Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Французский социолог, антрополог и философ Бруно Латур — поп-звезда от науки, ученый, о котором знают даже те, кто далек от теоретических прений; человек, чьи идеи стали чем-то вроде здравого смысла гуманитарных наук. «Латур? Тот, который про Парламент вещей? Новый климатический режим? Микробов не существовало, пока их не нашел Пастер? Что-то, конечно, слышали». Не чуждый туманных выражений мудрец с хитрым взглядом — слишком революционный для одних, слишком консервативный для прочих; социологическая знаменитость крупнейшего калибра — возможно, последняя в этой области знаний (если не считать старика Хабермаса). Кем-то сопоставимым по уровню, но во многом противоположным по стилю был Пьер Бурдье, чей активистский поход, укорененный в классике французской социологии, консервативный авангардист Латур стремился похоронить и кого пережил почти на двадцать лет.
Для статуса поп-звезды, конечно, есть весомые научные основания, которые обрели признание не сразу. В конце 1970-х Латур произвел скандал в социологии науки, выпустив совместно со Стивеном Вулгаром книгу «Лабораторная жизнь: социальное конструирование научных фактов». Из нее следовало, что научная практика — в том числе практика «естественно-научного открытия» — не сводится к схеме, где ученый подобен Индиане Джонсу, который извлекает из мрачной сокровищницы природы некое сокровище, ждавшее его от начала времен. Нет, научная практика — это процедура технических измерений, коллективной интерпретации этих измерений и дальнейшее упаковывание слов, цифр и картинок в научный текст. Иными словами, исследование природы неотделимо от социальных обстоятельств. Критики прочитали эту идею как оправдание социального конструктивизма, и от этих обвинений Латуру пришлось долгие годы отмываться.
В следующей книге «Пастер. Война и мир микробов» Латур радикализирует тезис и возносит его в степень эпистемологического принципа: если жесткое разделение общества и природы иллюзорно, следует анализировать отношения сил, которые своим взаимодействием и образуют искусственно разделенные сферы политики и науки. Эти силы не предопределены и разнородны — способностью к действию обладают люди, животные, технические объекты, идеи, слова и т. д. При этом силы, или акторы, обретают стабильность лишь в союзах с другими силами: отсюда скандальный тезис, что микробов до 1864 года «не существовало» — до тех пока Пастер их «не создал», т. е. не создал технологические сети, которые синхронизировали «интересы» нечеловеков-микробов и людей. Из этих и последующих текстов 1980-х, написанных совместно с Мишелем Каллоном и Мадлен Акрич, оформилась акторно-сетевая теория, ставшая для многих ассоциацией № 1 с именем Латура. Его идеи во многом определили развитие STS, исследований науки и техники.
Но зона воздействия латуровских интуиций значительно шире, чем STS. С одной стороны, тезис об онтологическом равноправии людей и объектов напрямую повлиял на спекулятивный реализм в духе объектно-ориентированной онтологии Грэма Хармана, а значит — на Тимоти Мортона, Стивена Шавиро и пр. С другой стороны, латуровская метафизика сил и альянсов созвучна тезису Донны Харэвей, согласно которому «сущности не предшествуют отношениям между ними», а следовательно — совместима с экофеминистскими и киберкультурными позициями. Наконец, внимание к материальности, акцент на отношениях политики и экологии отлично прижились в мире искусства: Латур вдохновил позапрошлую Документу, курировал биеннале 2021 года в Тайбее, сам инициировал множество совместных арт-проектов и в целом стал фигурой, к которой художники апеллируют к месту и не очень.
Так философ стал ключевой фигурой для исследований Антропоцена, хотя экстазов по поводу конца человеческой исключительности добрый католик явно не разделял, как не разделял восторгов от экспансии естественных наук в иные «модусы существования», в частности в религию. В последние годы Латур уделял все больше внимания экологической проблематике, развивая идеи Джеймса Лавлока, автора концепции Геи: проблему климатических трансформаций он видел как результат отказа людей считать себя «живыми существами среди других живых существ», существами, вплетенными в планетарные союзы сил, но игнорирующими эту вплетенность.
В своем последнем интервью, рассуждая о катастрофических событиях в Украине, Латур выражал надежду, что «действия России» могут послужить политическим акселератором процессов, способных радикально изменить экологическое мышление европейцев.
