1. Как и было обещано: много-много списков книг, которые вы просто обязаны унести с виртуальной ярмарки non/fiction. Помимо «Горького» (85 книг!), свои списки предложили Esquire, «Афиша», «Полка», TheCity, РИА Новости — можно ходить по ссылкам и сравнивать; «Год литературы» специально обратил внмание на книги для детей, а «Лента» — на онлайн-лекции и презентации. На глазок кажется, что больше всего интереса к Салли Руни, Оливии Лэнг и Стивену Фраю.
2. На «Прочтении» в разделе «География» — гигантский, размером с книгу, материал о современной литературе Германии: переводчики и филологи-германисты рассказывают об отдельных прозаиках (Зебальд, Надольный, Крахт, Штеллинг…), поэтах (Энценсбергер, Грюнбайн, Ян Вагнер…), философах и драматургах, об антологиях и тенденциях (осмысление Второй мировой войны и раздела Германии, глобализации и терроризма, гендера и экологии). Отдельный раздел «Германия и Россия» посвящен русской диаспоре в немецкоязычных странах и переводам русской литературы (скажем, Гузель Яхина рассказывает здесь о том, как был принят в Германии ее роман «Дети мои», посвященный поволжским немцам). Стихи, цитаты, библиография по всем разделам; чтение не на один день, но очень советую его не пропускать.
3. Государственный музей Востока открыл электронную библиотеку Ars Asiatica: здесь собраны книги и статьи по восточному искусству, обзоры музейных коллекций, старые фотоальбомы. В закладки всем востоковедам.
4. Несколько интересных интервью в «Афише». Олег Лекманов (признан в РФ «иностранным агентом») рассказывает Екатерине Писаревой о своем комментарии к воспоминаниям Ирины Одоевцевой: «Ахматова вообще не любила тех, кто уехал в эмиграцию после революции. Она считала их предателями, считала, что они не имеют права судить о тех, кто остался. Поэтому Одоевцева ее страшно раздражала. А еще Одоевцева упомянула об участии Гумилева в таганцевском заговоре! Ахматова надеялась, что Гумилев будет реабилитирован, и думала, что из-за этого упоминания Одоевцевой его могут не реабилитировать».
Еще одна собеседница Писаревой — Вера Полозкова, у которой выходит первая за семь лет книга стихов «Работа горя»: «Мы живем в мире, где все кажутся ужасно успешными, неуязвимыми, глянцевыми и прекрасными, все постоянно достигают высот и невероятно эффективны 24/7. Если позволить себе очароваться этим фейком и не дать себе отгоревать то, что реально произошло, будет большая беда… Из-за вещей, которые трудно пережить, у меня очень изменилось отношение к тому, что есть испытания в жизни и язык, которым они описываются. Мне пришлось искать какой-то другой способ говорить о себе и этом опыте — кроме себя, у меня никакого объекта для пристального изучения».
Линор Горалик беседует с израильской писательницей Айелет Гундар-Гошен, выпустившей роман «Лгунья» о девушке, ложно обвинившей мужчину в насилии: «#MeToo по-настоящему освободит женщин. Если моя дочь вырастет в реальности, в которой ее не будут сексуально притеснять, — это потрясающая революция. Но если, как при каждой революции, мы начнем рубить головы и цензурировать книги, все это становится очень опасным. Сама идея, что есть сюжеты, которые нельзя рассказывать в эпоху #MeToo, равносильна тому, чтобы сказать: еврей не имеет права создать в качестве персонажа еврея-скрягу после Второй мировой войны».
Егор Михайлов разговаривает с фантастом Питером Уоттсом, у которого относительно будущего самые мрачные прогнозы: «Если следующее поколение и не сможет спасти планету, оно хотя бы отомстит тем, кто ее убил. Может быть, максимум, что им удастся — это умереть, вцепившись в наши глотки. И я бы не стал их винить».
А Ольга Брейнингер берет интервью у Оливии Лэнг — на русском только что вышел ее роман 2017 года «Crudo»: «Я думаю, что ускорение времени — настоящая катастрофа для так называемого „реального мира” за пределами соцсетей. Похоже, что мы уже не можем обрабатывать информацию с той скоростью, с которой поглощаем ее. И это доводит нас до паники и оцепенения, что огромная проблема… <…> Мы должны сопротивляться этим изменениям. Нельзя наблюдать за тем, как XXI век разворачивается на наших экранах. И искусство, как мне кажется, — наше оружие в этой борьбе».
