Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
На первый взгляд детство Вадима Шефнера было таким же, как и у миллионов других мальчишек послереволюционной России: небогатая, несытая жизнь в Петрограде и небольших городках, куда его отца забрасывало по службе; ранняя смерть отца от туберкулеза, детские дома...
Имелись, однако, и нетипичные обстоятельства. Родители Шефнера происходили из дворянских родов; мама знала два иностранных языка, любила литературу и часто читала стихи вслух. Вероятно, от нее Вадим и унаследовал тягу к поэзии. Читал он с интересом, а лет в четырнадцать и сам начал сочинять стихи. Среди них были и дразнилки для школьных приятелей, и фривольная поэма (имевшая успех среди одноклассников, но вызвавшая немалое беспокойство учителей: дело кончилось переводом в другую школу), и
«корявые подражания Сергею Есенину — и одновременно полной его противоположности, Валерию Брюсову. И текли из-под моего пера то вирши о несчастной любви, от которой лирический герой бежит в кабак, а затем „повисает на петле тугой“, то длиннострочные опусы об египетских пирамидах, о жрецах Ра, о таинственных многовесельных триремах, гибнущих в „кораблекрушительных морях“»,
— вспоминал Шефнер. «Стихи плохие, слабые. Но осуждать себя за них, смеяться над собой — не хочу», — продолжал он. И пояснял: эти первые, неуклюжие стихи были как черновая порода, никому не нужный шлак, которого много нужно перелопатить, прежде чем начнет появляться что-то стоящее.
Поспорить трудно. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...»
Первая публикация Шефнера случилась в 1933 году в многотиражке фарфорового завода «Пролетарий», где Шефнер после окончания ФЗУ трудился кочегаром: обслуживал горны, в которых обжигалась глина. Стихотворение он посвятил своей профессии. Сохранилось четверостишие из него:
В топках нагреты все кирпичи,
От горна жарою пышет,
Форсунки гудят. Кричи — не кричи, —
Тебя никто не услышит!
В том же году в журнале «Резец» вышла небольшая «Баллада о кочегаре», стилем напоминающая то ли Эдуарда Багрицкого, то ли Николая Тихонова:
Где красные пасти топки открыли,
Жадно глотая уголь,
Где воздух пропитан черной пылью,
Где мышцы сжаты упруго,
Где лица покрыты дымным загаром
И пар клокочет в котле —
Китаец работает кочегаром,
Себе добывая хлеб.
Еще неумелая, но и не сказать, что плохая, — насколько же она добротнее многих вещей, что печатаются сегодня!
Сочинял Шефнер много: возвращаясь домой с ночной смены, не ложился спать, а садился к столику и писал. Однажды доработался до того, что от переутомления потерял сознание. А вот публикаций практически не было: регулярно печатать его стали только в конце 1930-х. К тому моменту Шефнер действительно сильно вырос как поэт; в 1940 году вышел большой (50 стихотворений!) сборник его стихов «Светлый берег». Там немало хороших вещей, но особое внимание я бы посоветовал обратить на «Древнюю крепость», «Легенду о мертвых моряках Британии», «Картину», «Цветные стекла». Процитирую начало последнего:
Покинул я простор зеленый
И травы, росшие внизу,
Чтобы с веранды застекленной
Смотреть июльскую грозу.
И, в рамы тонкие зажатый,
Такой привычный, но иной,
На разноцветные квадраты
Распался мир передо мной.
Там через поле шла корова,
И сквозь стекло была она
Сперва лилова и багрова,
Потом желта и зелена.
Шефнер был романтиком. В апреле 1941-го он мечтал, глядя на радугу:
Всего мне мало...
Пусть в мгновенье это
Все семь цветов я вижу без труда, —
Но все ж невольно жду восьмого цвета,
Который в детстве снился иногда.
Но через два месяца ему стало не до того. Герой шефнеровской повести «Счастливый неудачник» вспоминал, как перед войной оказался в больнице (книга эта не документальная, но здесь автор наделил героя своими собственными ощущениями):
«Где-то там, за стенами, начиналось море, а кругом был город, тоже большой, как море. Этот город был моим другом номер один.
Это был гигантский друг. Казалось, что он всегда будет защищать меня, сам не нуждаясь в защите. Так мне тогда казалось. Я ведь не знал, что ждет нас впереди, не знал, что будет война и блокада и что мне придется защищать своего друга номер один».
