Кража книги — преступление специфическое, с налетом романтизма. Особые роль и статус книги сформировали к нему более снисходительное отношение, чем ко всем прочим хищениям. Многие скрывают тайную тягу к присвоению библиотечных книг эвфемизмами «забыл сдать», «оставил себе». Библиотекари порой стыдливо замалчивают проблему, заменяя прямое именование воровства туманными формулировками «просроченная книга», «отсутствующее издание», «книги нет на месте».
Богослов, педагог, серьезный коллекционер — может ли такой человек быть книжным вором? Еще как может, и не только вором, но и грабителем, и даже жестоким убийцей. Например, именно таким набором преступлений прославился пастор Иоганн Георг Тинниус. Мотивом его злодеяний была не нажива, а библиомания — болезненная страсть к книгам.
«За деньги». Основоположники
А вот книжные воры, которые не «по любви», а «за деньги», чаще действовали не жестоко, а беззастенчиво. Скажем, работавший в России немецкий доктор философии и словесных наук Христиан Фридрих Маттеи имел безупречную репутацию серьезного ученого и честнейшего человека, покуда в 1789 году Николай Карамзин не узрел в дрезденской библиотеке список трагедии Еврипида и не припомнил, что уже видел ее в Москве. Но сам факт кражи был доподлинно установлен только через сто лет, когда выяснилось, что Маттеи присвоил и выгодно перепродал около 60 палеографических редкостей из российских библиотек.
Не менее дерзок был Джеймс Орчард Холливел — одурачивший библиофильское сообщество 18-летний хлыщ, выпускник престижнейшего Тринити-колледжа в Оксфорде. Звезда Холливела взошла в 1839 году, когда он, принятый в Общество антикваров и Королевское сообщество, начал потихоньку таскать из альма-матер ценные манускрипты и продавать на аукционе Сотби. Изгнанный из научного общества и разоблаченный прессой, Холливел упорно отрицал вину, и дело было замято. Полностью расследована эта неловкая история была только в 1948 году; журналист «Лайрери» констатировал: «Сделав все, чтобы подвергнуть этот факт сомнению, я вынужден подтвердить, что он крал рукописи из колледжа».
Книжные столы и читательские места
с противокражными цепями
в Ватиканской библиотеке Laurentiana,
рис. 1899 года
Фото: commons.wikimedia.org
Как и коллекционирование, и подделка книг, книжное воровство часто бывает сопряжено с вандализмом. Отдельную категорию книгокрадов составляют воры книжных миниатюр, а также map rippers — похитители древних карт и планов, которые варварски изымались из книжных переплетов. Огромный ущерб Ватиканской библиотеке нанес профессор Рапизар, вырезавший миниатюры из древних манускриптов и пытавшийся их сбыть итальянскому Министерству общественного образования.
Уродованием книжных раритетов отличился и граф Гильельмо Либри, попечитель всех французских государственных библиотек. Этот с виду неопрятный и странный в манерах господин (он носил широкий плащ, в складках которого прятал похищенное) насобирал себе солидную коллекцию ценных артефактов, вырывая из книг ценные страницы, которые пускал на продажу или выставлял в качестве редких экспонатов. В 1866 году он поместил добытые книги в 18 ящиков и удрал на корабле в Англию. И пока французы составляли каталог похищенного, граф устроил англичанам аукцион краденых книг. Либри считается основателем воровства дорогих изданий как отдельной криминальной отрасли.
Потрошение библиотеки Труа, ранее оприходованной Либри, через некоторое время продолжил ее директор Огюст Арман. Фирменным фокусом Армана было «невключение» отдельных книг в главный каталог. Фокус работал 30 лет, пока ловкого человека не вычислил библиотечный сторож, а затем уже эксперты уличили его по сохранившимся карточкам.
Едва ли с меньшим размахом шло книжное воровство в России. Здесь особо преуспел еще один немец, доктор богословия Алоизий Пихлер, работающий сверхштатным библиотекарем в Публичной библиотеке Петербурга. За три года усердных трудов (1869–1871) он получил орден Станислава II степени и 4,5 тысячи украденных книг впридачу. Добычу выносил в сюртуке с потайным карманом-мешком изнутри, для пущей конспирации круглый год носил широкополое пальто. Дотошный библиограф Собольщиков изобличил его, прибегнув к уловке: попросил швейцара почистить дорогому гостю запылившийся макинтош — и в нем обнаружили «Сочинения святого Амвросия» 1686 года издания.
