1. Умер прозаик и поэт Игорь Сахновский. Ему был 61 год.
В «Российской газете» о нем пишет Павел Басинский: «Вроде бы успешный. Но мне он казался затворником. Таким и останется в моей памяти». Басинский вспоминает о своем общении с Сахновским и говорит о его мастерстве: «Его предпоследняя книга „Острое чувство субботы”, на мой взгляд, лучшее, что написано в жанре русского рассказа в XXI веке. Это не сборник. Это живая книга, где рассказы перекликаются, „аукаются” друг с другом, создавая в целом совершенно волшебное повествование». Свой мемориальный текст опубликовал в своем фейсбуке поэт Юрий Казарин. Он вспоминает студенческую дружбу с Сахновским:
«Сидя за одной партой, мы параллельно и одновременно совместно писали стихи: Игорь — длинные, я — короткие. Это не было соревнованием — это было состязанием, взаимным самоистязанием. Мы спорили и иногда во весь голос посреди лекции, и нас выставляли вон в коридор, и мы шли в туалет доспаривать, курить и реже выпивать из горлышка бутылочку какого-нибудь особенно вонючего портвейна. Мы все время смеялись. Нет, мы не ржали, как на ТНТ сегодня. Мы смеялись, радуясь тому, что в этом мире, кроме Бога, музыки и вечности, есть еще и поэзия».
В программе «Один» Сахновского и еще одного скончавшегося на этой неделе писателя — Михаила Юдсона — вспоминает Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом.:
«Их жизнь переломилась пополам в 90-е, большие надежды случилось им пережить, и большие разочарования: Сахновскому — в России, Юдсону — в эмиграции. И Юдсон, и Сахновский написали не так много, в общем, по три романа. И мне кажется, что романы эти, хотя они были хорошо известны в кругу знатоков, недооценены. И „Лестница на шкаф” Юдсона, и его „Мозговой”, который пока печатался только во фрагментах, сейчас, надеюсь, увидит свет в печати. И „Человек, который знал всё” Сахновского, даром что он был замечательно, по-моему, экранизирован Мирзоевым. Они остались достоянием узкого круга фантастов, ведь оба принадлежали к такой артхаусной и широко понимаемой фантастике, и оба были заочными учениками Стругацких».
2. «Кольта» начинает подводить культурные и общественные итоги десятилетия. Во-первых, предлагают проголосовать за главных его героев; литературный список — здесь: от А (Михаил Айзенберг) до Я (Гузель Яхина). Во-вторых, Глеб Морев опубликовал обширную статью-хронику, где названы важнейшие литературные (и литературно-политические) события: смерть Евтушенко, Нобелевская премия Алексиевич, Прилепин воюет, «Горький» открывается.
3. Если вам понравилось интервью с Наталией Осояну, вот еще две беседы с переводчицами. «Реальное время» публикует разговор с литературоведом Екатериной Ракитиной, сделавшей новый перевод «Много шума из ничего»: «Я эту пьесу люблю, но все ее русские переводы нафталиновые, пудрой присыпанные». Ракитина рассказывает, что думает о работе своих предшественников, и объясняет, зачем нужны новые переводы Шекспира:
«Почему же нам нужен тот же „Ричард Второй” в еще как можно большем количестве переводов? Потому что если мы не можем иметь его в трехмерном варианте в силу того, что отделены языковым барьером, нам надо его „сфотографировать” со всех сторон, чтобы понять, как он выглядит, чтобы мы могли в русской культуре достроить образ этого текста. Ни один перевод не отменяет другой, не вытесняет его с культурного поля».
Второй разговор — на «Годе литературы»: Елена Пахомова и Владимир Гуга беседуют с Татьяной Зборовской, переводчицей Бёлля, Фриша, Даниэля Кельмана. Здесь речь идет о непростой экономике профессии: даже в Германии «переводчик остается без пенсии, потому что он — хронический фрилансер и получает так мало, что не имеет возможности откладывать. И профсоюз это очень волнует. У нас такое положение почему-то воспринимается не как проблема, а как факт. <…> Вопрос в том, как выжить». Иногда выручают переводческие резиденции — но в целом всё довольно печально.