В этом кратком тексте я бы хотел почтить память Латура, подчеркнув особый аспект его личности, о котором, как мне кажется, говорят не так часто, хотя он влияет на каждого, кто сталкивался с латуровской мыслью. Я говорю о мастерстве читателя — мастерстве, которое служило одним из главных акторов в альянсе «Бруно Латур». Латур еще в юности развил чрезвычайную чувствительность к текстам, и в целом я (и не только) склонен рассматривать его творческий путь как путь мастера экзегетики, аналитика в духе Парижской семиотической школы, искусного толкователя текстов. В годы своего обучения на философском факультете в Дижонском университете юный Латур находился под сильным влиянием своего преподавателя, католического священника Андре Мале, позднее ставшего протестантским пастором. «В его руках, лоснящихся, словно пергамент, — писал Латур тридцать лет спустя, — библейский текст, наконец, становился понятным, обнаруживал долгий процесс трансформаций, изобретений, глосс и разнообразных рационализаций, которые, будучи взятыми вместе, составляли слой интерпретаций, которые — и это самое важное — каждая по-своему ставила вопрос о верности или предательстве: верное или фальсифицированное изобретение, богопротивная переработка или поразительное переоткрытие?» Именно вопрос о том, как формируется верность или предательство внутри различных сфер бытия, как различаются эти процессы в науке, религии, политике, искусстве, праве и т. д., лег в основу его главной, по собственному признанию философа, книги «Исследование модусов существования» (до сих пор не переведена на русский). Ответы на этот вопрос Латур искал с тщанием католического юридиста, вооруженного инструментами семиотического анализа.
Естественным продолжением навыка пристального и деятельного чтения является недюжинное писательское мастерство: риторическое изящество, легкий стиль и убедительность в его руках — средства затянуть читателя в свой альянс. В гениальной статье «Политика объяснения: альтернатива» Латур с характерным мягким сарказмом высмеивает попытки деконструктивистов (икона — Жак Деррида) и этнометодологов (икона — Гарольд Гарфинкель) написать научные тексты, которые бы максимально «правдиво» объясняли мир вне этих текстов. Результат в обоих случаях тождественен, несмотря на противоположность создателей: неудобочитаемые письмена. «Читателей куда труднее обмануть, они менее легковерны, более искусны в деконструкции и стремительны в создании вымысла, чем допускают писатели, которые высокомерно верят в то, что другие верят. Здесь мы должны „не преувеличивать экзотизм других“. Научные тексты готовят себе куда более вероятную судьбу: читатели им не поверят или, того хуже, они никого не заинтересуют».
Тексты Латура не просто интересуют — они захватывают. Именно такое действие оказала лично на меня книга «Нового времени не было» (приквел к «Модусам»): именно под ее влиянием я решил получать социологическое образование. Это по-латуровски четко структурированное, стремительное и страстное сочинение — впрочем, достаточно типичное для автора. Я бы хотел вспомнить два примера куда более экспериментальных его произведений.
Первый — это книга, жанр который Латур определил как scientifiction, «гибридный жанр для гибридной задачи»: речь о не переведенной на русский работе «Арамис, или Любовь технологии». Перед нами кейс-стади в виде философского детектива: читатель вместе с героями пытается выяснить, кто убил проект автоматизированного железнодорожного транспорта Арамис. Завлекательный текст плетут несколько голосов — юного инженера, его наставника и самого Арамиса; в полифонию вплетаются материалы полевых исследований и документы. Перед нами идеальный пример того, как работает акторно-сетевая теория здорового человека: рассказ о том, как инженерный проект потерпел неудачу не потому, что конкретный чиновник или технолог — дураки, а потому что акторы не смогли в сложной социальной ситуации обеспечить новорожденной технологии стабильность путем переговоров.
Второй — это приложение к «Войне и миру микробов», известное как «Несводимости». Оно выполнено в жанре философского трактата, разбитого на положения, со схолиями и отступлениями.
«„Изыди... Услышь нас...
современный мир
лаицизация
рационализация
обезличивание
разочарованность
секуляризация
демифологизация
меркантилизация
оптимизация
дегуманизация
механизация
детерриториализация
оксидентализация
капитализм
интеллектуализация
индустриализация
постиндустриализация
технизация
промывание мозгов
стерилизация
бетон и формика
овеществление
американизация
сциентификация
общество потребления
бездушное общество
бессмыслица современности
прогресс
...услышь нас! ...изыди!“
Все эти слова служат лишь для того, чтобы скрывать работу сил и делать невозможной антропологию здесь и сейчас. Это очень просто, ведь нет современного (moderne) мира, или он такой же „модерный“, как и одноименный стиль».
В этом амбициозном и несколько наивном тексте отражается обжигающее экуменистическое желание, которое Латур пронес через всю жизнь: ослабить «эту заботу, эту страсть, эту одержимость, эту религию, это наваждение, это горение, эту чрезмерность, это бешенство, это ослепление, это излишество, это выплескивание... называемое „сводить к“» — остановить стремление маскировать, замещать, упаковывать, затыкать, подавлять одно другим, будь то естественно-научная рациональность и политические интересы.
Лучшие работы Латура носят характер проповеди. Сам он считал, что первостепенным является само слово (la parole) и то, как оно действует, — подобно тому, как в любовном признании главным является не содержание говоримого, но то, как оно произносится, а в словах боговдохновенных текстов первее всего способность обращать читателя.
Слова Бруно Латура продолжают действовать.