По той же схеме, что и Пихлер, «работал» помощник заведующего библиотеками Зимнего дворца Леман, который обобрал самого государя императора. Начав с воровства старинных монет и медалей, Леман умыкнул и продал букинистам немало книжных редкостей из собрания, приобретенного Николаем II у князя Лобановского.
По любви: зачитывальщики
Воровство процветало не только среди алчных сотрудников библиотек, но и среди одержимых коллекционеров, поймать которых было значительно сложнее. Так, описывая богатейшее собрание библиоредкостей купца-старообрядца Алексея Хлудова, выдающийся книголюб Андрей Попов совмещал полезное с приятным: втихаря присваивал хлудовские экземпляры.
Воруя друг у друга, библиофилы шли на всяческие ухищрения. Заказывали кражи нужных книг домушникам-профессионалам. Входили в сговор с продавцами книг вразнос, которые покупали краденый товар (на жаргоне он назывался «темным»). Для подмены книг иногда переклеивали обложки или помещали блок более ценного издания в переплет менее ценного.
Нельзя сказать, чтобы с воровством книг не боролись, — иной раз даже войны за прибыль проходили под эгидой борьбы за чистоту книготорговли. В первом десятилетии прошлого века крупные книготорговцы воевали с мелкими букинистами. Акулы вроде Луковникова и Карбасникова подозревали букинистов в торговле крадеными книгами и призывали не давать скидок на закупку книжных новинок тем, кто не состоит в Обществе книгопродавцев. Тогда, мол, букинисты перестанут их брать, и сразу станет ясно, что всякое всплывшее в букинистике новое издание — ворованное.
Еще одна категория книжных воров — это те, кто одалживал книги и попросту предпочитал не возвращать. В очерке 1843 года журналист Николай Иванчин-Писарев дал им определение зачитывальщики и возмущенно констатировал: «Не истратив ни рубля на свое образование, они и библиотеки свои составляют даром».
Невозвращение вроде как бы и не воровство? Об этом рассуждал еще Михаил Михайлов в эссе «Старые книги» (1854): «Гривенник, который у вас заняли, постараются вам при первом случае отдать; книгу же... ведь книга не деньги, хоть и стоит их. „NN не платит мне долга” — нехорошо. „NN зачитал мою книгу” — ничего. <…> Ни на одном языке нет слова, которое выражало бы так грациозно понятие, заключающееся в слове зачитать».
Помимо пронырливых друзей, книги частенько заныкивали слуги в качестве «прибавки к жалованию». Тот же Иванчин-Писарев однажды не досчитался трех томов Шатобриана и двух — герцогини д'Абрантес. А через месяц обнаружил их в лакейских вещах. В покаянной речи слуга объяснял: «Виноват, я надеялся, истратив годовое жалование, иметь что-нибудь в запасе. Знай, что за каждый том я могу выпить стаканчик».
Роман о розе
Современные книжные воры и романтизирующие их бытописатели любят упоминать, что среди книгокрадов значится немало выдающихся личностей: Джордж Вашингтон, Сэмюэль Джонсон, Жан Жене… При этом нынешние масштабы похищения книг ничуть не уступают прежним.
В 1990-е годы мировой знаменитостью стал американец Стивен Блумберг по прозвищу Книжный Бандит. Для составления коллекции из 23 600 изданий с целью «спасения книжных редкостей от заговора государства» этот шизофреник-клептоман обобрал 286 университетов, магазинов и библиотек. Долгие годы курсируя по США и Канаде, Блумберг испробовал множество способов стащить приглянувшийся томик: подделывал пропускные документы, подбирал ключи к ящикам и дверям, заменял библиотечные штампы собственными, нанимался уборщиком, проникал в книгохранилища через шахты лифтов и вентиляционные люки.
В те же годы два оборотистых испанца, преподаватель и священник, выкрали 466 книжных раритетов у епархии Заморы и за хорошие деньги порадовали американских и европейских библиофилов.
