Первая часть романа «Тобол. Много званых» состоит из 4 частей, которые делятся на 13 или 14 глав. «Тобол» — беллетризованный сценарий восьмисерийного сериала, каждый эпизод которого состоит из 13–14 картин. Надо сказать, что какого-то уникального новаторства в сочетании романа и сериала нет. В середине XIX века многие романы печатались в газетах. И Дюма-отец, и даже сам Диккенс этим не брезговали. Достоевский признается в переписке, что «Бедные люди» как раз роман-фельетон — книга, разделенная на небольшие фрагменты для раздельного поглавного издания, с соответствующим ритмом и внутренним напряжением. Размер глав у Дюма, кстати, сравним с главами Иванова.
Возможно, читателю захочется узнать, как сейчас пишутся сценарии. Тут стоит прочитать классическую работу Роберта Макки о теории и практике сценарного искусства «Story» или «Историю на миллион долларов» в русском переводе. Не уверен, что для опытного сценариста эта книжка столь же ценна как для читателя-непрофессионала, но на первых занятиях по сценарному мастерству ее рекомендуют обязательно. Книга замечательна тем, что приоткрывает «кинокухню», показывает, что успешные голливудские сценаристы не просто умеют «рассказывать истории» и писать качественные, невымученные диалоги, но и задумываются над ритмом, последовательностью кинотекста. Макки ссылается на Джозефа Кэмпбелла — ученого, антрополога, специалиста по фольклору, который предположил, что любая «история», любой нарратив являются повторением одного древнего рассказа, рассказанного тысячи лет назад старейшиной или шаманом нашим древним предкам перед костром.
Владимира Яковлевича Проппа тут, конечно, тоже нельзя не вспомнить. Великий российский структуралист доказал: волшебная сказка — самый простой способ передачи ритуала инициации. В «Морфологии сказки» Владимир Яковлевич выделяет 31 действие (функцию) героя и семь типов героя. Забавно будет посмотреть на «Тобол» глазами структуралиста. Надо сказать, что Пропп подчеркивает — в «выдуманных», авторских сказках последовательность волшебной не сохраняется.
В книгах Алексея Иванова «инородцы», коренные жители — это не только дань сюжету. Они демонстрируют враждебность земли колонистам, олицетворяют темную, иную природу с ее духами, шаманами и чудесами. О традиционных культурах северных народов написано достаточно книг. Но вместе с «Тоболом» стоит ознакомиться с книгой нашего современника, хантыйского писателя Еремея Айпина «У гаснущего очага». В ней автор собрал все, что осталось от традиционных верований, обрядов, обычаев у хантов сегодня. Страшноватая книга, демонстрирующая утрату и, скорее всего, невосполнимую, без заметной замены.
«Игры престолов» не так заметны в романе «Тобол». Но «Песнь Льда и Огня» — образец, на который Иванов постоянно ссылается в интервью. Сравнения лучше не производить. По описанию сюжетных линий, моделей поведения цикл Джорджа Р.Р. Мартина превзойти трудно.
«Тобол. Много званых» — верхушка айсберга, часть целой индустрии: романа в двух томах, полнометражного фильма и сериала. «Тобол» — попытка создать большой коммерческий проект. Само выражение «культурная индустрия» было предложено философами Франкфуртской школы Адорно и Хоркхаймером в книге «Диалектика просвещения», глава из которой издана недавно отдельной брошюрой с прекрасным предисловием Бориса Гройса. Любопытно, что «культурная индустрия» вошла в современную речь как научное выражение, лишенное каких-либо отрицательных коннотаций. Однако основоположники франкфуртской школы были вовсе не так оптимистичны. Культурная индустрия — это превращение культуры в стандартизированный продукт потребления. Культурная индустрия не служит просвещению и не направлена на духовный рост, а подразумевает продажу развлекательного контента. Та легкость, с которой сейчас употребляют выражение и даже вводят в качестве дисциплины в университетах, вызывает удивление.
Читая первую часть романа «Тобол», невольно ловишь себя на мысли, что собственно Сибири в романе немного. Тобольск мог бы быть Астраханью, Оренбургом, Архангельском. К счастью, сейчас можно найти много книг, описывающих историю Сибири. Остановимся на нескольких: Дитмар Дальман «Сибирь с XVI и до настоящего времени»; «Сибирь в составе российской империи» под редакцией Алексея Миллера и сборник эссе Валентина Распутина. «Сибирь, Сибирь…».
В сборнике под редакцией Миллера показано, как управлялась Сибирь. Коллектив авторов разъясняет тонкости, о которых Иванов по понятным причинам не пишет. Дальмана интересует история Сибири как колонии. Это достаточно политизированный труд, но по-немецки аккуратный и дотошный. Дальман описывает Сибирь, какой она была до Ермака и что произошло после Петра. Важно, что в книге очерчены пути и внешние связи, существующие во времена, о которых рассказывает Иванов.