4. К делу Олега Соколова. Александр Пелевин, автор романа «Четверо», написал для «Года литературы» текст о том, чем вообще занимаются реконструкторы и зачем они это делают. «Чудовищная новость о доценте-убийце, помимо того, что ужасна сама по себе, бросила кровавую тень на все реконструкторское движение». Пелевин, участвовавший в движении несколько лет, пытается объяснить, что реконструкция — это наглядный и захватывающий способ узнать историю, и спорит с ходовыми обзывательствами — в частности, есть такой замечательный пассаж:
«Фрики, инфантилы, не наигравшиеся в войнушку дети? Да. Если можно считать инфантилами людей, позволяющих себе потратить 30 тысяч на макет винтовки и еще около 50 тысяч на полный комплект формы».
5. На «Ноже» появился отрывок из новой биографии Льва Толстого, написанной Андреем Зориным. Текст — о том, почему писатель постоянно пытался убежать от того, что еще недавно составляло смысл его существования. «В жизни для него не было ничего важнее семьи — несмотря на это или именно поэтому, жажда побега владела им даже в счастливейшие периоды его семейной жизни». Домашним Толстого это, конечно, причиняло мучения, враги (а порой и почитатели) обвиняли его в лицемерии. «Он болезненно переживал эти упреки, но научился их переносить, так как был твердо уверен, что привычка к комфортным условиям жизни не может повлиять на его решения». Художественной параллелью к биографии становится повесть «Отец Сергий»: Зорин показывает, как в ней отражаются постоянные мысли Толстого о губительной власти похоти, а еще больше — тщеславия. Другое произведение, затронутое здесь, — «Посмертные записки старца Федора Кузьмича», обработка очень волновавшей Толстого легенды об уходе и покаянии императора Александра I.
6. 150-летний юбилей Зинаиды Гиппиус прошел тихо: самым заметным событием стало появление в русской версии Google дудла с поэтессой. «Афиша» поговорила с создательницей этого дудла — художницей Машей Шишовой. Юбилейных текстов немного: в «Известиях» Роман Сенчин пересказывает литературную биографию Гиппиус; в «Независимой газете» то же, но более подробно, делает Елена Семенова. В газете «Культура» Алексей Колобродов рассуждает о том, как поэтесса превратилась из деятеля русской культуры в персонажа, — но и о том, как вместе с Мережковским Гиппиус создала «идеологему русской эмиграции» (знаменитое «Мы не в изгнании, мы в послании»).
7. На «Сигме» — утонченная prose poetry Екатерины Захаркив; чувственное в этих эпистолярных текстах сливается с философским бэкграундом, цитаты из Барта и Витгенштейна, размышления о ключевой форме письма чередуются с квазимемуарными фрагментами:
«Позже мы установили в классе стеллаж, на открытых полках которого поставили миску с молоком, ветки из проволоки, патефон, расчеты, еще что-то, а к одной полке я прикрепила скотчем листок с надписью: „господи, держи меня во фрагментах (разнимай на части), чтобы не было во мне гнева”».
8. В литературном фейсбуке прошла новость о том, что АСТ приобрело права на «2666» Роберто Боланьо — титанический роман из пяти частей. Рассказ о поисках очень скрытного немецкого писателя, история медленного сползания в безумие, вызывающая физический ужас хроника убийств молодых женщин в окрестностях мексиканского города; Артур Гранд разъясняет в «Афише», как этот превосходный роман устроен, и рекомендует еще несколько книг Боланьо, уже выходивших в России.
9. На «Медузе» — отрывок из книги Алексея Федярова о том, как полицейские фабрикуют дела о наркотиках. Книга, которая вот-вот выйдет в «Альпине», написана по горячим следам дела Ивана Голунова. Параллельно с этим, самым резонансным, случаем Федяров рассматривает другие: истории людей, которые не могли рассчитывать на медийную поддержку. На примере дела топографа Ибрагимова тут рассказывается, как даже после документально засвидетельствованной провокации система невозмутимо стоит на своем: «Вот видео, а они говорят, что всё было не так, как на нем». Будьте осторожны.