Дэниэль Шпигельман за три месяца обчистил библиотеку Колумбийского университета на 1,8 млн долларов, прячась днем в лифтовой шахте, а ночью демонтируя и затем заново закладывая стену. Писатель и сценарист Густав Хэсворд присвоил 800 книг из 77 калифорнийских библиотек.
В 2002 году после четырех лет непрерывного воровства в Лондонской библиотеке попался Уильям Джек. В том же году был схвачен вор, который проникал в монастырскую библиотеку по веревочной лестнице и всякий раз оставлял на месте преступления розочку. Поимка похитителя превратилась в ролевую игру: полицейским пришлось переодеться монахами. А описание использованного им потайного хода вор-романтик отыскал в археологическом журнале.
Спустя еще четыре года авторитетный дилер-эксперт Эдвард Форбс Смайли III облегчил на 300 тысяч долларов коллекцию старинных карт Йельского университета. Этот оборотистый человек спалился по глупости — нечаянно обронив ножик, который заметила бдительная сотрудница библиотеки. В 2012 году Марино Массимо де Каро, директор неаполитанской библиотеки Джироламини, украл оттуда полторы тысячи книг на несколько миллионов евро. Действовал он незамысловато: по окончании рабочего дня вырубал систему видеонаблюдения, загружал персональное авто коробками книг и развозил по нескольким тайникам.
Не так прибыльно, но столь же беззастенчиво орудуют отечественные книжные воры. В советское время практиковалась хорошо отработанная технология кражи из районных библиотек: незаметно выбросить книгу из окна, а потом выйти и подобрать. Неспроста во многих библиотеках затем поставили оконные решетки. Похитители книг старались раздобыть каталоги с указателями книгохранилищ, тщательно изучали путь перемещения изданий от книжной полки до стола выдачи, переснимали на кальку схемы расположения штампов на контрольных листках для выхода из библиотеки.
В 1994 году из Российской национальной библиотеки было похищено 89 древних манускриптов. Другой памятный случай произошел в 2008 году: ловкач из Краснодарского края больше чем на два миллиона обокрал московский букинистический магазин.
Апология воровства
Известны и парадоксальные случаи книжных краж. Так, воровство иногда было единственным способом спасти книгу от уничтожения цензурой. Типографские работники или их знакомые выхватывали из-под ножа и прятали несколько экземпляров крамольного издания. Памятный пример — 15 экземпляров радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву», украденные из типографии букинистом-книгоношей и проданные знаменитому библиофилу Петру Ефремову.
Другая история случайного спасения связана с деятельностью архимандрита Порфирия (Успенского). Работая в монастырских библиотеках Афона, крупный ученый-византолог, случалось, изымал листы с автографами из греческих рукописей. Затем Афонский монастырь Святого Павла сгорел — и его библиотечное собрание известно только по изъятому оттуда и тщательно описанному Порфирием. Это собрание сейчас хранится в петербургской Публичной библиотеке.
Невольными апологетами книгокрадства подчас становятся писатели. В художественной литературе это выглядят зачастую привлекательнее, чем в реальности. Но не от красот изящной словесности, а из-за фиксации многообразия мотивов хищения. Вспомним, например, эпизод из «Бедных людей» Достоевского, в котором Варенька утаскивает книгу из личной библиотеки Покровского с наивной целью лучше узнать и понять человека, к которому неравнодушна.
Иной мотив — в творчестве Шукшина: воровство книг интерпретируется как специфический способ приобщения к культуре. Иван Попов из рассказа «Гоголь и Райка» крадет тома из школьного книжного шкафа; Пашка Колокольников из киноповести «Живет такой парень» стянул из генеральской библиотеки книгу об отношениях полов.
Нельзя не упомянуть здесь и роман Маркуса Зусака «Книжный вор», где похищение книг оборачивается утешением в чтении. Книга всегда ищет оправдание любого способа интереса к себе — кроме уничтожения.
От цепей — к электромагнитам
История книги, помимо прочего, это еще и изобретение способов ее охраны. В Средние века переплеты приковывались цепями к книжным полкам и столам для чтения, а для пущей верности кропились святой водой. Их так и называли — catenati libri (лат. «прикованные книги»). Бытует заблуждение, будто бы так оберегали самые ценные тома. Однако сковывали в основном книги, наиболее востребованные читателями.
