Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Как вы пришли в книжное дело? В советские времена вы уже были вовлечены в книжную сферу?
Как и все, в качестве читателя. Но основная работа моя была техническая. Учился, а потом работал в ЛЭИСе. И в целом мне это было интересно. Книги — это было хобби. Размеренная советская работа занимала, наверное, 51 процент времени, а книжки — 49. Когда они поменялись местами, я почти не заметил. Шучу, заметил, конечно, но переход не был чем-то принципиальным.
Хобби в каком смысле? Коллекционировали?
Нет, в смысле читательском. Как многие, как все тогда. А потом быстро выяснилось, что за пределами советского книгоиздания существует много чего интересного, оттуда проникает то, что здесь не издают. Не очень заметно для себя я занялся самиздатом, причем цель была — оставить себе экземпляр книжки, к которой захочется потом вернуться. Но в те времена вы не могли снять с книжки одну копию. Вам надо было либо отдать ее машинистке, чтобы она перепечатала, и ей надо будет денежку заплатить, а ей все равно, один экземпляр печатать или пять, стоит это одинаково. Либо надо было проникнуть куда-то на, извиняюсь за диковинное выражение, «электрофотографический аппарат» — это советский предшественник ксерокса. Считалось, что за ними строго следят: как правило, в любой большой организации, где был такой аппарат, он стоял за дверью рядом с Первым отделом. Значит, копий придется делать несколько, остальные надо куда-то пристроить: либо продать по себестоимости, либо начислить себе премию «эффективного менеджера», чтоб еще на сигареты хватило. Заработком для меня это тогда не было. И книги были больше литература, а не политика... В общем, образовалась у меня небольшая, но специфическая библиотека, которая потом пригодилась.
Книжки дорого стоили тогда, в смысле хорошие, не те, что годами стояли в магазине. Хорошие — это которые читать хочется... Что такое 25–30 рублей «на толкучке» за томик Гессе? Ну, считайте так: скромная зарплата — это 120 рублей. Четыре книжки на зарплату. Ладно, 30 — это, наверно, потолок, дороговато; много чего интересного можно было и за 15–20 купить. Западная виниловая пластинка стоила около 30 рублей, какой-нибудь писк моды — до 50–60.
И вот к вам приплывает по сарафанному радио какая-нибудь выдающаяся книжка или папка с копиями. Например, Набоков или Бродский, которого у вас нет. Самый простой способ — отдать машинистке. Электрическая печатная машинка пробивает до семи копий. Остальные — продать знакомым, приятелям, знакомым приятелей, но не кому попало, а только тем, кто на вас не настучит куда не надо. Обычно надежные люди забирали по две-три копии — для себя «и для того парня», которого я в глаза не видел. Хотя на самом деле — читал потом в интервью бывших кэгэбшников — очень похоже, что с середины 1980-х государству это уже стало до лампочки, но привычка к конспирации как к курению.
Они устали, это правда...
Знаю, что у нас загребли и посадили одного переплетчика, я иногда ему на переплет книги отправлял. Лично его не знал, даже не знал, в каком он городе, — это была нормальная практика. Было несколько случаев со знакомыми знакомых, с некоторыми гораздо позже общались.
Итак, когда к вам приплывают книжки и вы их немножко размножаете, раздаете, продаете по цепочке знакомым, то возникает какая-то систематическая деятельность. Из разряда хобби, повторюсь, бизнесом это не было. Но вопрос возникал: не зарабатывать ли на этом деньги? Но тогда растет риск, а бороться с системой у меня не было ни желания, ни времени.
Я правильно понимаю, что речь идет о тамиздате?
О любой стоящей книжке.
А переводом кто занимался?
Переводами занимались те, кому это было интересно. И переведено было «в стол» за эти годы довольно много. В 1990-е годы мы «из столов» по всей стране выгребли немало готовых текстов. Где-то у меня здесь стоит первая книжка Вуди Аллена, которого никто в политике бы не заподозрил, называется «Записки городского невротика, маленького очкастого еврея, вовремя бросившего писать». Она практически полностью составлена из того, что люди тогда переводили без надежды на публикацию. Хотя в той же «Иностранке» как-то проскакивала пара его рассказов.