5. В конце ноября были названы лауреаты Премии Андрея Белого, среди них оказался проект «Ф-Письмо». Участницы проекта приняли решение отказаться от премии — объяснив свои мотивировки в пространной публикации. Читателей в соцсетях, кажется, больше всего задел пуант речи Марины Мараевой: «Премия (мертвого) Белого (мужчины), оживай! Меняйся!», но в публикации много других соображений: от неприятия «коллективного» награждения («дружески-снисходительное похлопывание по плечу: мол, ну вот, и девчонки тут постарались…» — Ольга Липовская) и указаний на лакуны в логике недавних награждений (Галина Рымбу перечисляет важные книги и проекты, созданные женщинами, на которые жюри ПАБ не обратило внимания) до ключевого расхождения в вопросе о насилии внутри литературного сообщества: «…на данный момент сотрудничество с Премией противоречит всем артикулированным неоднократно принципам нашего проекта. Мы не можем согласиться с той позицией, которую Премия Белого очертила относительно кейса с сексуальным насилием в литературным сообществе… и с ее отношением к проблеме вообще (при самом осторожном прочтении — настаиванием на разделении профессионального и личного)» (Екатерина Захаркив).
6. В каком-то смысле обратный кейс. Детский поэт Лев Яковлев опубликовал в своем фейсбуке письмо Андрея Усачева против фильма Романа Супера «Это Эдик». Усачев утверждает, что не дал разрешения на использование съемок с ним; благодаря монтажу можно сделать вывод, что говорит он вовсе не то, что говорил на самом деле. Для самого фильма, в котором Роман Супер говорит о «темных сторонах» жизни Эдуарда Успенского («пьянстве, участии в секте Столбуна, конфликте с дочерью и с художником Шварцманом, его страсти к деньгам»), у Усачева не находится ни одного доброго слова: «И еще о лжи и подтасовках: в конце эпизода, где Успенский рассказывает детям страшилки, раздается детский вой. На самом деле дети хохотали как безумные (я хорошо знаю исходный материал), но режиссер и звукооператор „поработали” со звуком. Просто дьявол какой-то, а не детский писатель. И тут же сравнение с добреньким Михалковым, на выступлении которого дети сияют улыбками. Да попробовал бы наш супержурналист что-то такое проделать с Сергеем Владимировичем!» Trigger alert: по ссылке опубликован и фрагмент частной переписки Усачева с Супером, на что, как мы полагаем, не давал согласия уже сам режиссер.
7. На «Кольте» Александр Скидан пишет об «Античных стихах» Елены Зейферт. Вначале критику приходится признать отсутствие прямых параллелей цикла Зейферт с предшествующей традицией осмысления античной лирики, от Михаила Кузмина до Сергея Завьялова. «Перед нами мощный синтез, вбирающий разные поэтические традиции и опирающийся на точное филологическое чутье и знание классического мира». Одним из ведущих мотивов стихов Зейферт Скидан называет мотив метаморфозы, связанной с насилием, войной, захватом территорий: «Автор не морализирует и не расставляет оценок… однако настойчиво присутствующий контекст насилия и порабощения заставляет задуматься о цивилизаторской миссии империи не только под углом хорошо сбалансированного многоязычия / многобожия / многонационального государства… но и под углом колонизаторской культурной политики, оставляющей глубоко впечатанный в телесные практики индивидуумов и народов след».
8. На этой неделе негромко отметили 200-летие Афанасия Фета. В «Российской газете» о его жизни и поэтическом новаторстве разговаривают Павел Басинский и Максим Амелин. Здесь затронуты, пожалуй, все составные фетовской биографической «пластинки» (утрата дворянства и фамилии, гибель Марии Лазич, сочетание в одном человеке тонкого лирика и образцового хозяина: «Когда несколько лет назад чистили пруды в Воробьевке, обнаружилось, что дно их выложено мореным дубом как паркетом, сохранившимся почти идеально»). Осознавал ли Фет свое новаторство? Амелин отвечает: «Выразительность, которая заключалась в музыкальности его стиха, в особой зримости как бы размытых импрессионистических образов, он сознательно культивировал». Современники эту сознательность принимали за корявость — так, Тургенев редактировал фетовские стихи, «срезая» там все, что выходило за рамки его представления о поэтическом.
