» советского времени с пометкой «для служебного пользования» со стенограммами конклавов Латинской Америки, изданной для партийного руководства. Книга Уильямса — прекрасный пример понятного разбора левых направлений христианской мысли.
Бенн Стил. План Маршалла: На заре холодной войны. М.: Издательство Института Гайдара, 2023. Перевод с английского О. Левченко
Уже по обложке заметно, что эта книга входит в ту же серию, в которой выходили Адам Туз и Кристофер Кларк. Перед нами — важнейшая книга, объясняющая (замахнувшаяся на то, чтобы объяснить) очень сложные процессы, происходившие в послевоенной Европе.
Мы все что-то знаем про план Маршалла (план помощи проигравшим во Второй мировой войне, инициированный США). Но куда меньше нам известно про автора этого плана. И совсем ничего мы не знаем о его замыслах и целях, а также их предпосылках, то есть о том, кому и зачем все это понадобилось.
А ведь не исключено, что реализация плана Маршалла, наряду с Октябрьской революцией, была одним из важнейших событий ХХ века. Без этого не было бы никакой европейской идентичности (и при чем тут экономика). Без этого не было бы никакого европейского подъема, приведшего к благоденствию (и при чем тут политика).
Именно события первых трех — пяти послевоенных лет заложили как экономическую, так и политическую основу для дальнейшего существования Европы, России, Дальнего Востока, да и всего мира в целом.
Мы не очень-то понимаем этот поворот, который не привел (в отличие от Версаля) к новой войне. Нам не понять второй половины ХХ века, если мы будем подходить к ней с одной-единственной линейкой (простите, аршином). Для этого надо видеть, как комбинации политических, экономических, конъектурных, идеологических и бюрократических причин совпадают и складываются в единое направление развития.
После такой книги уже невозможно думать «просто», да и можно ли было когда-нибудь так мыслить.