И вот пришлось. В начале Великой Отечественной Шефнер служил в батальоне аэродромного обслуживания под Ленинградом; двадцать лет спустя он со свойственной ему самоиронией так начнет рассказ «Дальняя точка»:
«На шинелях у нас были летные петлицы и маленькие пропеллеры, но любая ворона имела к воздуху больше отношения, чем мы».
С 1942-го Шефнер — фронтовой корреспондент газеты «Знамя победы». В годы войны вышел второй его поэтический сборник, «Защита»; в 1946-м — третий, «Пригород». Он попал под огонь критики за то, что не соответствовал официозным установкам тех лет. Дальше — хуже: в марте 1949-го газета «Вечерний Ленинград» опубликовала статью «На ложном пути». В ней отмечалось:
«Творчество Шефнера не однажды осуждалось в нашей печати как ущербное, подверженное тлетворному влиянию декаданса... Шефнер предстает перед читателем не современником великой эпохи, а упаднически настроенным отщепенцем...»
Обвинения по тем временам серьезные. Шефнер сжег письма и дневники (часть, к счастью, сохранилась), чтобы в случае обыска не подвести знакомых. Печататься стало трудно; пришлось заняться переводами и выпустить конъюнктурный сборник «Московское шоссе». Ситуация выправилась после смерти Сталина. Писал Шефнер много: всего при его жизни вышло 28 сборников (и это только стихи: о прозе разговор впереди), причем последний — когда Вадиму Сергеевичу было уже за восемьдесят...
Шефнер писал о разном. Во-первых, конечно, о любви. Любовной лирике Шефнера был свойственен задумчивый, элегичный настрой:
Давно о ней я ничего не знаю,
Я без тоски и грусти вспоминаю
Лукавую подругу давних лет.
Кто был из нас счастливей? Неизвестно.
Все ошибались искренно и честно,
А в честных играх проигравших нет.
Шефнер был философом: он стремился не только увидеть и запечатлеть мир, но и понять суть всего в нем происходящего, ухватить взаимосвязь самых различных явлений, найти начало и конец всему сущему. В центре его внимания чаще всего оказывались человек и природа. Осмысление себя; место человека в этом мире, его связь с природой и ее уроки; загадка жизни и ее круговорот, смерть и бессмертие; течение времени; судьба одного человека и человечества в целом; опыт прошлого и облик будущего — вот круг тем, занимавших Шефнера.
Задачи, что и говорить, сложные. Хотя бы наметить их решение; если не разгадать тайну, то почувствовать ее присутствие — уже успех. Раннее стихотворение «Вдали под солнцем золотились ели...», рисующее бесхитростный пейзаж, неожиданно завершается так:
Но слышалась мне в длительном молчанье
Болотных трав, видневшихся вдали,
Невидимая дрожь существованья,
Корней шуршанье в глубине земли.
Шефнер часто писал о науке и технике. Но и здесь он оставался философом: неверно было бы воспринимать «технические» стихи Шефнера как банальный гимн прогрессу. Да, иногда Шефнер именно такой гимн и пел — например, предвоенное стихотворение «Вокзалы» заканчивается строками:
Но я люблю почти до слез,
Любовью пристальной и старой,
Огни, вращение колес
И рев разгневанного пара.
(Какая картина! Прямо встает перед глазами кадр из «Человека с киноаппаратом» Дзиги Вертова.)
Но с начала 1960-х Шефнер все чаще смотрит вглубь, пытаясь понять: какие опасности несет технический прогресс человечеству? каковы взаимоотношения науки с искусством? можно ли, наконец, поверить алгеброй гармонию?
Зверь, в сущности, доволен малым:
Ему нужны еда и сон.
Вовек не станет он Дедалом,
Но и не сбросит бомбы он.
Вопросы эти в те годы были очень популярными, хорошо укладываясь в контекст модного тогда спора физиков и лириков. Шефнер взялся за них одним из первых. Приведу фрагменты двух стихотворений. Вот «Поэзия» (1960):
Пока вычислительный робот
Свершает свой верный расчет,
Поэзии пристальный опыт
По тысячам русел течет.
И где-то в работе бессрочной,
Что к легким успехам глуха,
С наукой смыкается точной
Точеная точность стиха.
И «Орфей» (1961):
Он в пластмассу одет, он в сверхтвердые сплавы закован,
И на счетных машинах его программирован путь, —
Но любовь есть любовь, и подвластен он древним законам,
И от техники мудрой печаль не легчает ничуть.