В общем, были энтузиасты, которые что-то переводили. Тогда я еще не касался фантастики, — а там чего только не переводили! Плохо, криво, были вагоны любительщины — в худшем смысле слова... Потом, уже в «северо-западные» времена, пришлось эту гору немножко перелопатить, но буквально несколько рукописей оказались условно пригодны к изданию.
Через ваши руки как подпольного самиздателя какие книги прошли? Это середина 1980-х, я правильно понимаю?
Первые книжки были, наверное, в 1984-м. А в 1985-м я копировал «1984» Оруэлла. Помню, в Новый год (а наступал 84-й) Василий Аксенов по «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией , или «Голосу Америки», или какой-то из тех трех радиостанций, которые тогда слушали, долго гадал: наступил ли 1984 год или нет. Как и сейчас гадают при каждом политическом потрясении. Метод аналогий всегда хромает. Оруэлл вообще-то писал про Англию, про ее возможное будущее, общественная доктрина Океании — «Ангсоц», то бишь английский социализм, и адресовал он ее в первую очередь своим соплеменникам. Кстати, та копия 1984 года у меня до сих пор где-то тут в шкафу лежит.
«1984» в каком виде к вам попал?
На фотоснимках черно-белых, пришлось их переснять еще раз. Потом провести романтическую ночь в обнимку с фотоувеличителем. Увлекательнейшее занятие, чувствуешь себя очень уютно. Общаешься с вечностью.
Уже на русском?
Книга была переведена и издана по-русски на Западе в пятьдесят лохматом году. Этот перевод и ходил по рукам.
Вы в «Симпозиуме» не так давно делали репринт итальянского издания.
Коллеги, которые раскопали эту историю, говорили, что издана книжка была в Голландии, а в выходных данных стоит Италия. И имя переводчика сейчас уже известно, но я забыл, не держу в голове... В 1980-е на эстетику книжек никто не обращал внимания. К вам попадал искомый текст, и вы впитывали его на 200 процентов. Бродский, например, весь был на машинке. Я Бродского стихи до сих пор не могу воспринимать в каком-то другом виде, кроме машинописи.
Постепенно круг расширялся, потому что когда влезаешь в какой-то процесс, то дальше оно само собой происходить начинает, и вы уже общаетесь с кучей интересных людей. Что-то приплывало с Урала, что-то из Каунаса, из Москвы или Батуми. Довольно увлекательное занятие само по себе: «Здорово! Вот у меня есть такая Кафка. А что у тебя есть интересного?» — «У меня вот...» — так и Набоков приплывал. Я их упоминаю, потому что и Кафка, и Набоков имели потом для меня продолжение. А вот Фрейд (А. К. достает отпечатанную на электрокопировальном аппарате книгу. — А. Ф.), Коля Буций его тогда принес: «А вот это можно для денег сделать». Печатали в подвале Главного штаба на Дворцовой. Печатал солдат-срочник, а потом девушка приходила к нему «на свидание», и тот ей тираж отдавал.
Смотрите, оригинальное издание Фрейда было советским! Государственное издательство, Петроград, 1923 год.
1923 год — совсем другие времена... Меня иногда занимал вопрос: в 1980-х все точно знали, какая книжка запрещенная, какая нет. Но ни я, и никто из моих знакомых никогда не видел этого списка. Все знали, и никто не видел.
Я прочитал в интервью с Тагильцевым, что он был директором книжного магазина, и у него — по должности, получается — был такой список. Но простому смертному узнать, что запрещено, как? С формулировкой «есть мнение»? Что-то мне потом рассказывал мой добрый знакомый, писатель и самиздатчик Гелий Александрович Донской, который сильно пострадал за свою самиздатскую деятельность. Он старше меня и занимался всем этим в другие времена, гораздо более сложные, а общались мы уже в 1990-е.
Как началась ваша профессиональная издательская деятельность в «Северо-Западе»?
