Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Герберт Уэллс. Избранное в двух томах. Москва: Государственное издательство художественной литературы, 1956
Классика мировой литературы и убежденного социалиста Герберта Уэллса помнят в основном за фантастические шедевры «Машину времени», «Войну миров» и «Человека-невидимку», которые пережили не одно переиздание и экранизацию. Его поздний, 1932 года, роман «Бэлпингтон Блэпский» — совсем из другой оперы и с точки зрения известности, и по жанровой принадлежности. Это реалистическое произведение, одновременно роман воспитания и едкая сатира на современников. Как пишут, Уэллс особенно метил в Форда Мэддокса Форда — английского поэта, писателя и патриота, который с самоотдачей трудился на британскую пропаганду в годы Первой мировой; впрочем, для современного читателя это не слишком важно. Не похожа эта книга и на другие социально-психологические произведения Уэллса, написанные в 1920-х, — прежде всего своей актуальностью. «Бэлпингтон Блэпский» — это роман о войне и вокруг войны. На русском он издавался в 1956 году в переводе Марии Богословской.
Громоздкий подзаголовок — «Приключения, позы, сдвиги, столкновения и катастрофа в современном мозгу» — намекает читателю, что автор намерен обрисовать историю жизни идей в отдельно взятой душе. Героя, в чьем мозгу происходят приключения и сдвиги, зовут Теодор Бэлпингтон, он родился в хорошей английской семье начала прошлого века и живет, не зная забот. Но в мире банальностей, как говорил герой Георгия Вицина из комедии Леонида Гайдая, «нет романтизьма». Теодор с детства привык обитать в мире фантазий. У него есть альтер эго — несгибаемый вождь Блэпский, бесстрашный то ли пират, то ли рыцарь, готовый до последней капли крови защищать родной Блэп (это якобы древнее название мальчик дал Блэйпорту, старинному городку у Ла-Манша, где жил с родителями).
Уэллс признавался, что идея романа пришла к нему после знакомства с трудами Густава Юнга, но по мере прочтения все больше вспоминаются совсем иные тексты — «Демон» Хьюберта Селби, романы Рэмси Кэмпбелла и иные тексты про «обыкновенное безумие»: «Он никогда не называл себя Бэлпингтоном Блэпским ни одной живой душе. Но про себя он делал это постоянно. И это незаметно действовало на его психику».
Блэпский борется — в основном в голове Теодора — за сохранение традиций, католическую веру и вообще за все, что есть на свете благородного и достойного. Борьба идет нешуточная, поскольку в мире у героя хватает противников. «Прогресс, протестантство, фабричные трубы и безжалостные машины, к которым с чувством глубочайшего омерзения Теодор относил и ненавистную неприступность математики, а еще евреи и пуритане. В особенности пуритане. И либералы, эти проклятые либералы! И Дарвин с Хаксли. Теодор смутно представлял себе, что такое пуритане, но ясно было, что это нечто омерзительное». Олицетворением всей этой гадости для героя становятся некие незримые мифические Наследники. В общем, не нужно быть особо прозорливым читателем, чтобы разглядеть, как в юном Теодоре растет романтический фашист.
Сквозь юность Теодор проносит теплые отношения с детьми профессора биологии Брокстеда, соседа Бэлпингтонов. С Тедди Брокстедом герой дружит, а Маргарет Брокстед становится объектом его грез, его «Дельфийской Сивиллой». Но не все так безоблачно: порой Брокстеды кажутся Теодору воплощение враждебных сил прогресса и науки, а самоуверенный Тедди и вовсе смутно раздражает героя. По счастью, против их бездушного материализма у Блэпского есть несколько козырей, позволяющих выиграть любой спор, — например, слово «ценности». Ну а от резонерства тетки-социалистки и ее знакомых Теодор успешно отбивается жизненными установками в духе то ли Селина, то ли Патрика Бейтмана.
«Их было, по-видимому, несметное множество, этих вонючих и грязных людей. А какая грязь, свалка, разруха и нищета, мерзость и преступление скрывались за всеми этими фасадами Лондона, за всеми фасадами его цивилизации! <...> Вообще говоря, он недолюбливал бедняков. Он предпочитал держаться от них подальше и думать о них как можно меньше. Богачи, когда он думал о них, вызывали у него чувство зависти, а бедняки — отвращение».
Некоторые трансформации в душе Теодора происходят после скоропостижной кончины отца: герой с ужасом осознает, что смертен, и — находит утешение в религии. Увлечение его носит вполне утилитарный характер, чтобы отвадить старуху с косой, да и вообще он выбрал англиканскую церковь потому, что «римская церковь все еще желает судить верующих и делает это где только может, а англиканский бог всегда был слишком джентльменом, чтобы судить кого-либо и тем более быть судьей всего человечества». (Кстати, за этот штрих к портрету роман запретили во франкистской Испании и в Ирландском Свободном государстве.)
Когда начинается Первая мировая, Теодор не скрывает возмущения пацифизмом друга Тедди и если не кричит «На Берлин!», то озвучивает соображения, которые в наши дни можно подслушать во многих питейных заведениях России. Вот, скажем, его диалог с другом детства.
«— Ну что ты об этом думаешь? — спросил Тедди.
— Это должно было случиться. Они же сами добивались этого в течение шести лет.
— Подумать только, эдакое идиотство и гнусность! — сказал Тедди.
— Что?
— Жили люди мирно, занимались каждый своим делом, и вот, пожалуйте, понадобилось нашему дурацкому правительству впутать нас в эту историю! — Он оттолкнул от себя книгу. — Что мы теперь будем делать?
