Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Михаил Коршунов родился 19 ноября 1924 года в Бахчи-Эли: тогда это было село под Симферополем, сейчас — городской район. Позже он рассказывал:
«Затерянная на дальней-дальней симферопольской окраине одноэтажная, из ракушечника под красными черепицами, пестро многоязычная слобода. Там родились мои родители и я появился на свет. Моя Бахчи-Эль всегда летняя. Вольная, босоногая. Шелковица спеет и падает в теплую пухлую пыль, ребятня бегает и растаптывает, ноги становятся чернильного цвета. По крышам ходить опасно — можно провалиться или трубу сломать, — такое все ветхое, а на чердаках летучие мыши живут и обязательно что-то спрятано интересное».
В 1930-е годы семья Коршуновых перебралась в Москву и получила квартиру в Доме на набережной: отец Михаила был инструктором ВЦИК, позже — председателем правления «Интуриста». Коршунов учился в одном классе с Юрием Трифоновым, впоследствии тоже известным писателем. Именно Миша Коршунов — Михикус, как звали его друзья, — станет прототипом Химиуса, героя трифоновской повести «Дом на набережной». Еще одним их одноклассником был Лев Федотов, много лет спустя прославившийся благодаря дневникам, в которых сделал удивительно точные прогнозы событий будущего.
Склонность к писательству Коршунов стал проявлять рано: когда ему было тринадцать, они с Федотовым начали сочинять приключенческий рассказ про инженера, изобретшего секретный аппарат. Творческие разногласия юных соавторов остановили работу.
В годы Великой Отечественной Коршунов записался добровольцем в Красную Армию, но попал не на фронт, а в авиаучилище, после которого поступил в Военно-воздушную академию. В 1945 году его перевели в МГИМО, который он вскоре оставил и перешел в Литературный институт имени Горького. Он ходил на семинар к Паустовскому, о котором позже рассказывал:
«К себе в семинар он мог принять по одной-двум фразам. Человек притащил ему, скажем, толстую-претолстую рукопись, а в ней „мусору“!.. А Паустовский вдруг различит в этой груде „золотую пылинку“... У меня, например, одна-единственная была фраза в рассказе „живая“: там мать и дочь плакали, и дочь вытирала слезы то на своих щеках, то со щек матери — и Константин Георгиевич меня взял... <...> О творческом семинаре Паустовского Юра [Трифонов] после сказал: „Мы старались понять не то, как строить фразу, делать концовку, а как строить жизнь, делать судьбу“».
Вместе с Коршуновым на семинаре у Паустовского учились Трифонов, Владимир Тендряков, Юрий Бондарев, Григорий Бакланов... В конце 1950-х Паустовский в статье «Кому передавать оружие?» скажет о молодых советских литераторах, упомянув несколько конкретных фамилий — в том числе и Коршунова:
«...это уже крупный костяк литературы наших дней. Они не предадут нашу литературу неправде и трусости, не обменяют ее благородство на собственное благополучие. Мы верим им. Мы любим их и знаем, как говорят старики, что теперь-то мы можем умирать спокойно».
Еще в студенческие годы Коршунов опубликовал в журнале «Молодой колхозник» и альманахе «Молодая гвардия» несколько рассказов для «взрослого» читателя. Видимо, эти первые произведения получились не очень удачными: позже они не переиздавались, да и сам Коршунов о них почти не вспоминал. Однако в написанный сорок лет спустя роман «Автограф» он вставил любопытную отсылку. Один из героев книги — немолодой писатель Артем Йорданов, в жизнеописании которого узнаются детали биографии самого Коршунова. И вот:
«Когда у Артема был опубликован первый в жизни рассказ — в журнале „Молодой колхозник“, — Тамара купила десяток номеров и выстелила ими пол в комнате, сделала ковровую дорожку. Артем пришел и засмеялся. Он был тогда молод, и Тамара была молода».
Вскоре Коршунов по совету Паустовского переключился на детскую литературу. С начала 1950-х годов его рассказы и повести печатались в журналах, в 1953-м вышел первый сборник. К концу десятилетия он уже стал известным детским писателем. Но рискну высказать мысль, что рассказы, повести и романы Коршунова — ничуть не менее «взрослые», чем «детские». Прежде всего обопрусь на собственные впечатления. Впервые я читал Коршунова лет в двенадцать. Было интересно. И вот сейчас, тридцать лет спустя, стал перечитывать те же самые книги. И снова интересно. Только теперь обращаешь внимание на нюансы взаимоотношений героев и особенности их психологических портретов, которые в детстве не привлекали внимания, оставались непонятыми...