10. Тем временем самый остроактуальный нон-фикшн в Америке — книга анонимного высокопоставленного чиновника из администрации Трампа. Ранее он же написал для The New York Times статью: дескать, за инфантильным Трампом есть кому приглядеть, дорогие американцы; тогда в авторстве заподозрили вице-президента Пенса. В общем, книга «Предупреждение» — горячая тема. Редакция CNN ее изучила, сочла, что в целом новых сведений там мало, — но всё же составила перечень откровений, от которых «глаза на лоб полезут». Вот они: кое-кто в администрации Трампа не прочь ему подгадить; многие в этой администрации боятся, что Трамп «в кармане у Путина»; после убийства журналиста Джамаля Хашогджи он отказался ссориться с саудовцами, потому что «он не идиот — начинать драку, когда баррель стоит пятьдесят долларов»; он хотел бы вовсе упразднить институт федеральных судей; изрядное количество его подчиненных уже подготовили заявления об уходе.
11. Для любителей литературных подкастов: Electric Literature предлагают список из 14 пунктов. Тут есть просто разговоры высокоученых друзей; ежедневный пятиминутный поэтический ликбез от Трейси Смит (до недавнего времени поэта-лауреата США); шоу, в котором именитые гости рассказывают о своей писательской технике; веселый феминистский подкаст, у которого свой талисман — кошка Подкэт; передачи для тех, кому интересна литература меньшинств, и для тех, кто, устав от «коммерческого говнолита», желает обсудить книжные сплетни и осаживание похотливых мужиков по методе Джейн Эйр. Всё по-английски, разумеется.
12. Лейла Слимани объяснила, почему отказалась от поста министра культуры Франции. Такой пост ей предлагал президент Эмманюэль Макрон (писательница выступала в его поддержку). В интервью телеканалу France 5 Слимани сказала: «Я хочу быть писательницей, а это значит, что мне нужна свобода. Нужна возможность подольше поспать утром, не участвовать в совещаниях, иметь возможность работать в одиночестве. Всё это для меня — главное счастье в жизни». Сейчас Слимани как раз работает над третьим романом, а по предыдущему — «Идеальной няне», за которую она получила Гонкуровскую премию, — только что был снят фильм.
13. Самое известное стихотворение У. Х. Одена — «1 сентября 1939 года». Всю жизнь Оден это стихотворение ненавидел. В журнале Commentary Терри Тичаут разбирается, почему, несмотря на все усилия поэта, «1 сентября» сохранило известность и влияние.
Оден, пишет Тичаут, — один из самых доступных англоязычных поэтов XX века. Он придерживался традиционного стиха, его риторика будто была ориентирована на запоминание. «1 сентября» использует эти качества в полную силу: в нем даны врезающиеся в память формулы. «Это здесь Оден назвал 1930-е „бесчестным десятилетием”, а свое поколение — „бедными детьми, боящимися темноты”, бредущими „в проклятом лесу”; это здесь он сказал: „Выбор у нас один: / Любить или умереть”» (цитаты мы приводим в переводе Андрея Сергеева). Его цитируют до сих пор по разным случаям (очередной взлет популярности случился после 11 сентября). Тем не менее Оден не раз называл его «самым нечестным», «самым нелюбимым» своим стихотворением. В одном из переизданий он вырезал восьмую строфу — ту самую, где «любить или умереть», — и сокрушался, как он мог написать «такую треклятую ложь». Читатели предпочитают эту финальную авторскую волю игнорировать.