Был 1990 год, в стране инфляция, зарплаты прежние, и их уже ни на что не хватает, еще и научную тему закрыли. В какой-то момент, когда стало понятно, что в институте ничего интересного для меня уже не будет, я написал заявление с просьбой поднять мне зарплату в три раза или уволить по собственному желанию. Ответ, наверное, понятен. Тем временем Коля Буций организовал книготорговое предприятие, которое потом превратилось в издательство «Северо-Запад». Раньше мы с ним общались часто — и по самиздату, и без, потом год или два виделись редко из-за моих тогдашних житейских проблем. Потом опять стали общаться, он как-то раз приехал с чистыми типографскими листами первой советской легальной книжки Бродского («Осенний крик ястреба») — май 1990-го, если не ошибаюсь. Мы долго на них смотрели и молча чесали в затылке, пытаясь осознать сию метаморфозу. Я стал заходить к нему в контору, в какой-то раз его коллеги привлекли меня к разборке шкафа — там стояло-лежало то, что предполагалось к изданию. Сколько-то книжек, на мой взгляд, были вполне себе стоящие, но много было и хлама. После этого мне сказали: «Приходи-ка ты к нам». Я к тому времени как раз без работы остался.
Дальше было три интереснейших и тяжелых года, когда, начав в полуподвале, примерно к концу 1992-го «Северо-Запад» стал крупнейшим издательством страны. Хотя на самом деле кто там был крупнейшим, не так уж важно — важно, что одним из крупнейших. Конкурировать приходилось с огромной тогда «Террой» и (сейчас никто и не вспомнит) минским «Эриданом». Основной коммерческой темой тогда были фэнтези и фантастика.
Все три года, для меня по крайней мере, это была работа на погружении. Потому что сегодня надо было организовать книжку в месяц, завтра — две книжки в месяц, послезавтра — 4, и так до книжки в день. Сейчас интересно вспоминать те цифры. «Симпозиум» к концу текущего года, наверное, выпустит 2,5-миллионную книжку, а 3-миллионную я, скорее всего, уже не увижу. На пике работы в «Северо-Западе» выходило 3,7 миллиона экземпляров в месяц. Это было больше половины всего, что выпускалось в Ленинграде-Петербурге. Возникало стойкое обманчивое чувство, будто все это исключительно за счет собственных вложенных усилий и наших замечательных мозгов, а на самом деле, как выяснилось сильно позже, нас нес Девятый вал, хотя и мы на своей лодочке изо всех сил загребали веслами.
И что же было этим Девятым валом?
Книжный бум в стране. Представьте, сколько литературы не выходило в Советском Союзе, и вдруг плотина рушится и можно издавать все! Отсюда и тиражи тогдашние... Вообразите разговор на кухне издательства: вот эту книжку делаем или не делаем? Давайте 100 тысяч на пробу, а дальше как пойдет. Перед нами было чистое полупустое пространство. При этом многие имена были давно известны и покупатель ждал эти книжки.
Еще один момент, который обычно упускают: он плохо формализуется и поэтому стирается. Даже с инфляцией у людей того времени было много оплаченного свободного времени, а бумажная книга была основным носителем информации. Народ читал и обсуждал книжки. У кого-то из здешних прозаиков был такой диалог: мальчик с девочкой очень хочет познакомиться, но не может духу набраться и говорит приятелю: «Она небось грамотная, небось „Шум и ярость“ читала».
Мне, тогда молодому читателю, все это было явлено в формате фэнтези, которое, как мне кажется, «Северо-Запад» открыл для русского читателя. Вот эта прекрасная серия книг в охренных суперобложках. Начали, наверное, с Толкина?
Примерно так. Муркок, Толкин, Ланье, Нортон и т. д. Первые книги уже были, дальше собирать и ставить на ноги эту серию пришлось мне, хотя я совсем не фанат этого жанра. Я перерыл тогда Бог знает сколько библиотек иностранной литературы (интернета, увы, не было, за границу тоже было еще не попасть). Отдельный термин «фэнтези» тогда только-только появился, еще спорили, женского он рода или среднего.
Я помню, сперва появился термин «сказочная фантастика».
Да, был такой временный компромисс, но он не прижился. Из того, что подпадает под жанр из изданного на русском языке в советскую эпоху, я обнаружил всего две книжки: вторую и третью части тетралогии Мэри Стюарт «Полые холмы» и «Последнее волшебство». Действительно хорошая писательница, это скорее историческое фэнтези. У нее очень все предметно. Я из любопытства прошел потом по той тропинке, по которой Мерлин уносил младенца Артура, — все так и есть, только шею свернуть можно.