Дальше вспомним про особое сибирское мироощущение. В «Тоболе» об этом много говорится, но здесь не обойтись без Валентина Распутина и его книги «Сибирь, Сибирь…». Распутин говорит об этой части России как сибиряк, для которого взгляд с той стороны уральского хребта естественен. Возможно, это самая поэтическая книга Распутина. Сибирь показана могучей, но беззащитной перед человеком с его машинами, амбициями и безоговорочной верой в торжество техники, экосистемы.
Первая часть романа «Тобол» вызывает некоторую растерянность. В романе, кроме не очень приятного, склочного архитектона Ремизова (не ассоциирует ли уж автор его с собой?), практически отсутствуют герои, для которых нахождение в Сибири — цель и желание. По большей части персонажи попали сюда по принуждению. Ссыльные старообрядцы, пленные шведы, опальный казак Ивицкий, отправленные сюда служить офицеры, даже сам губернатор назначен. Представители коренных народов, на то они и коренные, что жили тут всегда и, собственно, не выбирали. Только бухарцы осознанно приехали сюда ради своей выгоды добровольно. Смущение вызвано отсутствием в романе идеи Сибири как великой русской утопии, которая заставляла тысячи людей бросать все и идти за Урал, чтобы найти свою волшебную землю, Эдем, Беловодье. Та утопия, которая двигала американских колонистов и гуннов на Запад, а русских на Восток, в дремучие непролазные дебри, ничего в сущности, кроме освобождения, не обещающие. Впрочем, не будем поспешны с выводами, сохраняется надежда на вторую часть романа. Именно этой силой и желанием наполнена другая книга — «Анархия в Сибири», иркутского журналиста, активиста с трагической, совершенно постутопической судьбой. В книгу Игоря Подшивалова вошли статьи разных лет, объединённые идеей страсти людей к вольной жизни в Сибири.
Зимний поход генерала Пепеляева происходил в Якутии. Однако книга Леонида Юзефовича «Зимняя дорога», рассказывающая о почти рыцарском, жестоком поединке красного командира Строда и белого генерала Пепеляева, вполне сибирская. И анархистом, и областником, которые, кстати говоря, были достаточно близки идеологически, двигала идея свободы и справедливости. Они прекрасно осознавали утопичность, невозможность реализации своих планов.
Одна из тем книги Иванова — автономия, самостоятельность Сибири. Сепаратизм Сибири весьма сомнителен. Но зачем Гагарину сроить каменный кремль? От племен «инородцев» сибирских? Очевидно, что каменная крепость в центре Сибири может быть построена в XVIII веке только против «белого царя», русского. Не так много книг выходит сейчас об областничестве. Мы нашли лишь книгу, выпущенную еще в СССР: Шиловский М.В. «Сибирские областники в общественно-политическом движении в конце 50-х — 60-х годах ХIХ века». Сейчас многие современники считают областничество сибирским сепаратизмом. Уже из названия понятно, что идея связана не с отделением, а автономией сибирских земель в составе федерализированной России. Конечно, в ХIХ веке, при империи, одна только мысль о федерализации была преступна. Тут вам не Польша и Финляндия с ограниченной «демократией». Совершенно естественно, что мыслители, сформулировавшие принципы автономии, были репрессированы. При советской власти в РСФСР областников считали вовсе не сепаратистами, а борцами с самодержавием за более совершенное общество. Во многих сибирских городах есть улицы Ядринцева и Потанина. В Российской же Федерации надо разъяснять, что областничество не противоречит конституции.
Хотите прочитать про экономику Сибири? Книга П.Н. Павлова «Пушной промысел в Сибири в XVII в.» была издана в Красноярске в 1972 году. Надо заметить, что за 44 года информированность историков о пушном промысле семнадцатого века изменилась несильно. А без познаний в данной теме понять многие моменты в книге Иванова трудно. Во-первых, когда ты начинаешь интересоваться промыслом «мягкой рухляди», становится очевидно, что уральский автор не совсем точно представляет экономику Сибири. Иванов вовсе не одинок в своем заблуждении. Александр Эткинд*Признан властями РФ иноагентом, не писатель, а ученый, но в своей «Внутренней колонизации» он делает те же ошибки. Промысловиками в Сибири были русские охотники. Шкурки зверей коренное население не заготавливало, оно добывало их лишь для уплаты оброка. Мех был им не нужен. Мягкий соболь уступал по прочности и хлопотам выделки привычным оленьим шкурам. Роль вывоза пушнины из-за Урала преувеличена. Иркутск, например, куда больше зарабатывал на транзите чая, чем на мягкой рухляди. Экономика куда больше рассказывает об исторических процессах, чем нам кажется сейчас.