9. На сайте «Цирк „Олимп” + ТV» опубликована мини-антология шведской поэзии в переводах Надежды Воиновой: тут есть Афина Фаррукзад, о которой нам уже приходилось писать, и Йенни Тюннедаль, Агнес Гернер, Пэр Тёрн, Лидия Прайзович, Йоханнес Аниуру, Ханна Риисагер, Санна Хартнор:
почему же
эти люди
выбирающие жизнь
у моря
выбрали жизнь у моря
они ни рыбаки, ни грузчики в порту
ни акварелисты
в погоне за
сантиментами
к которым располагает море
это был другой народ
теснившийся у лукоморья
другой народ
сложивший жизни и части тел
перегородки кровли
венком вокруг огромного глубокого
неумолимо-серого
Стихи очень разные: от модернистской образности Риисагер до феминистских, напоминающих о стихах Галины Рымбу, деклараций Прайзович. Эти стилистические и формальные различия хорошо чувствуются в русской публикации, что делает честь переводчице.
10. Лауреатом Гонкуровской премии стал писатель и лингвист Эрве Ле Телье: награды удостоена книга «Аномалия», «виртуозный роман, в котором логика встречается с магией». В интервью бельгийской газете L’Echo Ле Телье говорит, что его книга, в которой с пассажирами рейса Париж — Нью-Йорк происходит приключение в духе «Черного зеркала», «Декстера» и «Интерстеллара», — это «мысленный эксперимент», сумевший удивить его самого. В разговоре звучат сравнения не только с кино и сериалами: собеседники вспоминают УЛИПО и Итало Кальвино. Впрочем, Ле Телье говорит, что его задача — освободить читателя от «фрустрации, какую испытываешь при чтении Кальвино». Для читателя Ле Телье становится проводником, который помогает пройти по тексту, полному «игры кодов», до конца — «постепенно соединяя жанры, но сохраняя достаточно отстраненный тон» в рамках одного связного, крепкого повествования. Под конец писатель шутливо излагает свои взгляды на политический момент и объясняет, почему не тащит их в прозу: «Я 15 лет писал колонки в Le Monde… все знают, что я сраный левак-бобо».
11. Эрнест Клайн, автор фантастического романа про игровую виртуальную реальность «Первому игроку приготовиться» (по которому снял фильм Спилберг; далее ПИП), написал продолжение: «Второму игроку приготовиться» (далее ВИП). На сайте The Ringer Зак Крам, вообще-то обычно пишущий о баскетболе и бейсболе, сурово ругает книгу: по его словам, «ВИП» — «воплощение кошмаров, связанных с сиквелами». Клайн пытается нажать «на все те же кнопки», которые обеспечили успех первому роману — и в итоге вновь эксплуатирует ностальгию по старой поп-культуре и непозволительно торопит сюжет, не предлагая ничего нового: «ВИП — практически тот же ПИП, только больше и лучше». Больше предметов, которые нужно собрать, больше жизней стоит на кону. Это, замечает Крам, частый прием в фантастике — взять, например, «Звездные войны», — но эффект от его повторения всякий раз слабее.
Чтобы дать читателю больше, больше, больше, Клайн придумывает способ не выпускать своих героев из виртуальной симуляции, не давать им посетить настоящий мир — так что от «отзвуков реальности», которые могли бы сообщить роману глубину и саспенс, тут почти ничего не остается. Можно было бы ждать от ВИП высказывания о губительности вечной ностальгии, тормозящей творчество. Но единственное такое соображение в книге принадлежит злодею, так что пролетает впустую.
12. Что если взять старые добрые сказки и поменять пол всем персонажам? Получится антология Кэрри Фрэнсман и Джонатана Плакетта «Гендерсвопнутые сказки» — книга, которой, как пишет Сери Рэдфорд в The Independent, можно потроллить на рождество консервативного дядюшку. (Почему всегда в этой роли выступает дядюшка? Что за анклизм?) Где «она» — там будет «он», где «дочь» — там будет «сын», где «Спящая Красавица» — там будет «Спящий Красавец»; все это, по мысли составителей, высвечивает масштаб мизогинии, которая кроется в нашем любимом детском чтении. Книга поначалу показалась Рэдфорд предсказуемой, но одно дело — понимать, в чем фокус, а другое — видеть его своими глазами. Сказки с гендерсвопом вызывают дискомфорт, думать о спятивших под старость похотливых королевах и о молодых красавцах, про которых нечего сказать, кроме того что они красивы, — странно и неприятно. Эта книга, считает Рэдфорд, заставляет посмотреть по-новому на сказочные стереотипы, до сих пор эксплуатируемые «братьями Гримм нашего времени» — компанией Disney.