Коршунов действительно много внимания уделял психологии своих персонажей. Он умел показать мир глазами ребенка. Вот мальчик Гарька едет с дядей Леонидом Аркадьевичем в электричке на дачу:
«Покончив с яблоком, перестал болтать ногами и завел разговор со стариком соседом: попросил у старика примерить его очки, потому что они были в тяжелой роговой оправе и имели гораздо более внушительный вид, чем очки Леонида Аркадьевича — маленькие, с тонкой металлической окантовкой.
Старик очки дал.
Гарька напялил их, но ему не понравилось: было мутно видно, а он думал, что будет как в бинокль».
Коршунов умел проникнуть в психологию не только другого человека, будь то взрослый или ребенок, но даже и собаки:
«Лают собаки от двора ко двору. Ближе, ближе. Ходит почтальон или инкассатор, снимает показания с электрических счетчиков.
Наш Эрик тоже знает, почему лают. Вылазит из конуры, ждет своей очереди. Он прекрасно знаком с почтальоном и инкассатором. Но лаять надо. Таков порядок. Будет лаять незлобно, не натягивая цепь».
Есть такая спортивная шутка: сначала футболист играет плохо и просто, потом плохо и сложно, потом хорошо и сложно — а когда, наконец, выучивается играть хорошо и просто, приходит время заканчивать карьеру. С некоторой долей условности подобную классификацию можно применить и к писателям. Коршунов писал хорошо и просто. Психологизм, меткие штрихи, точные лаконичные характеристики:
«Есть в классе еще одна Лена. Похожа на жирафчика. Глаза удивленные, ласковые. Ее любят и немножко жалеют, потому что любят ее все и никто не любит так, чтобы один».
Или:
«Пунченок — его помощница. Она самая юная в корпусе. Все ее звали по фамилии, потому что есть такие удивительные фамилии — Пунченок, Леваненок, — звучат будто имена».
Коршунов писал о серьезных вещах — о внутреннем мире человека, о взрослении ребят, о хрупкости человеческих отношений и счастья. Но выходило у него легко, без назидательности и дидактичности. Его рассказы и повести получались поэтичными:
«Нравилось нам встречать теплоходы. В море темно и пустынно, а небо переполнено звездами — похоже, будто там выпал снег.
Вдруг далеко на горизонте приходит в движение созвездие. Начинает приближаться к Ялте, постепенно отрываясь от горизонта, глубже вплывая в темноту моря.
— Теплоход! — заявляет Вадим».
Даже о совсем уж непоэтичных вещах — например, о производственном процессе на металлургическом заводе — он умел написать красиво:
«Руки ходили ритмично и легко... Шлак падал в огромную шлаковницу раскаленными хлопьями. Оранжевый талый снег. Сережа будто забавлялся им, ловил оранжевые хлопья, лепил из них в шлаковнице сказочную башню, которая, остывая, делалась таинственно красной и время от времени выпускала из своих недр красные облака».
Диапазон Коршунова был широким: от феерических, искрометно озорных вещей (таковы, например, невероятные повести, собранные в книгу «Школьная вселенная») до совсем грустных: «Таня Бибина», «Несчастье», «Последняя охота». Но Коршунов был человеком со светлым мироощущением: даже о грустном он обычно писал так, что получалось жизнеутверждающе, даже несмешные его книги были почти всегда проникнуты хорошим, добрым юмором. А уж о книгах смешных и говорить нечего:
«Попробуй не остановись и в изумлении не открой глаза, а потом и рот. Рот, он всегда открывается от изумления, хочешь ты или не хочешь. При конструкции школьника так было задумано, и бесполезно с этим бороться. Вообще со многим бесполезно бороться: со шнурками, чтобы всегда были завязаны, с шапками, чтобы всегда были ровно надеты, с портфелями, чтобы всегда были целыми».
«Писатель должен глубоко проникать в жизнь!» — наставлял молодежь герой Владимира Басова в фильме «Я шагаю по Москве». И хотя прозвучали эти слова в гротескной сатирической сценке, сам-то тезис верный. Коршунов проникал глубоко. Он много путешествовал, разговаривал с людьми. И отовсюду, где бывал, привозил рассказы, как сам признавался в одной из книг. А в середине 1960-х он отправился в экспериментальную московскую школу № 91 — и целый год провел за партой вместе с первоклассниками: смотрел, как они учатся, думают, разговаривают. Итогом этой «творческой командировки» стала повесть «Сентябрь + сентябрь».