И кроме этих двух книжек — практически ничего. Ну может быть, с натяжкой можно было отнести еще пяток. Переиздавать нечего, все надо делать с нуля. Обследовали то, что было сделано в любительском жанровом самиздате. Пригодного для издания, даже при капитальной редактуре, тоже было шаром покати. Мне до сих пор запомнилась одна фраза из какого-то «перевода» фантастического рассказа: «Икс сконструировал роботов, предназначенных для гуляния туда-сюда и кругом по земле, соблазняя уже находившихся там машин». Такой вот самостряп... С профессиональными переводчиками поначалу возникла другая проблема: «языка» (лексического пласта) фэнтези по-русски не существовало, и некоторые излагали текст как детскую сказку, а кто-то пытался ориентироваться на язык не относящихся к делу образцов фантастики. Никого не хочу обидеть, однако поначалу были такие сложности...
Но книги должны были выходить, пришлось разбираться в этой теме и формировать серию на год-два вперед. Из подобных серий эта была одной из первых, наиболее систематической и, наверное, самой узнаваемой. И мне за нее не стыдно. Легкий жанр — это, как правило, тяжелая работа.
Полный перевод «Властелина колец» раскопал где-то Вадим Назаров, тогда наш главный редактор. В советские времена «Хоббит» и первый том трилогии были изданы в «Радуге», а второй и третий (уже переведенные В. Муравьевым и А. Кистяковским) почему-то легли на полку. Неведомо почему. В результате перевод Н. Григорьевой и В. Грушевского стал первым полным. Огромный такой том получился... Толкиновский бум в стране начался еще после выхода первого тома, а тут Толкину как раз сто лет исполнилось. Мы все это потом переиздавали и как трехтомник, и как в шеститомник, и в мягких обложках в коробочке, и т. д. Потом даже подготовили квазиакадемический четырехтомник, но вышел он, не меняя ни одной запятой, уже в «Азбуке».
Разбираться во всем этом было интересно. Параллельно с фэнтези выстроилась серия классической фантастики — жаль, что многие ее тома так и не дошли до издания... Видите ли, «Северо-Запад» было явление в пространстве и времени. Пространство — это разваливающийся СССР с не развалившейся еще до конца книготорговой системой плюс стихийно образующейся новой, а время — это всего три года. Нам всем по 25+ было, и работать приходилось в бог знает каких условиях. Представьте, вам нужно организовать работу 30–40 человек, а у вас в конторе даже нет телефона! Сейчас представить себе трудно. Но это про подготовку книг, в остальных «департаментах» было ничуть не легче. Например, покупка бумаги по бартеру. Мало того, что комбинаты то работали, то не работали, был дефицит бумаги — при тогдашней инфляции многие вещи вообще не хотели отдавать за деньги. Некоторое время этим у нас занимался Саша Дыбаль, который умудрялся менять какие-то продукты на машины, машины — на бумагу. В результате этих сумасшедших обменов — я бы за такое никогда не взялся — у нас в издательстве однажды оказалось дикое количество коробок с обувью, целая большая комната...
В 1989-м, да и в 1990 году при попытке сдать книжку в печать в типографии вы еще могли нарваться на вопрос: «А кто вам разрешил?» Непросто было объяснять, что спрашивать уже некого. Госиздательства все еще получали бумагу по распределению и по утвержденной когда-то цене. У меня случайно остались в памяти цифры конца 1990 года: «Лениздат» получал бумагу по 150 руб. за тонну, а мы покупали ее на «свободном рынке» (он же дикий базар) по 7,5 тыс. руб. Не дай бог ваша книжка выйдет одновременно с госиздательской: что по себестоимости и по цене будет? И рискуете вы не тысячей, а ста тысячами экземпляров. Но пересечения все равно случались, приходилось прилагать некоторые разведывательные усилия, чтобы этого избегать.
Помню, что в 1990-е годы книгу в основном можно было купить на лотке. Лотки были у каждой станции метро, но я не думаю, что они покрывали объемы издательства. Как же происходил сбыт?
Советская система книготорговли еще существовала, но уже в разрозненном состоянии: один магазин мог «коммерциализироваться» и вполне себе бодро торговать, другой — находился в полном ауте, потому что там никто не понимал, куда двигаться. Если можно, лирическое отступление... Несколько лет назад зашел один знакомый, с которым мы много общались во время дефолта 1998 года. Пришел с дочерью, ей было лет 12-13. Мы незаметно сползли в воспоминания, а его дочь — хорошо воспитанная, взрослых не перебивала — в конце задала вопрос: «Но если в августе-сентябре дефолт, что ж вы заранее, летом, не подготовились?»
