«Ирландский писатель»
Несомненно, будь Свифт жив, его бы разозлила современная традиция причислять его к ирландцам: в Интернете десятки сайтов аттестуют его как «ирландского писателя». Хотя Свифт действительно родился в Ирландии и подолгу там жил, он был чистокровным этническим англичанином из семьи, поселившейся в Ирландии недавно: оба его деда родились и выросли в Англии. Кроме того, Свифт был священником англиканской церкви (так называемая Ирландская церковь — англиканская, хотя официально она числилась отделением государственной Церкви Англии только с 1801 по 1871 гг.). Нет нужды добавлять к этому, что писал он исключительно на английском языке.
Репутацию патриота Ирландии он приобрел еще при жизни — не из-за «Путешествий Гулливера», а из-за своей публицистики в защиту прав коренных ирландцев. Английская колонизация Ирландии сопровождалась беспрецедентным экономическим давлением, которое вело к обнищанию населения — вплоть до голода. Возмущенный английской политикой в отношении Ирландии, Свифт написал ряд памфлетов, самые знаменитые из которых — серия «Письма Суконщика» и самостоятельный текст «Скромное предложение, имеющее целью не допустить, чтобы дети бедняков в Ирландии были в тягость своим родителям или своей родине, и, напротив, сделать их полезными для общества». В последнем саркастически предлагалось англичанам пускать ирландских детей на мясо.
Памфлеты Свифта вызывали большой общественный резонанс и порой влияли на политику английских властей: так, после «Писем Суконщика» был отозван выданный частному лицу патент на чеканку медной монеты в Ирландии, хотя сам Исаак Ньютон дал экспертное заключение, что девальвацией патент не грозит. Эти события сделали Свифта иконой для ирландцев. Его встречали с плакатами, а 30 ноября 1727 г. устроили ему торжественное чествование по случаю дня рождения. Но вскоре нежданно обретенная слава стала тяготить писателя, и впоследствии он будет отзываться об ирландцах с раздражением. Становиться чьим-либо национальным символом — в его глазах это было верхом пошлости.
«Мизантроп и пессимист»
Не менее прочно к Свифту прилип ярлык «мизантропа» и «пессимиста». Такой образ писателя вычитывают из последней части «Путешествий Гулливера», с ее знаменитым противопоставлением говорящих лошадей-гуигнгнмов, чье общество основано на разуме и порядке, и отвратительных человекоподобных йеху, движимых исключительно животными инстинктами. То, что Гулливер, даже изгнанный гуигнгнмами, продолжает стыдиться своей человеческой природы и предпочитает лошадей людям, воспринимается чуть ли не как прямая манифестация взглядов автора.
Известный переводчик А. С. Ливергант в предисловии к сборнику писем Свифта называет их автора «убежденным человеконенавистником», цитируя письмо Свифта к поэту Александру Поупу от 29 сентября 1725 г.: «самую большую ненависть и отвращение питаю я к существу под названием „человек”». Вот только цитата лукаво вырвана из контекста.
На самом деле у Свифта, как может убедиться всякий читающий дальше предисловия, написано вот что: «Я всегда живо ненавидел все нации, профессии и сообщества, что не мешало мне любить отдельных людей <в оригинале: «вся моя любовь обращена к индивидам» — М. Е.>. К примеру, я на дух не переношу племя законников, зато люблю адвоката такого-то, судью такого-то; то же — с врачами (о своей профессии умолчу), военными, англичанами, шотландцами, французами и всеми прочими. Более же всего мне ненавистна разновидность под названием „человек”, однако я питаю самые теплые чувства к Джону, Питеру, Томасу и т. д. <…> На этом прочном фундаменте мизантропии (не имеющей ничего общего с мизантропией Тимона) и строится все здание моих „Путешествий”, и успокоюсь я, только когда все честные люди со мной согласятся» (пер. А. С. Ливерганта).
Как мы видим, навязанный популярной культурой образ Свифта-человеконенавистника оказал влияние на профессионального филолога и переводчика, который и сам текст письма отретушировал в том смысле, что, дескать, вообще-то Свифт человечество ненавидел, но для отдельных людей, так и быть, сделал исключение. Но у Свифта говорится совсем не об этом. Его идея прозрачна: любить нужно не национальные или классовые сообщества («воображаемые сообщества» в терминологии нашего времени), а конкретного человека. «Человек вообще» тем более абстракция. Реальны только Джон, Питер, Томас. Упоминание главного героя шекспировской пьесы «Тимон Афинский» не случайно. У Шекспира добродетельный Тимон бескорыстно помогает деньгами друзьям и знакомым, которые беззастенчиво пользуются его щедростью и доводят его до разорения. Лишившись богатства, Тимон разочаровывается в людях и проклинает их. Найденный потом клад он тратит на месть городу. Довольно несимпатичные мотивы поведения, в общем-то. Подчеркивая, что он не Тимон, Свифт тем самым указывает, что его «мизантропия» не основана на личных обидах.
