Нил Гейман — английский фантаст, автор графических романов и комиксов, в частности, бестселлера «Песочный человек». Для рубрики «Инструкция по выживанию», где публикуются идеи и советы литераторов для разрешения экзистенциальных вопросов и бытовых неурядиц, «Горький» отобрал размышления писателя из готовящейся к изданию книги «Вид с дешевых мест» о том, как он устраивался на работу в доинтернетные времена, редактировал журнал о фитнесе, почему плохих детских писателей не бывает и что делать, если вас укусил удав-мутант.

О книгах для детей

Не думаю, что существует такое явление, как плохая детская книга. То и дело среди взрослых возникает мода взять какой-нибудь жанр детской литературы или, скажем, автора и объявить, что это плохие книги и нельзя давать их читать детям. Я уже не раз такое видел: и Энид Блайтон называли плохой писательницей, и Р. Л. Стайна, и еще десятки других. Кстати, считалось, что комиксы способствуют безграмотности. Это вздор. Более того, это снобизм и глупость.

Не существует плохих детских писателей — если детям они нравятся и дети хотят их читать. Потому что все дети разные. Они сами в состоянии отыскать истории, которые им нужны, сами могут решить, прочесть их или нет. Избитая, банальная идея совсем не избита и не банальна для того, кто столкнулся с ней в первый раз. Даже если вы считаете, что какая-то книга не подходит для ребенка, это не повод запрещать ее. Несимпатичная вам книга вполне может оказаться тем самым стартовым наркотиком, который приохотит ребенка к другим книгам — в том числе и тем, которые вы сами были бы рады ему дать. И потом, не забывайте: вкусы у всех разные.

Благонамеренные взрослые с легкостью могут уничтожить в ребенке любовь к чтению: достаточно не давать ему читать то, что нравится, или давать достойные, но скучные книги, которые нравятся вам, — современный эквивалент викторианской «исправительной» литературы. В итоге у вас получится поколение, совершенно уверенное, что читать — это некруто и, еще того хуже, неинтересно. Мы только должны поставить ребенка на первую ступеньку читальной лестницы — и тогда все, что ему понравилось читать, будет продвигать его, ступенька за ступенькой, вверх, к настоящей образованности.

О гендере в литературе

У каждой книги есть пол или, если точнее, гендер. По крайней мере, у меня в голове — есть. По крайней мере, у тех книг, которые я пишу сам. И этот гендер имеет некое (хотя и не самое прямое) отношение к гендеру их главного героя. Работая над десятью томами «Сэндмена», я поочередно переходил от мужских сюжетных линий к более женским и обратно.

Романы — дело немного другое. «Невереальность» (Neverwhere, на русском вышедшая под названиями «Задверье» и «Никогде» — прим. ред.) — это Настоящее Мальчишеское Приключение (Нарния на Северной линии подземки, как его кто-то охарактеризовал) с героем, на месте которого мог бы оказаться каждый. Женщины в ней оккупировали не менее шаблонные роли Ужасной Невесты, Принцессы в Беде, Обалденной Воительницы и Соблазнительной Вамп(ирши). Каждую из них мне, надеюсь, удалось вывернуть градусов эдак на сорок пять, но это все равно стандартные, шаблонные персонажи.

А вот «Звездная пыль» — девичья книжка, даже несмотря на то, что в ней есть такой же обыденный герой, Тристран Торн, не говоря уже о семерых принцах, жаждущих укокошить друг друга. Может, это потому, что, стоило на сцене появиться Ивейн, она тут же забрала на себя все внимание, — а может быть, и потому, что отношения между женщинами оказались куда сложнее и темнее, чем отношения (если их можно таковыми назвать) между мальчиками.

О фрилансе

Жизнь фрилансера, жизнь в искусстве подчас похожа на послания в бутылках: ты кидаешь их в море с берега необитаемого острова и надеешься только, что кто-нибудь выловит одну и откроет, и прочтет, и положит что-нибудь взамен — а потом что она приплывет с этим к тебе назад. С признанием, с заказом, с деньгами или с любовью. И приходится принять, что иногда ты бросаешь в море добрую сотню бутылок, а возвращается всего одна.

Помню, в мои голодные фрилансерские годы в начале восьмидесятых я готов был нагло утверждать, что компетентен в чем угодно, если к этому чему угодно прилагался чек. В результате я частенько обнаруживал себя то из последних сил интервьюирующим главу НАСА, то (на целую странную неделю) редактирующим журнал «Фитнес». Не помню, как я там оказался, но, скорее всего, телефонный разговор вышел примерно такой:

— Нил, вы умеете издавать журналы?

— Умею ли я издавать журналы?

— Да, глупый вопрос. Вы знаете что-нибудь о «Фитнесе»?

— Знаю ли я что-нибудь о «Фитнесе»?

(Как-то само собой подразумевается, что то, чего я не знаю о фитнес-залах, тренажерах и купальниках для занятий гимнастикой, вообще не стоит знать — правда? Обратите внимание, как именно я НЕ сказал: «Ох, ну я пару раз в жизни бывал в тренажерном зале — еще в школе. И еще я смотрел „Толкай железо II: Женщины“». А все потому, что я был голодным молодым фрилансером и соглашался очень на многое).

О трудоустройстве

Людей берут на работу, потому что их так или иначе берут на работу. Я в свое время сделал нечто такое, что сегодня бы не составило никакого труда проверить и что подвело бы меня под монастырь, а тогда, в доинтернетные времена, представлялось мне, начинающему журналисту, вполне разумной карьерной стратегией. Когда издатели спросили меня, где я уже работал, я им наврал. Я предъявил достаточно достоверный список журналов, вел себя уверенно и получил работу. Потом я постановил для себя делом чести написать хоть что-нибудь для каждого из журналов, благодаря которым получил то, первое место, так что, в конечном итоге, не так уж и наврал. Я просто слегка перепутал хронологию… Получение работы дело такое.