Причислить книги Коршунова ко «взрослой» литературе мне позволяет еще одно обстоятельство. Едва ли не главный их посыл — напоминание о том, что в любом возрасте необходимо сохранять частичку детства в душе, что и взрослому важно оставаться немного ребенком и почаще забывать о солидности, положенной ему по возрасту и должности: не зря на первых же страницах «Трагического иероглифа» мы знакомимся с директором школы, который каждый день лазает по канату в школьном спортзале и не стесняется во время своих упражнений разговаривать с подчиненными откуда-то из-под потолка.
Но ведь такое напоминание нужно именно взрослым: дети и так дети. Это взрослым нужно помнить о том, что счастье «бывает во всем: в круто посоленном куске житного хлеба, в игре в лапту или чижика, в разгуливании босиком по росистой утренней траве, в кислых, еще зеленоватых яблоках, в подслушивании в лесу птичьих разговоров...»
Это им нужно вспоминать, как в детстве пытались добежать до конца дождя, чтобы:
«Увидеть стену, которая поднимается от земли до самого неба и вся сделана из дождя. И чтобы из этой стены выйти к солнцу, к сухим листьям и к сухой траве, а потом снова войти в дождь, к мокрым листьям и к мокрой траве.
Кончается одно и возникает совсем другое.
<...> Летящая вода разбивала солнце на мелкие капли, и солнце летело на землю — красное, синее, фиолетовое».
Отношения человека со своим детством — тема сложная. Одна из любимых моих вещей Коршунова — повесть, которая так и называется: «Я слушаю детство». Она автобиографична: писатель вспоминает о своем довоенном крымском детстве и в самом конце рассказывает, как спустя двадцать лет приехал в Бахчи-Эль на стареньком трамвае, с которого можно соскочить прямо на ходу. За это время Бахчи-Эль уже стала городом. И вот он пишет:
«Я остановился возле почтового ящика. Он был на прежнем месте. Висел на двух загнутых кверху гвоздях. Щель для писем прикрыта металлическим козырьком.
Я сорвал на обочине дороги ромашку и бросил в ящик. Все еще на что-то надеялся.
Вот поверну сейчас за угол и увижу степь, нашу улицу, гранитный камень, церковь вдали.
Повернул, но ничего этого не увидел. Высокие постройки заняли степь, закрыли улицу. Гранитный камень исчез. Церкви тоже не было».
А может, и не нужно было вовсе приезжать? Заклинал же Геннадий Шпаликов:
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Известно, что Марк Шагал, посетив в 1973 году Советский Союз, отказался съездить в родной Витебск. А вот Коршунов приехал в свою Бахчи-Эль. Правда, и заключил после этого:
«... приехать в свое детство нельзя, даже на старом трамвае».
Приехать нельзя. Помнить о нем и беречь в себе его частичку — можно.
В 1985 году вышел уже по-настоящему «взрослый» роман Коршунова «Автограф». Его герои уже не дети, не подростки, как в большинстве предыдущих произведений писателя. Но сама книга — о том же, что занимало Коршунова и раньше: о человеческих отношениях, о поиске себя, своего места в жизни.
«Старик говорил Тамаре — каждый человек рано или поздно проводит переоценку жизни, и не смерть — жизнь есть испытание мужества. У каждого должно быть немного плохой погоды».
Коршунов обращался и к документальному жанру: например, в 1960-е он опубликовал «Крымскую записную книжку», а в 1990-м вместе с женой Викторией Тереховой, с которой прожил вместе больше пятидесяти лет, издал сборник очерков «Мальчишник» — о Пушкине, Лермонтове и удивительных совпадениях в их судьбах. Позже у них выходили книги «Тайна тайн московских» и «Тайны и легенды Дома на набережной».
«Ветер в тот год гонял по нашим обширным дворам обрывки газет, страницы, выдранные из книг и журналов, пустые почтовые конверты, а то и просто чистые листы бумаги. Их выдувало из начисто опустошенных квартир сквозь раскрытые балконные окна и двери».
Тот год был — тридцать седьмой.
Михаил Коршунов умер в 2003 году. В советские годы его издавали много: одних только книг вышло больше тридцати, а сколько еще журнальных публикаций... С тех пор ситуация переменилась. Другим его коллегам повезло больше: в книжных и сегодня легко найти свежие издания Алексина, Крапивина, Барто, Маршака, Михалкова, Чуковского... А Коршунова практически нет: последние переиздания его книг датированы 2017–2018 годами.
Жаль.