Отдельно скажу о военной поэзии Шефнера. Впервые он обратился к этой теме еще в 1938 году («Тревога»), когда грядущая трагедия уже предчувствовалась. Лучшим из стихотворений военных лет называют «Зеркало», хотя я бы еще выделил «Семафор», «Не возвращались птицы этим летом...», «Ленинградку»... Шефнер и через много лет после Победы возвращался к пережитому. Вот из стихотворения «Память о сорок первом» 1977 года:
... Я старею, живу в настоящем,
Я неспешно к закату иду, —
Так зачем же мне снится все чаще,
Будто я — в сорок первом году?
Будто снова я молод, как прежде,
И друзья мои ходят в живых,
И еще не венки, а надежды
Возлагает Отчизна на них...
Стихи Шефнера красивы. В его стиле меня больше всего завораживают чудесные сравнения; приведу несколько примеров:
И, на меня уставив изумруды
Недвижных глаз, бездумных, как всегда,
Лягушки, точно маленькие будды,
На бревнышке сидели у пруда.
***
... И на спину откинув бугеля,
Трамваи, как весенние олени,
В асфальтовые вырвались поля.
***
Ходят звезды без дороги
В выси беспредельной,
Как девчонки-недотроги —
От Земли отдельно.
***
Мой поезд мчится, дождь по крыше хлещет,
От скорости шатается вагон,
И ночь, к стеклу прижатая, трепещет,
Как черный исполинский махаон.
К чему же привели Шефнера его философские раздумья? Процитирую «Вечерний невод» (1971):
Все глубже я невод кидаю,
Чтоб дивное диво найти,
И сеть все длинней, но с годами
Все шире просветы в сети.
Дальше — еще категоричнее («Много верст у меня за спиною...», 1976):
... Но и сам я собой не разгадан,
И ключей к мирозданию нет.
На первый взгляд кажется, что такой вывод не стоит сорока лет поисков. Но речь ведь не о том, что за это время Шефнер никуда не продвинулся в своем познании. Безусловно, многое о себе и о мире он понял. Но постепенно осознал и то, что и мир, и отдельный человек куда сложнее, чем представляется в юности, и хорошо, если вообще познаваем до конца.
Теперь о прозе Шефнера. Как я писал, в 1940-м был напечатан его первый поэтический сборник. Тогда же увидели свет и два небольших рассказа Шефнера: «День чужой смерти» и «Жаркое лето». Про них теперь редко вспоминают даже литературоведы, а зря. Написанные в лаконичной хемингуэевской манере, с вниманием к деталям и психологии героев, простые и сильные, они очень хороши. Прочтите обязательно.
Шефнер продолжал писать рассказы, тоже весьма добротные, и в войну, и после нее. В 1950-е годы выходит повесть «Облака над дорогой», а в 1960-е — «Сестра печали», о блокаде; сам Шефнер уже на склоне лет называл ее самым сильным своим прозаическим произведением.
«Прежде мне почему-то казалось, что хоть на войне и страшно, но все происходит постепеннее, что человек входит в войну как винт. А тут война вбивала меня куда-то, как гвоздь в перегородку. Удар — 22 июня; удар — я в казарме; удар — я в товарном вагоне; удар — я в этой вот траншее. Может быть, еще один удар — и гвоздь выйдет куда-то по ту сторону переборки, где уже ничего нет: ни войны, ни меня».
С 1960-х годов Шефнер много работал в жанре фантастики. Первым стал рассказ «Скромный гений» — простой, добрый, весь пронизанный прекрасным юмором:
«Во втором классе школы он сконструировал портативный прибор с питанием от батарейки ручного фонаря. Этот прибор мог предсказывать любому ученику, сколько двоек он получит на неделе. Прибор был признан непедагогичным, и взрослые отобрали его у ребенка».