Потому что было сказано твердо и четко: девальвации рубля не будет. И все верили!
Инфляция была постоянным фоном. Все время приходилось менять рубли на доллары и обратно. У покупателей был такой прием: вышла книжка — магазины ее некоторое время сознательно не берут, пускай она инфляционно немножко подешевеет. И цены приходилось менять каждый месяц. Трудно представить, сколько всего полезного можно было бы сделать вместо этой обезьяньей переоценки ценностей.
Тем не менее, как бы хреново ни работал один или другой магазин, это все еще была система огромной емкости.
То есть вы считаете, она была лучше, чем сейчас?
С нынешней ситуацией даже сравнивать не стоит. Но если все же сравнить какой-нибудь последний год более-менее нормальной работы книжной отрасли, скажем 2008-й, с 1990-м, то за этот период (грубо) тиражи упали в сто раз, гонорары — в десять. Падение в сто раз — это, в частности, обрушение советской торговой системы. На ее обломках стало возникать то, что мы сейчас имеем и представляем сами, но дело в том, что это единичные элементы бывшей плотной структуры. Повторюсь: сколь угодно плохо работающей, но работающей. Особенно в провинции, что важно. У нас заведовал торговлей Василий Сташенко, продавец по призванию, который умудрялся контейнерами отправлять книжки в Сибирь, на Дальний Восток, на Камчатку. И это во времена, когда кроме предоплаты вариантов не существовало. Как вы в те времена отправите товар на Сахалин на реализацию, а потом получите деньги обратно?
А какие магазины были в Петербурге?
Здесь были магазины, которые уже никто не помнит, но вполне тогда успешные. Например, магазин «Шанс» на Садовой. Он очень живенький был, и только за счет того, что там были толковые администраторы. Или «Техническая книга» на Пушкинской. При том, что она называлась «технической», с ассортиментом там было все неплохо, и народ туда шел. Частные магазины уже были, но конкретно не вспомню. Лоточников было много.
А торговля с колес?
Я тогда занимался организацией подготовки, торговли нашей совсем не касался. Население издательства было больше ста человек, каждый занимается своим. Плюс отделы в «Северо-Западе» были сильно разнесены территориально. Торговый был около Дворцового моста, склады — на улице Уральской, а я обитал на Шпалерной в Доме писателя, который потом сгорел.
Вы работали редактором отдела зарубежной литературы?
Я был заместителем главного редактора по зарубежной литературе. Главным редактором был Вадим Назаров, который в целом определял, куда плывем.
Каким образом удавалось связаться с агентами, авторами, заполучить книги на перевод? Вы говорите, даже телефонов не было...
Тут небольшая предыстория: СССР присоединился к Женевской конвенции по авторским правам 27 мая 1973 года. Точнее, присоединился он раньше, но она начала действовать с этого дня. Все изданное до этого дня за пределами страны не охранялось здесь, и все изданное здесь, наоборот, не охранялось там. Правильно это или неправильно, справедливо или несправедливо — но это понятно. Были исключения: по каким-то причинам существовали двусторонние договоры по взаимной охране с Австрией и Швецией, единственными из капстран. С соцстранами было так же, как с ними, но тогда соцстраны мало кого интересовали. Как следствие, сначала осваивали то, что написано до 1973 года. Глядя из 1993-го — это не так и давно. В тогдашнем обиходе это называлось «доконвенция» и «постконвенция».
В Советском Союзе был ВААП — Всесоюзное агентство по авторским правам, крайне блатное место, простые смертные там не работали. Тогда план любого издательства страны утверждался на министерском уровне. Кстати, так исключалась проблема пересечения наименований. Особо привилегированные издательства вроде «Радуги» и «Прогресса» по утвержденному плану отправляли заявки в ВААП, а тот связывался с литагентами или издателями на Западе, заключались договоры, платились авансы (по курсу 67 копеек за доллар). В итоге на Западе образовалось несколько литагентств, которые стали специализироваться на работе с Советским Союзом, а потом с Россией — при наших тиражах для них это был золотой век. Яркий пример — агентство Эндрю Нюрнберга, работающее до сих пор. Но мы уже разбирались сами, разумеется, без всяких ВААПов. Когда стало возможно ездить на западные ярмарки, в первую очередь во Франкфурт, там обо всем и договаривались. А теперь уже и ярмарки для этого не нужны.