Да и можно ли принимать буквально декларацию «мизантропии» со стороны человека, который именно в это время писал «Письма Суконщика», рискуя быть арестованным? Впрочем, правозащитную деятельность Свифта сейчас тоже модно стало развенчивать: мол, не волновали его простые ирландцы, он за английских джентри вступался. Но как же быть с пронзительным «Скромным предложением», написанным во время голода в Ирландии, где ясно говорится о бедняках и чернорабочих?
Кажется, читатели и даже критики всерьез путают автора «Путешествий Гулливера» с его героем, и вправду возненавидевшим человечество под конец 4-й книги. Но Гулливер — персонаж вымышленный. Его имя напоминает о словах gull, gullible «простофиля» (в одной из пьес шекспировской эпохи фигурирует простак по имени Gullio). Эпизод, где он без тени иронии пытается восхвалять перед гуигнгнмами английское общество и непреднамеренно превращает панегирик в антирекламу, заставляет сильно усомниться в том, что Гулливер выражает авторскую позицию.
При перекрестном чтении «Скромного предложения» и последней части «Гулливера» возникают странные сближения. Рациональные гуигнгнмы хладнокровно обсуждают план по полному уничтожению йеху — подобно тому как прожектер, от лица которого написано «Скромное предложение», рационально обсуждает плюсы людоедства как метода борьбы с бедностью. Разумеется, травоядные лошади не едят йеху, однако ремни из их кожи делают. А в «Скромном предложении» выдвигается идея делать перчатки из кожи ирландских детей. В наше время от пророчества Свифта делается, прямо скажем, не по себе.
Нет, не похоже на то, чтобы Свифт считал идеалом лишенных эмоций говорящих лошадей. В конце концов, он был христианским священником. Сорокалетний — далеко не возраст юношеского идеализма — Свифт в эссе «Рассуждения о различных предметах» писал: «Нашей религии достает ровно на то, чтобы заставить нас ненавидеть, но не на то, чтобы заставить нас любить друг друга».
Через двадцать лет после этих слов выйдет «Гулливер». Что означает его финал? Что Свифт под старость изменил свое отношение к человеку? А может быть, что Гулливер провалил экзамен на звание христианина? Ведь основа христианского учения состоит в том, что человека любят не за разумность, красоту и здоровый образ жизни: человек существо греховное (от позднесредневековых проповедников человеческой природе доставалось похлеще, чем от гуигнгнмов). Но, как говорится, других людей у нас для вас нет. «Гулливер» обернулся книгой о невозможности любви, но не стоит проецировать героя на автора. Это признак инфантильного подхода к литературе.
Заметим, что английской литературе вообще не свойственно разглагольствовать о любви к человечеству и прочих добрых чувствах, кроме как в специально отведенных для этого местах — святочных рассказах. Эта стыдливость присуща даже Стерну, который чувствительность густо приправляет иронией и карнавальным гротеском. Свифт «всего лишь самый яркий основоположник этого языка стыдливости и отрицания пафоса, создавший неповторимо английский способ говорить на больные темы.
«Безумец»
Бытует устойчивое представление, что Свифт окончил свои дни психически больным. На самом деле никаких документальных подтверждений этому нет. Известно лишь то, что в последние годы жизни Свифт был тяжело болен и нуждался в опекунах, которые перестали пускать к нему поклонников, ссылаясь на нетвердость его ума и памяти. Что неудивительно: писателю было далеко за семьдесят, а инсульт в этом возрасте — обычное дело и в наши дни.
Миф о помешательстве Свифта — в основном продукт литературы XX в. Еще в 1911 г. Британская энциклопедия уверенно говорила об инсульте и старческом слабоумии. Распространением мифа мы, надо полагать, обязаны «Истории цивилизации» Уилла Дюранта, американского историка и философа, который красочно описал буйнопомешанного Свифта — его якобы удерживали пятеро санитаров. Впоследствии в качестве «доказательства» безумия писателя использовался его собственный роман — явно неадекватное, с обыденной точки зрения, поведение Гулливера в финале, где он прячется от людей и предпочитает общаться с лошадьми. Что поделать, во времена Дюранта был в моде биографический подход к литературе. С тех пор над биографизмом много раз посмеялся Набоков, и только ленивый не шутил на тему «был ли Лев Толстой лошадью» (вот уж неожиданное эхо темы гуигнгнмов!). Но что ушло из «серьезного» литературоведения, спустилось в массовую культуру и до сих пор влияет на прочтение Свифта.