Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Ты заходишь на сайт «Горький». Ты переходишь в раздел «Контекст». Ты видишь заголовок «Ты открываешь книгу: зачем писатели пишут во втором лице». Ты решаешь дать тексту шанс и переходишь по ссылке. Ты начинаешь читать: «Ты заходишь на сайт „Горький“...»
Раздражает, правда?
Подавляющее большинство литературных произведений (начиная от древних текстов и заканчивая современными романами) предполагают дистанцию между автором и читателем. Читающий следит или за приключениями героев книги («он», «я», «мистер X»), или за потоком мысли автора («я»). В любом случае читатель видит события книги с позиции наблюдателя. Автор может поместить читателя в голову героя, но полная идентификация с персонажем невозможна — каждый герой формируется происходящими с ним событиями, которые читающий воспринимает опосредованно, из вторых рук.
Все шедевры классической литературы были написаны от первого или третьего лица. Девяносто девять процентов современной литературы пишется от первого или третьего лица. Но пренебрегать одним процентом не стоит: книги, написанные во втором лице, существуют и вполне успешно ломают литературные законы.
Второе лицо — это «ты». Писатель вклинивается в сознание своего читателя, убирает дистанцию между ним и персонажем, заставляет его действовать. Привычные условности не просто отходят на второй план, а уничтожаются — спрятаться за спину имеющего свой собственный голос героя уже не получится. Каждое действие, каждую ошибку персонажа совершает сам читатель.
Повествование во втором лице — популярный элемент в современной фантастике. Успешные авторы Н. К. Джемисин и Энн Леки используют второе лицо в своих книгах, но очень аккуратно, почти незаметно. Бóльшая часть трилогии «Расколотая земля» и романа «Башня Вóрона» написаны от первого и третьего лица — второе используется писательницами лишь в некоторых главах. Книги должны продаваться, поэтому писать книгу исключительно во втором лице рискуют немногие.
Американские критики носили Джемисин на руках, провозглашая ее решение использовать второе лицо уникальным литературным приемом. Удивительно, но вышедший в 2010 году роман Роберта Кувера «Нуар» не вызвал у профессиональных западных читателей подобного энтузиазма, пусть и был полностью написан во втором лице, да еще и опубликован за целых пять лет до «Расколотой земли».
Возможно, «Нуар» пал жертвой собственного автора. Кувер, один из самых видных американских постмодернистов, никогда не писал коммерческую литературу, предпочитая языковые эксперименты и трепанацию литературных жанров появлению в списках бестселлеров The New York Times. На момент выхода «Нуара» Куверу было 78 лет, а с публикации его самого известного романа «Публичное сожжение» прошло уже 33 года — критики дружно решили, что «динозавр» постмодернизма уже не сможет написать достойную книгу.
Но мне причина забвения «Нуара» видится в другом: выстроенный во втором лице нуарный детектив оказался слишком необычным, чрезмерно сложным для читателя.
«Нуар» — это, понятно, нуарный роман о персонаже по имени Филип Нуар. Мистер Нуар — это читатель. Двухсотстраничная книга начинается с английского You. Кувер спешно одевает читателя в замызганный тренч и шляпу-федору, а затем бросает в гущу повествования:
«Ты в морге. Там, где странный свет. Без тени, но как негатив, словно сам свет — это тень, но вывернутая наизнанку. Трупов не видно — они временно заархивированы в ящиках, как мясные данные, охлажденные до своей бескровной температуры. Их истории еще не закончились, закончилось лишь их собственное прочтение. В твоей профессии морг — это не место, где все заканчивается, а место, где все начинается»
Мистер Нуар мыслит штампами. Вернее сказать — ты мыслишь штампами. Каждое твое наблюдение напоминает строчки из «крутых романов» Дэшила Хэммета или Рэймонда Чандлера. Кувер заботливо использует лексику классических нуарных детективов и задает читателю (и своему герою) заранее понятную траекторию: ты частный детектив, ты попадаешь под влияние роковой женщины, роковая женщина умирает, ты должен найти и наказать ее убийцу.
Но привычки постмодерниста умирают медленно, если вообще умирают. Кувер коверкает классический нуар, снабжает повествование тупиками и флешбеками. В одном абзаце ты идешь по улице города, в котором никогда не восходит солнце, размышляя о личности преследующего тебя человека, а уже в следующем переносишься на несколько дней назад — беседуешь с джазменом-информатором. Причем факт скачка во времени осознается лишь спустя несколько абзацев: уравняв читателя и героя, Кувер получает возможность издеваться над читающим, свято верящим, что он находится в хронологически верном нарративе.
Модель повествования во втором лице как будто специально создана для жанра нуар. Популярность жанра зиждется на «крутости» главного героя, который хоть и страдает от несчастной любви, но упорно отказывается это показывать. Читатель, знакомый с персонажами Хамфри Богарта и Берта Ланкастера, наконец-то сможет почувствовать себя нуарным частным детективом, пусть и в изломанном постмодернистском мире Кувера.
Кувер использует второе лицо, чтобы запутать и дестабилизировать читающего. Мистер Нуар — герой-пустышка, среднее арифметическое из других известных персонажей жанра. Поэтому процесс идентификации читателя и героя происходит практически безболезненно: читатель становится Нуаром, а Нуар — читателем.
В 2014 году Стивен Грэм Джонс выпустил написанный во втором лице роман «Не напрасно». В книге Джонса хочется увидеть своеобразный ответ Куверу — два литератора никак не были связаны друг с другом, но в их книгах вполне можно найти переклички.