В основанной в начале XVIII века дублинской библиотеке Марша (Marsh's Library) посетителя запирали в клетку. По завершении работы читатель сигналил библиотекарю, чтобы тот его выпустил.
Словесной защитой от книжного вора служили проклятия вроде: «Пусть внутренности его изъест книжный червь, напоминающий о Черве неусыпающем, и, когда он отправится в преисподнюю, пусть адское пламя пожрет его на веки вечные». На одном из кодексов XIII столетия начертано не менее зловещее предостережение: «Тот, кто это украдет, пусть умрет страшнейшей смертью; вариться ему в адовом котле; болеть ему падучей, сгорать в лихорадке; да будет он четвертован и повешен».
Позднее проклятия обрели более изящную форму экслибрисов с изображениями висельников и выразительными девизами. Один немецкий экслибрис предупреждал: «Тех, кто книг не возвращает, ждет палач, петлей играя». Школяры в полушутку писали на своих учебниках: «Сия книга принадлежит (имя владельца) и никуда не убежит. Кто возьмет без спросу — останется без носу».
Большим оригиналом оказался библиофил Николай Позняков — на его экслибрисе было написано: «Эта книга украдена у Н. И. Познякова». После смерти библиофила его собрание невозможно было продать: букинистов отталкивали устрашающие слова. Наследникам тоже пришлось проявить смекалку: немного изменив фамилию, они поставили на книги штамп «После смерти Н. И. Позднякова продана».
В публичных библиотеках практиковались превентивные меры — например, угроза огласки: читателей предупреждали, что имена должников будут пропечатаны в газетах. За это ратовал, в частности, Гёте, разрабатывая документацию для Герцогской библиотеки в Веймаре. Во многих библиотеках ввели выдачу книг под залог, рассылку открыток-напоминалок, запрет посещать читальные залы в верхней одежде и с большими сумками. А Императорская публичная библиотека в Петербурге навсегда закрывала свои двери перед теми, кто не вернул хотя бы одну книгу.
А вот антиквары, для которых торговля была занятием элитарным, иной раз толковали воровство не как уголовное преступление, а как библиофильскую страсть. Зная поименно постоянных клиентов, они снисходительно принимали отсутствующий вид в момент кражи, а затем направляли азартному книголюбу кругленький счет, обставляя кражу как покупку.
Книготорговые организации не могли такого позволить и разрабатывали «антикражные» системы массового использования. В настоящее время применяются два основных способа защиты книг от воровства: радиочастотная этикетка на обложке и электромагнитная — в корешке.
Уже не только на входах в магазины, но и в библиотеках устанавливают охранные рамки (радиочастотные ворота) и камеры наблюдения. Книги защищают «противокражными» этикетками-датчиками, которые могут использоваться также для идентификации и поиска изданий в библиотечном фонде.
Однако вместе с охранными системами совершенствуются и технологии хищения. Профессиональные воры наловчились выносить книги, равно как и другие товары из магазинов, в режиме sweeping (молниеносная кража) и в специальных сумках booster bags — проложенных фольгой и нечувствительных к стандартным датчикам. Иногда фольгу подшивают к одежде и выносят книги тем же манером, как это делал ловкач Пихлер.
Сегодняшние книжные воры делятся на множество подвидов: экстремалы — любители острых ощущений; игроки — воспринимающие книгокрадство как увлекательный квест; спорщики — выносящие книги «на пари»; хвастуны — демонстрирующие свои трофеи в соцсетях; экспериментаторы — изучающие возможности обхода охранных систем ради интереса. Есть также «борцы с системой» — идейные воры, считающие неприемлемым платить за чтение и выступающие за свободный доступ к любым изданиям. Есть, наконец, креативщики — почитающие книжное воровство неким творческим актом, формой самовыражения. Это последователи Эбби Хоффмана, чье сочинение «Укради эту книгу» (1971) стало руководством к действию и было похищено едва ли не изо всех библиотек США.
Как и подделка книг, их воровство не только нечестный способ присвоения, но и особая форма признания ценности, и парадоксальная формула писательского успеха, и причудливый род читательской любви. Хотя это любовь по расчету.