Работы Шефнера иногда, по формальным признакам, относили к научной фантастике, что едва ли корректно, — правильнее, наоборот, причислить их к фантастике «ненаучной», как это делали более вдумчивые исследователи. Его книги отличало нарочитое пренебрежение к технической стороне дела, полное отсутствие научных объяснений и ощущение нереальности происходящего даже по меркам фантастической парадигмы. В то время как классики «твердой» научной фантастики, описывая грядущее, обычно пытались построить непротиворечивую картину мира будущего, смоделировать, угадать один из вероятных путей, по которому пойдет развитие человечества и техники (пример: «Туманность Андромеды» Ефремова), Шефнер рисовал сказочные картины, которые воплотиться в реальность не смогут ни при каких условиях. Сам он пояснял:
«...когда я говорю „фантастика“, то я подразумеваю под этим словом не так называемую научно-техническую фантастику, а ту фантастику, которая прямо вытекает из понятия „фантазия“. Сказочность, странность, возможность творить чудеса и ставить героев в сказочные условия — вот что привлекает в этом жанре».
Конечно, такой жанр обязан быть не слишком серьезным; может, местами даже и немного абсурдным. Шефнер достигал нужного градуса несерьезности разными способами. На это работала и самоирония — так, одним из героев романа «Лачуга должника» Шефнер сделал... самого себя, при этом вложив в уста рассказчика довольно критический отзыв о собственном творчестве:
«... мне нравились некоторые его [Шефнера] стихи, правда не все. Не те, где он со своей колокольни, а вернее — с кочки, поучает всех и каждого, как нужно жить... Раз Гена подсунул мне одну шефнеровскую фантастическую книжицу... Я честно страниц пять прочел, больше одолеть не мог. Ведь Шефнер писал даже не научную фантастику, а неразбери-бери что, смешивал бред и быт».
Неплохо работали и детали типа гротескных, нереальных названий приборов будущего из повести «Девушка у обрыва, или Записки Ковригина»: САВАОФ (Столовый Агрегат, Выполняющий Арбитражные Организационные Функции), ОРФЕУС (Определитель Реальных Фактических Естественных Умственных Способностей). Но вся эта несерьезность не сбивала с толку вдумчивого читателя, которого книги Шефнера подводили к вполне серьезным раздумьям: сказка — ложь, да в ней намек...
Любопытно, что иногда Шефнеру удавались довольно смелые предвидения: так, в «Девушке у обрыва» он предсказал проблему самообучения искусственного интеллекта и утраты контроля над ним, о которой всерьез заговорили только вот-вот (а повесть-то написана 60 лет назад):
«Эти парусники были очень красивы... на них не было команды: паруса поднимались и убирались специальными механизмами, которыми управлял КАПИТАН [Кибернетический Антиаварийный Первоклассно Интеллектуализированный Точный Агрегат Навигации]... Правда, иногда из-за чрезвычайной сложности управляющего устройства с некоторыми из этих парусников происходили странные вещи. Они вдруг начинали блуждать по морям, не заходя ни в какие порты. Такие блуждающие корабли были опасны для мореплавания, и их старались выследить и обезвредить, что было не так-то просто. У КАПИТАНов вырабатывался эффект сопротивления, и они норовили уйти от преследования».
Кстати, именно из этой повести пошли в народ милые словечки «чекуртаб» и «чепьювин», обозначающие человека, курящего табак или пьющего вино.
Замечу, что принципиальный отказ от научно-технических объяснений роднит Шефнера с другими известными фантастами — братьями Стругацкими, которые так и назвали открытый ими принцип, впервые примененный в «Попытке к бегству»: «отказ от объяснений». Им было неважно, как Саул попал в XXIII век, потому что повесть совсем не об этом. Такой же парадигмы придерживался и Шефнер:
«...что касается научно-фантастических романов, где речь идет только об открытиях и изобретениях, то они для меня не интересны. Для меня не столь важен фантастико-технико-научный антураж, а та над-фантастическая задача, которую ставит себе писатель... В чем тайна обаяния Уэллса? Быть может, отчасти и в том, что у него на любом фантастическом фоне и в любой фантастической, порой страшной ситуации действуют обыкновенные, вовсе не фантастические люди со всеми их достоинствами и недостатками. Действуют глупые и умные, герои и трусы, добрые и злые, но все в человеческих нормах и пределах. И вот автор вталкивает этих людей в фантастические события и смотрит, что из этого получится. А получается вот что: люди остаются людьми. В сущности, это очень человечный писатель».
Сегодня подобные представления, кажется, общеприняты; но в 1970 году, когда были написаны процитированные строки, это не казалось столь очевидным: еще была свежа в памяти мода на фантастику «ближнего прицела» — с упором на научно-техническую сторону дела, с плакатными, слабо проработанными персонажами...