В этом году прозаик и критик Иэн Сэнсом выпустил целую книгу о «1 сентября» («Биография стихотворения»). Увы, считает Тичаут, этой книге недостает стилистического блеска, а вот скромности в ней перебор: на каждой странице Сэнсом распинается, что недостоин писать о таком великом произведении. Впрочем, в деталях оно проанализировано неплохо — но, что поэт хотел сказать, так и остается неясным. Почитатели Одена, в том числе Элиот, замечали, что понимание мира у него затмевается виртуозностью письма. Молодой Оден страстно желал высказываться о политике: слова он подбирал великолепно, но содержание оставалось сомнительным, по крайней мере в глазах соотечественников. В 23 года Оден склоняется к марксизму; спустя несколько лет он путешествует по охваченной гражданской войной Испании и по возвращении публикует прореспубликанские стихи, в которых рассуждает об «осознанном чувстве вины от необходимого убийства…». Оруэлл, пробывший в Испании подольше оденовского, писал на это, что «подобный аморализм возможен у людей, которые вечно находятся в другом месте, когда кто-то спускает курок. Значительная часть левой мысли — это игра с огнем, причем играющие даже не знают, что огонь горячий». Оден вскоре раскаялся и уже через два года вывел знаменитую максиму: «Поэзия не меняет ничего».
В 1939 году Оден вместе со своим другом, писателем Кристофером Ишервудом, эмигрировал в Америку. Многие сочли это трусостью, бегством от войны — но, считает Тичаут, дело было в другом: Оден понял, что Европа не в состоянии противостоять фашизму, а коммунизм не альтернатива; зато альтернативу могла предложить Америка. Происходящее в Европе его ужасало — и из этого ужаса, а заодно из привычки формулировать выросло стихотворение «1 сентября 1939 года». Оно полно четких, но высокопарных постулатов; «без сомнения, именно они после войны оскорбляли чувства автора». Но Оден зря считал свое стихотворение «нечестным», заключает Тичаут. «Оно сильно прежде всего тем, что изрекает неприкрытую правду об Англии и Европе 30-х. Характерно, что книга Сэнсома превращается в парад неясностей и умолчаний ровно в том месте, когда Оден переходит к конкретике». Финальные строки — «О, если бы я сумел / Вспыхнуть огнем утверждения!» — как раз и дарят читателям если не надежду, то надежду на надежду.
14. В The New York Times — короткое эссе Чарльза Финча, о том, что сотворили с жанром романа твиттер и эмодзи. Точнее, та переоценка информации, которую они представляют. 2010-е стали триумфом мемов: обо всех важных событиях и явлениях можно рассказать картинкой про ненадежного бойфренда, расисты оскверняют милый комикс про лягушонка и так далее. Финч приводит избитое соображение о том, что скроллинг вернул нас в эру свитков — а эмодзи, добавляет он, возвращают нас в мир идеограмм. «В этом смысле открыть книгу в 2019 году было жестом более современным, чем отправить сообщение друзьям». Казалось бы, эта анахроничная вакханалия должна убить литературу — но нет, она сотворила для нее новое пространство. Люди читают длинные, многотомные истории Элены Ферранте и Карла Уве Кнаусгора — с почти неприличной жадностью.
Романы первой декады XXI века были «большими, умными, глянцевыми сагами о семье и дружбе»; Финч называет «Белые зубы» Зэди Смит, «Поправки» Франзена», «Время смеется последним» Дженнифер Иган. «Все эти книги объединяла уверенность, что писатель может, оценив жизнь на рубеже тысячелетий, упаковать ее для читателей — снабдив исчерпывающими, подробнейшими интерпретациями». Новая проза — Ферранте и Кнаусгор — ничего такого не обещает, но дает больше. Человеческая жизнь здесь показана изнутри, а всяческие сверхамбиции показательно засунуты куда подальше. Читатели в это сразу поверили — отсюда и популярность. Конечно, оговаривается Финч, сложные социальные саги остались: вот Джордж Сондерс, вот Колсон Уайтхед. Но автофикшн оказался спасением от дерганой, лживой, шизофреничной жизни на экранах смартфонов и компьютеров. Читая «Неаполитанский квартет» или «Мою борьбу», мы наслаждаемся их целостностью. Короче говоря, эмодзи спасли литературу — примерно как атомная бомба спасла мир.