Многие критики утверждают, что сейчас вернулась мода на историческую прозу. Не будем опровергать или подтверждать этот тезис, лучше обратимся к классической исторической прозе, которая поможет нам лучше понять эпоху «Тобола». Первым приходит на ум роман Юрия Германа «Россия молодая». Одно время, один жанр. Тоже окраины империи, где устанавливается новая жизнь, конфликт между старым и новым порядком. Много общего, но различия есть — например, отношение к новаторству. Переход от прозябания к прогрессу вовсе не несет однозначно позитивный характер в «Тоболе». Романы объединяет еще один казус — они написаны на заказ. Сценарий «Тобола» Алексею Иванову заказал Олег Урушев. По официальной легенде, продюсер случайно оказался в музее Тобольска и был восхищен масштабностью фигуры Ремезова. Так родилась идея сериала. «Россия Молодая» не была написана как сценарий, но тоже была «заказана». Вице-адмиралу Николаеву хотелось рассказать об истории русского флота на севере, и он привлек Германа к написанию романа. Через несколько десятков лет по нему был снят хороший сериал. Несмотря на то, что Алексей Иванов уже снял свое имя из титров из-за конфликта внутри съемочной группы, мы надеемся, что и сериал, и полнометражное кино получится.
Выбрать какие-то конкретные исторические романы сложно, так как корпус их огромен. Безусловно, важно будет прочесть «Петра Первого» Алексея Толстого. Стоит вспомнить и основателя жанра исторического романа — Вальтера Скотта. И, конечно же, «Восковую персону» Юрия Тынянова: она имеет прямое отношение к «Тоболу» и даже практически цитируется в начале.
Предположим, что читатель начнет знакомство с творчеством Алексея Иванова с «Тобола». У него богатый выбор траекторий чтения. Иванов пишет исторический и географический non-fiction («Хребет Россия», «Горнозаводская цивилизация», «Увидеть русский бунт»), романы из современной жизни («Географ глобус пропил», «Блудо и МУДО», «Ненастье» и другие), исторические, почти мистические эпосы («Сердце Пармы», «Золото бунта»).
Наверное, многим будет интересно прочитать его исторические книги, как беллетристику, так и non-fiction. «Сердце Пармы» — та книга, с которой «начался» Иванов. Она не была первой написанной, но была первой изданной. «Сердце Пармы» — гимн Перми, стране рек с причудливыми финно-угорскими названиями и населенной народами, принявшими христианство не так давно. Христианство уживается у пермяков с остатками язычества и превращается в самобытную «народную веру», где даже Христа изображают на свой манер, наделяют деревянные скульптуры особыми свойствами и мифологизируют их. Николай Николаевич Серебренников с приказом Луначарского объездил все приходы Прикамья, собирая пермских деревянных богов. Книга «Пермская деревянная скульптура: Материалы предварительного изучения и опись» включает дневник экспедиции — уникальный документ, описывающий религиозные воззрения, обычаи пермяков. Дневники могут пояснить многое в понимании этой земли.
У «Золота бунта» есть дополнение — «Увидеть русский бунт» и его чуть-чуть измененная версия «Вилы», переизданная в прошлом году. Можно иронизировать на тему «культурных индустрий», но книга весьма достойная и интересная. Если «Золото бунта» — мистический, насыщенный роман, то ивановская история пугачевского бунта — попытка разобраться с региональными различиями «русского характера».
Единственное, что расстраивает и отчасти раздражает в книгах Алексея Иванова, — это отсутствие карт. Тотальное отсутствие карт. Странным образом: даже там, где много иллюстраций, карт нет. Читателю может прийти в голову мысль, что автор сознательно избегает карт.
Книг об исторической географии России, транспортных путях, экономической географии, не очень много. Поиски приводят к старинному 22-томному атласу «Советский Союз. Географическое описание» издательства «Мысль», вышедшему аж в 1971 году. В томе «Западная Сибирь», кроме физических карт, огромный корпус материала связан с историей освоения Сибири, древними торговыми путями, экономическим состоянием региона, в том числе и в XVIII веке. Благодаря картам многие коллизии, описанные в романе туманно, становятся более понятными.
Самый яркий в русской литературе пример пары, в которой художественное произведение и non-fiction дублируют друг друга, это пушкинские «Капитанская дочка» и «История Пугачева» (цензурное название — «История Пугачевского бунта»). Думаю, что интересно сравнить восприятие Пугачевского бунта у Пушкина и у Иванова. Ведь за два столетия мы узнали много нового о России и совершенно по-другому научились анализировать и читать. Нам теперь известно множество анекдотов, связанных с путешествием Пушкина в Оренбург и написанием «Истории Пугачева». Из Берд донесли в губернию о подрывной деятельности поэта и дали одно из лучших его описаний: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под «пугачевщину» и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти». Видно, что эта история повлияла на Гоголя не меньше, чем другой анекдот из того же путешествия, — оренбургский губернатор принял Пушкина за тайного ревизора.