Расскажите, как закончился «Северо-Запад». Почему он всего три года протянул?
В 1993 году во всей отрасли стали падать тиражи. Осенью случился очередной приступ инфляции, от которого карманы у людей затрещали уже сильно. В стране закончилась вторая волна книжного бума. Первой волной можно считать 1987–1989 годы: повальное чтение, в первую очередь периодики — «толстые» журналы, всякие «Огоньки» и т. п. Обеспечивали эту волну еще госконторы. А «Северо-Запад» погубили, как обычно, амбиции, эмоции и т. д. Когда Коля Буций надолго попал в больницы, а Вася Сташенко умер, заменить их оказалось некому. Остальным частные интересы оказались дороже, чем сохранение построенного. В принципе, все по схеме развала Союза.
Буций, получается, был скрепляющим раствором для всех?
Он был основателем и безусловным лидером этого дела. Кстати, в «Северо-Западе» мы с ним общались мало. Наверное, это было и к лучшему: не путались личные и рабочие отношения. Да и, признаться, некогда было, темп был такой.
Оставим «Северо-Запад». Расскажите, как начался «Симпозиум».
«Симпозиум» начался, потому что «Северо-Запад» закончился. Производство в «Северо-Западе» остановилось в конце 1993-го — начале 1994-го. Спорадически еще что-то выпускали. Издания «Северо-Запада» 1994–1995 годов существуют, но, как правило, все они были подготовлены раньше. Год прошел в полупараличе, но потом стало понятно, что ждать уже нечего. У меня практически не было никаких других вариантов, потому что наработок и обязательств осталось столько, что хватило бы еще на два-три издательства... Пару раз мне предлагали продать мою записную книжку за вполне приличные деньги, потому что там были телефоны и адреса, скажем так, значительной части интеллектуального ресурса страны. И как с такой записной книжкой бросить это занятие?
В «Симпозиуме» выходила интеллектуальная литература. Жанровой вы больше не занимались.
Я и сейчас с большой симпатией отношусь к фантастике и фэнтези, но это никогда не было областью моих увлечений. А эти книжки мне ближе.
Какие первые титулы были выпущены в «Симпозиуме»?
С концом «Северо-Запада» осталась недоделанная серия «Экслибрис». Многие книги были почти готовы или проговорены с авторами и переводчиками. И планов там было много... Что вы будете делать, если у вас на руках полуготовое собрание сочинений Кафки? Выбросите? Вряд ли. Вот он стоит, Кафка, четыре тома, которые изначально затевались еще в «Северо-Западе», но были сделаны уже в «Симпозиуме». Семнадцать книжек «Экслибриса» вышло в «Северо-Западе» и около 40–50 в «Симпозиуме». Вот там стоит Джон Донн в двуязычной поэтической серии. Она тоже прервалась и уже здесь была закончена. Есть некое чувство завершенности. Набоков тоже начался в «Северо-Западе», но тогда был еще на подводной стадии.
Каким тиражом Кафка вышел?
Около пяти тысяч, не помню, были ли переиздания. Пять тысяч — это обычный тираж для такой литературы на границе 1990-х и 2000-х годов.
А как получился у вас Умберто Эко?
«Имя розы» впервые выходило в «Иностранке» (журнале), потом в 1989 году однажды книжкой. Из-за этой книги мы встретились с Еленой Костюкович, прежде были знакомы только заочно. Она уже жила в Италии, но регулярно приезжала в Москву. Мы как-то очень быстро обо всем договорились, потом настроили еще планов и лет десять воплощали их в жизнь. «Имя розы» было переиздано, потом был «Маятник Фуко» — огромная книжка, сложнейшая для перевода, но несложная для чтения, она просто своим весом пугает. На презентацию приехал сам Эко, это май 1998 года. Его приезд действительно стал событием. Администрации Санкт-Петербурга удалось объяснить, что Умберто Эко — это нечто большее, чем «гость нашего города», приезжает национальное достояние Италии. Законодательное собрание организовало нам замечательную экскурсию по Мариинскому дворцу, потом по плану была лекция в газетном зале Публички. Мы с Еленой ходили по дворцу и сильно переживали, придет ли вообще кто-нибудь на его выступление. То есть кто-то, конечно, придет, но... В итоге публики набилось столько, что кто-то задницей выдавил стекло. Я воспринял этот звук как фанфары. В Доме книги Умберто долго подписывал книжки, подписал даже пиратское украинское издание. Читатели не заметили, что в Доме книги ему стало плохо с сердцем, но, слава Богу, все обошлось.