Шефнер любил смешивать жанры и формы. Например, он часто вставлял стихи в прозу: герои его юмористических повестей постоянно сочиняли чудовищные графоманские вирши. Вот для примера из повести «Запоздалый стрелок, или Крылья провинциала»:
Не пожалев труда-терпенья,
Я вашу выполнил мечту,
Я изобрел изобретенье,
Необходимое в быту!
Прекрасна и баллада из «Записок зубовладельца»:
Жил на свете граф Анжуйский,
У него был нрав буржуйский.
Были у Шефнера даже фантастические стихи: «Легенда о мертвых моряках Британии», «Трактат о бессмертии», «Марсианин». Выразительна и «Элегия после третьей мировой войны», где марсиане собираются переселяться на освободившуюся Землю:
«Когда настанет время — в должный час
Мы приземлимся на земной поляне.
Ведь неспроста, ведь это ради нас
Самих себя угробили земляне».
Расскажу еще о мемуарах Шефнера. В 1976 году журнал «Звезда» напечатал «Имя для птицы, или Чаепитие на Желтой веранде». Это удивительная, простая и одновременно очень глубокая и мудрая книга, в которой писатель рассказал свою биографию с самого детства до примерно десяти лет. Даже не в биографии как в таковой дело. Книга имеет подзаголовок «Летопись впечатлений», и именно впечатления стали главным для Шефнера: извлечь их из глубин памяти, выстроить в цепочку и, пройдя по ней, проследить, как эти впечатления формировали внутренний мир ребенка, как маленький человек постепенно начинал осознавать себя как личность, — дело очень нелегкое; «опознание себя по прошествии прожитых лет — задача не для каждого», как верно заметил постоянный редактор Шефнера и исследователь его творчества Игорь Кузьмичев.
Когда Шефнеру исполнилось восемьдесят, в «Звезде» вышли его воспоминания «Бархатный путь». Эта милая книга, наполненная добрым юмором и самоиронией, отразила период жизни Шефнера с двенадцати лет до начала Великой Отечественной. Слегка снисходительная к тому пареньку, каким был Шефнер лет шестьдесят назад: «...я гляжу теперь со стороны на этого Вадима Шефнера. То был довольно-таки легкомысленный, легковерный и самонадеянный субъект» — она, как и предыдущая, написана с любовью и интересом к жизни и людям. Впрочем, то же можно сказать обо всем творчестве Шефнера.
На деталях детской биографии Шефнера основана и повесть «Счастливый неудачник» — быть может, одна из лучших сочиненных им вещей: легкая, искрометная, озорная, также не чуждая самоиронии, она прекрасно передает атмосферу ленинградского быта конца 1920-х — начала 1930-х и иронизирует над некоторыми поветриями того времени, например над засильем педологии, одним из «достижений» которой стала разработка тестов, на основании которых многие нормальные дети причислялись к категориям трудных, дефективных и умственно отсталых со всеми вытекающими для них последствиями...
«— А ко мне тут одна из МИКВУНДИПа приходила, — похвастался я. — Вот это — симпатичная тетенька! С пистолетом! Она у меня отсутствие тормозов нашла и еще много чего нашла.
— Да ведь и ко мне она приходила, — сообщил Толька. — Как стрельнет из шпалера — наш кот так и подпрыгнул. Вот это настоящая тетенька, не хабалка какая-нибудь там! У меня она тоже много чего выискала. Вот слушай, что у меня.
Толька вынул из кармана аккуратно сложенную бумажку, развернул ее и с гордостью прочел:
— „Инкубационная форма маниакального кретинизма, осложненная ранним эгоцентризмом и солипсизмом и сползанием к абсолютистскому роялизму!“ Это мама записала, а я у нее переписал».
Я с недоумением узнал, что эту повесть в 1963 году сняли с публикации в журнале «Нева». Что померещилось цензору? какую угрозу советскому строю он узрел в насмешках над давно похороненной педологией? или, может, посчитал непедагогичным поведение дяди Бобы, продававшего папиросы подросткам?..
Как видите, творчество Шефнера было очень разносторонним. Но самые разные его произведения объединяла простота, искренность, доброта и не проходящее с годами любопытство ко всему, что есть на свете. Полвека назад другой ленинградский поэт и писатель, Александр Городницкий, сказал:
«Не страшно потерять уменье удивлять, страшнее — потерять уменье удивляться».
Шефнер его никогда не терял.