Главный герой «Не напрасно» — бывший коп Николас Брюзман, с позором вернувшийся в родной городишко. Он (а заодно и ты) работает охранником никому не нужного хранилища и вспоминает о днях былой славы. Но в его жизнь неожиданно возвращается школьная любовь, которая просит об одолжении — помочь избавиться от настырного воздыхателя из колонии строгого режима.
Запутавшийся, усталый и немного нелепый Брюзман — не лучший аватар для читающего. Джонс психологически точно выводит характер персонажа, заваливая читателя малозначительной и печальной информацией о прошлом несостоявшегося полицейского. В отличие от человека-промокашки Нуара, в Брюзмане трудно раствориться — его проблемы тянут читателя на дно:
«Она будет ждать тебя, когда ты вернешься из уборной. И конечно, у тебя во рту будет кончик большого пальца. Ты поймешь это только после того, как перестанешь идти, когда будешь стоять как какой-то мультипликационный персонаж, который пытается раздуть свою сплющенную руку обратно. Тебе остается только помахать пальцами перед лицом в знак приветствия, прищурив глаза. Не столько из-за бликов, падающих с металлических стен складов, сколько в знак извинения. За то, что ты такой, какой есть»
«Не напрасно» — это тоже нуар. Просто в декорациях нищенствующего Техаса и с героем-неудачником вместо «крутого» частного детектива. Джонс намеренно рассказывает историю во втором лице: ему хочется показать, насколько жалкое существование влачит Брюзман.
Роман Джонса, перегруженный воспоминаниями главного героя, — пытка для читателя. Писатель использует прием повествования во втором лице, но отказывается играть по правилам жанра: Брюзман существовал бы и без идентификации с читающим. Местоимение «ты» играет роль раздражающего элемента — каждая новая неудача героя ложится на плечи читателя, что сильно увеличивает ставки происходящего в сюжете.
При чтении «Не напрасно» легко почувствовать себя заложником ситуации. Ты принимаешь неверные решения и постоянно оказываешься в дураках. Брюзман — неудачник, и Джонс показывает это самым экстремальным способом — заставляет читателя разделить судьбу своего героя, подталкивает его тоже стать неудачником.
Из-за этого лихо закрученный криминальный сюжет романа обесценивается, ведь писателю куда интереснее стравливать своего героя с читателем.
5 октября 2007 года французский фотограф и писатель Эдуар Леве принес издателю манускрипт романа «Суицид». Спустя десять дней Леве покончил с собой. Четвертый роман Леве — его предсмертная записка в жанре fiction, попытка оправдать непоправимое решение. Вот только главный герой «Суицида» — это не писатель Леве, а ты.
Toi — это друг детства Je, рассказчика, вспоминающего необъяснимое самоубийство своего знакомого. Леве пересказывает случайные события из твоей жизни, описывает твои проблемы и радости, вспоминает проведенное вместе время:
«Если события следуют друг за другом, считается, что это история. Но в словаре не существует времени: АБВ не является ни более, ни менее хронологически верным, чем БВА. Изображать твою жизнь по порядку было бы абсурдно: я помню тебя наугад. Мой мозг воскрешает тебя с помощью стохастических деталей, как будто я достаю шарики из мешочка».
Первые страницы романа выглядят как мемуары, как письмо к мертвому другу. Повествование во втором лице не считывается: «ты» — это не читатель, а знакомый-самоубийца автора. Но с погружением в воспоминания героя возникает одна странность — уж слишком хорошо рассказчик знаком с жизнью мертвого юноши.
Он подробно описывает его прогулку по улицам Бордо, открывает читателям доступ к воспоминаниям и мыслям самоубийцы. Если «ты» — это просто друг автора, откуда Леве знает о твоих эмоциях во время ужина с друзьями твоей матери? Как он может понять, почему тебе легче живется ночью, а не при свете дня?
Ответ очевиден. «Я» и «ты» — это один и тот же человек. Леве предпочел деперсонализировать свое грядущее самоубийство: если бы он выстроил «Суицид» вокруг собственной фигуры, роман бы, конечно, стал предметом культа, но лишь в связи со смертью его автора.
Этично ли заставлять читателя ассоциировать себя с самоубийцей? Этот вопрос нивелирует сама структура романа: Леве пишет о себе, а местоимение «ты» выступает лишь как референт для внутреннего диалога. С такой точки зрения «Суицид» написан не во втором, а от первого лица — идентичность самого писателя дробится на две личности, каждая из которых отказывается принять свою истинную природу. Часть Леве не узнает себя, отказывается от прямого размышления о суициде:
«Стоя перед зеркалом, счастливый или беззаботный, ты был кем-то. Если ты был несчастлив, ты больше не был никем: линии твоего лица исчезали; ты узнавал то, что привык называть „Я“, но из зеркала на тебя смотрел кто-то другой».
Второе лицо в «Суициде» — это стилистический прием, а не попытка «включить» читателя в сюжет романа.
Книги, написанные во втором лице, — это не жанр. Кувер, Джонс и Леве используют местоимение «ты» в совершенно разных целях. Однако каждый из них по-своему играет с читателем, который доверчиво рассчитывает на участие в сюжете.
И пусть книги с «тобой» в роли главного героя не могут похвастаться популярностью более классических нарративов, «Нуар», «Не напрасно» и «Суицид» наглядно демонстрируют, что сказать новое слово в современной литературе все-таки можно.