— Дружно сплотимся и победим.
— Сплотимся... Ты что, собираешься пойти в солдаты?
— Да нет, не то чтобы я собирался... Ведь это не протянется и полгода. Я пойду, если это будет нужно».
Эти злободневные по нынешним меркам разговоры и их куда более жесткие вариации отражают настроения в Англии тех лет. Патриотические чувства и антигерманские настроения захлестнули страну. Всех проживавших в стране немцев обязали встать на учет. Да что там людей — немецких овчарок переименовали в эльзасских, и это название сохранялось аж до 1977 года. На первых этапах число добровольцев, пополнивших ряды армии, превысило 225 000. Для сравнения отказников набралось чуть больше 16 000. Из них порядка шести тысяч военный трибунал приговорил к тюремному заключению. В их число Уэллс помещает и Тедди. На чьей стороне симпатии писателя, очевидно: убежденный пацифист, он говорил о Первой мировой как о бессмысленной бойне (что, впрочем, не помешало ему поддержать вступление Великобритании в войну).
По мере того как война проникает в жизнь англичан, между миром фантазий и реальностью, между героическим Блэпским и привыкшим к комфорту Бэлпингтоном возникает раскол. Теодор не очень торопится на фронт, предпочитая проходить медосмотр в собственном воображении. На деле он ходит с Маргарет в кино на фильмы Чарли Чаплина и устами Блэпского доказывает, что ее брат-пацифист чудовищно не прав. Правда, когда выясняется, что война затягивается, Теодор все же решается поступить согласно «ценностям» и отправляется на фронт — в приподнятом настроении, так как за несколько дней до отъезда Маргарет ему отдается.
В окопах под огнем в герое просыпается чувство самосохранения, приглушая трескотню патриотических лозунгов. Благодаря семейным связям его переводят в безопасное место, под Париж, откуда Теодор вскоре отправляется на родину — учиться на офицера. Все ладно складывается, но в герое разгорается конфликт: он что, прячется от бойни?! И тут же судьба подкидывает еще один шанс воплотить в жизнь стремление Блэпского к подвигам. Попав на передовую в этот раз, Бэлпингтон чуть не гибнет. Но в роковой момент «светлая половина» помогает ему правильно «запомнить» случившееся. Нет, он не убежал с поля боя, бросив товарищей, его просто оглушило снарядом. Жестокую правду о случившемся и о самом себе Теодор слышит из уст врача, который спасает его от военно-полевого суда.
«Я думаю, может быть, в самом деле было бы лучше перестрелять всех таких вот молодчиков, как вы. <...> Может быть, человечество улучшилось бы от этого. Что это, неизбежность сделала вас таким? Неизбежность? Или у вас чего-то недостает, что-то было упущено в вашем воспитании?»
Много лет спустя, оставленный Маргарет — она выбрала врача, подарившего Теодору жизнь, — герой в очередной раз переезжает в уютный Девоншир, где покойная тетя-социалистка завещала ему домик. Неразрешимые конфликты с «ценностями» его больше не мучат. Но вот, явившись на званый ужин к теткиным подружкам, он выпивает и... пускается по волнам «памяти». Блэпский снова на сцене: героическая победа над превосходящими силами немцев, пойманный в плен и отпущенный кайзер и прочие чудесные байки, которые рождаются сами собой после черепахового супа, молодого барашка с овощами, водки, вина и портвейна.
Чуть позже, осознав, насколько заврался, Теодор выкрикивает в звездное небо оправдания.
«Истина. Да что такое истина? Я рассказывал, — ах, ну будем говорить прямо, — я рассказывал небылицы этим милым леди. (А в каком они были восторге!) Ну и что же, если я это делал? А разве существует что-нибудь, кроме лжи? Вся эта наука! Сплошное притворство говорить, будто есть что-нибудь истинное и достоверное. Ханжество и притворство, будто что-то идет к лучшему».
Небо, понятное дело, молчит.
В насмешке Уэллса над своим героем — патриотом, вралем и конформистом — чувствуется почти личная обида, и именно это делает роман, который, кстати, не пользовался успехом у критиков, особенным. Есть у «Бэлпингтона Блэпского» и свой не самый очевидный текст-двойник. Портретируя на фоне упадка юношу, который упоен традициями и силой, Уэллс сближается с сочинением Пьера ля Рошеля, представителя противоположного конца политического спектра. В «Жиле», автобиографическом романе французского коллаборациониста, молодой ветеран никак не может встроиться в деградировавший мир межвоенного Парижа и обретает утешение, лишь когда отправляется воевать за франкистов. Конфликт Теодора между житейской правдой и романтическими ценностями носит куда менее плакатный и более реалистический характер.
Возвышенный консервативный милитаризм Бэлпингтона Блэпского переживает, как мне кажется, знакомую многим мутацию. Начавшись как юношеская любовь ко всему героическому, он превращается в способ чувствовать себя особым, не таким как все — не требуя на то, в общем-то, никаких усилий. И все бы ничего, если бы не война. Не выдержав столкновения с действительностью, неподкрепленные ценности вырождаются не просто в способ обмана себя и окружающих, но в оправдание предельного цинизма — «ничего, кроме лжи, не существует».
В общем, тут хочется сказать: друзья, опасайтесь милитаристов — не только тех, кто на коне и торжествует, но и разочарованных. Однако описанный Уэллсом конфликт между человеком и его «лучшей версией себя» устроен сложнее. Здесь скорее подойдет: люди, опасайтесь самих себя.