В эти несколько дней в разговорах не раз возникало «в следующий приезд...», и это казалось само собой разумеющимся. Но следующего приезда уже не случилось. Мы несколько раз виделись потом во Франкфурте, но уже не в Петербурге. Не могу забыть газетную заметку Виктора Топорова по поводу приезда Умберто, вернее ее название: «Умные в городе!».
Что потом случилось с издательством «Симпозиум»? Почему права, например на Эко, ушли в «АСТ»?
С издательством-то ничего не случилось. Правами на издание Эко распоряжается (распоряжался) не он сам, а его итальянский издатель. Когда у нас истекли договоры (они всегда имеют сроки), по новым условиям мы не договорились. И итальянцы выставили романы на аукцион. Тогда за права стали бороться «Эксмо» и «АСТ», и, по слухам, ставки взлетели до небес. Так тоже бывает.
Мы сильно ужались в 2006–2009 годы по разным причинам — и внутренним, и внешним. В 2007 году были планы вывести историческую тематику в отдельное подразделение под названием «Александрия», но кризис 2008—2009 годов смешал карты, теперь у нас просто две вывески.
Затем долбанул 2011 год, когда файлы в сети стали оказывать существенное влияние на продажи. Тогда в моду вошли букридеры, и их было продано около миллиона. Букридеры вскоре вытеснили планшеты, но это был год дезориентации, не только у нас — у многих. Стало непонятно, как на фоне бесплатной раздачи в интернете продавать то же самое за деньги. Капитализм в расходах, коммунизм в доходах. Знакомые программисты по моей просьбе сделали тогда оценку, что на один наш проданный экземпляр в сети тогда скачивалось примерно 4,2 экземпляра. Продажа файлов, они же «электронные книги», экономически ничего не компенсирует, даже отдаленно.
Как ощущает себя «Симпозиум» сейчас?
Мы работаем в минимальном составе. Фактически себе на зарплаты. И есть сильное чувство дежавю, все похоже на конец 1980-х: вы что-то делаете, а внешняя среда ухудшается на полградуса каждый день, экономические тучи сгущаются, и хрен знает, что впереди... Думаю, в будущих учебниках истории, период 2009–2020-х годов назовут «Великая Ползучая депрессия». Ну а с марта 2020-го и по сей день — это уже другая песня.
Но вам комфортно сейчас заниматься издательством? Чувствуете, что получаете то, что хотите?
Один мой знакомый (англоязычный) как-то долго вникал в то, чем я занимаюсь, и сказал: «Ты знаешь, у тебя full-time hobby». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный, как сказал бы Бродский. Мне уже, наверное, поздно менять занятие. Конечно, я хотел бы стать садовником. Оставить издательство коллегам, поливать цветочки и ходить между кадок. Но, боюсь, не получится, да и тут осталось еще довольно много интересного, лет на пятьдесят хватит.
В последние годы мне понравилось ездить на книжные ярмарки. Полная противоположность работе с книжками. Общаться с обыкновенными посетителями, формулировать простыми словами сложные вещи. Потому что читателя можно сколько угодно выдумывать, а вот покупателя выдумывать не надо — он такой, какой есть, во всем своем ужасе и прелести. Этой осенью на ярмарке в Челябинске я рассказал анекдот из книжки Умберто Юльевича «Поиски совершенного языка» — про шведского ученого, который в XVI, кажется, веке потратил много лет на прояснение вопроса, на каком языке Бог говорил с Адамом. И пришел к выводу, что Бог с Адамом, конечно же, говорили по-шведски, не исключая, что Адам с Евой могли говорить по-французски. На что получил категорический ответ, что информация у меня устаревшая и уже доказано, что Бог с Адамом говорили по-башкирски.
В общем, не могу сказать, что у меня совсем уж пессимистичный взгляд на будущее. Мы обитаем в экологической нише, которую кто-то когда-то назвал «рентабельным чаепитием»... Я могу иногда сказать себе, что снова занимаюсь самиздатом. Нынешнее книгоиздание все больше становится на него похоже.