Об издательском бизнесе в эпоху интернета

Я помню, что сделал Чарльз Диккенс сто пятьдесят лет назад, когда, согласно законам об авторском праве, его авторское право в Америке не значило ровным счетом ничего: его все читали, но он не получал с этого ни пенса денег. Диккенс решил, что пиратство — это реклама, и поехал по Штатам с туром, читая свои книги для публики в театрах. И денег заработал, и Америку посмотрел.

Сейчас у нас на глазах меняется природа книгоиздательского дела, и те, кто утверждает, будто знает, как наш профессиональный ландшафт будет выглядеть лет через десять, — либо дураки, либо занимаются самообманом. Некоторые считают, что небо упадет на землю, и я не виню их за это.

Подозреваю, что следующее поколение будет немало озадачено нашими нынешними страданиями — как меня в свое время еще ребенком озадачивали стенания по поводу гибели викторианских мюзик-холлов. Хотя на самом деле мне и было жалко артистов, которым за всю жизнь было отпущено тринадцать минут сценического времени и которые катали эти свои тринадцать минут по городам и весям, пока не пришло телевидение и не покончило со всем этим.

О литературной технике

Компетентность — это хорошо, но писатели и художники на самом деле похожи на акул: когда мы останавливаемся, мы умираем. (Это я почерпнул из прочитанных в юности «Челюстей». Понятия не имею, правда ли, что акулы умирают, если останавливаются или включают заднюю передачу, но сейчас я верю в это безоговорочно — как и в то, что, заслышав контрабас, они атакуют).

Технику я склонен считать чем-то вроде набора садоводческих инструментов, хранящихся в сарае для пересадки растений (это такая английская штука, эквивалентов у нее, насколько я знаю, нет) в самом дальнем углу сада. Вот ты и хватаешь по необходимости то вилы, то тяпку, то какую-нибудь из тех железных штуковин, которые оставил висеть на гвозде кто-то из предыдущих хозяев, и теперь никто не знает, что это вообще такое и зачем оно нужно.

Никогда не знаешь, какой инструмент тебе понадобится. Я сам себе время от времени даю писательские упражнения — канонические формы стихосложения или повествовательные стили из других времен и мест. Иногда я сам себя удивляю, и дело кончается чем-то действительно хорошим. Иногда, правда, оно кончается чем-нибудь таким, что остается только надеяться, что не помрешь, пока это не расчистишь, потому как если его опубликуют посмертно, тебя это однозначно прикончит. Впрочем, в том и другом случае можно считать, что ты чему-то научился.

О суевериях

Харлана Эллисона я читал с самого детства. А лично знал его ровно столько же, сколько его жена Сьюзен (хотя, разумеется, далеко не так хорошо): мы впервые встретились в 1985 году на конвенте в Глазго, и там же Харлан познакомился со своей будущей женой и начал за ней ухаживать. Я тогда взял у него интервью для журнала «Спейс Вояджер», в котором работал последние пару лет и который вплоть до этого момента прекрасно себя чувствовал. Номер, в котором должно было выйти мое интервью с Харланом, отправился в печать… и тут внезапно издатели перекрыли журналу кислород, уволили главного редактора и отозвали тираж из типографии. Я отнес интервью редактору другого журнала, редактор его купил… а на следующий день уволили и его! На этом я пришел к выводу, что писать о Харлане вредно для здоровья, и запихнул интервью в долгий ящик, в котором оно и останется до конца времен. Я больше не хочу брать на себя ответственность за сломанные редакторские карьеры и смерть журналов.

О поводах заняться искусством

Жизнь иногда бывает сурова. Иногда все идет не так — в жизни, в любви, в бизнесе, в дружбе, в здоровье и вообще везде, где что-то может пойти не так. И вот когда вам закручивают гайки, именно это вы и должны делать — хорошее искусство. Я серьезно. Ваш муж сбежал с политиком? Делайте хорошее искусство. Вашу ногу оторвал и съел удав-мутант? Делайте хорошее искусство. У вас на хвосте налоговое управление США? Делайте хорошее искусство. Кошка вдруг взяла и взорвалась прямо у вас на глазах? Делайте хорошее искусство. Кто-то в интернете решил, что то, что вы делаете, глупо или опасно, или все это уже сделали до вас? Делайте хорошее искусство. Возможно, это как-то сработает, и время когда-нибудь вытащит уязвившее вас жало, но все это не имеет значения. Делайте то, что умеете лучше всего, — хорошее искусство.

И в хорошие дни тоже делайте — его же.

Читайте также

«Бибоп расисты встречали в штыки»
Майлс Дэвис о чтении, культовых джазменах XX века, наркотиках и извращениях
2 февраля
Контекст
«Христос исполнен мстительной злобы против людей»
Бертран Рассел о вреде религии, порочности христиан и жестокости Иисуса
23 января
Контекст
«В Америке для меня не существует истины»
Жан Бодрийяр о транссексуальности мормонов, безумии Нью-Йорка и американской улыбке
18 января
Контекст
«Писательство есть несчастие»
Василий Розанов об отвращении к литературе, нелюбви к Толстому и о водке
20 декабря
Контекст
«Читайте как можно меньше»  
Генри Миллер о витализме, книжных списках и чтении в туалете
7 декабря
Контекст